По Европе и Северной Америке катится волна варварства, осуждать которую считается неприличным. Если бы были живы братья Стругацкие, они непременно написали бы «Запад обречённый» или «Трудно быть белым».
Возмущение расовой дискриминацией на глазах выливается в угрозу западной цивилизации и культуре. А строгости в оценках не видно. В Старом Свете осквернены или сброшены с постаментов памятники даже тем правителям, которые к расизму и отношения-то не имели. Английская королева Виктория взошла на престол в 1837 г., через четыре года после отмены рабства по всей Британской империи. Американский музей естественной истории в Нью-Йорке решил — от греха подальше — демонтировать памятник президенту Теодору Рузвельту, потому что белый господин исполнен верхом на коне, а рядом с ним идут индеец и афроамериканец — и это ох как оскорбительно для потрошащих гипермаркеты чернокожих люмпенов.
Движение «Свалим расистов» имеет претензии к Колумбу, Нельсону и Черчиллю, памятники которым оскверняются при абсолютно толерантном отношении полиции.
Если и эта пандемия доберётся до России, много ли бронзовых фигур останется на постаментах? Ведь Пушкин, Ломоносов, Кутузов и многие другие — все лютые крепостники. Для полководца Суворова устраивать браки своих крестьян было чем-то вроде плановой вязки в собаководстве. А что бы сказали Пётр I и Екатерина II о претензиях движения Black Lives Matter?
И как далеко могут зайти погромщики в Америке и Европе, если изучат поглубже историю стран, что платят им пособие по безработице?
Семейный подряд
Далеко ходить не надо: школьная программа в США с разных сторон объясняет, почему Северная Америка более развита и богата, чем Южная. Про институциональные причины «Мозгократия» подробно рассказывала и не раз, но есть и культурные.
Женщины составляли всего около четверти из полутора миллионов испанских и португальских мигрантов, приехавших в Латинскую Америку до завоевания ею независимости. Поэтому иберийские мужчины находили партнёрш среди индианок и рабынь из Африки, породив значительное число метисов и мулатов. А британских переселенцев в Северной Америке поощряли привозить с собой английских жён и детей, и колонизация стала семейным делом. В 1650–1700 годах население Новой Англии увеличилось вчетверо — и никаких мулатов и метисов.
В итоге на юге континента — революции и диктатуры, на севере — мир свободных купцов и фермеров.
Первые переселенцы в 1620-х годах благодарили Бога за то, что 90 процентов коренного населения Новой Англии умерло от болезней в десятилетие перед их приездом. Как выразился позднее губернатор Каролины Джон Арчдейл, «рука Господа весьма заметна в том, что количество индейцев уменьшилось, чтобы освободить место для англичан» Набожность вообще прекрасно соседствовала с идеей расовой сегрегации: Джон Ньютон, священнослужитель и автор одного из главных христианских гимнов «О, благодать» (Amazing Grace), уже после религиозного пробуждения стал капитаном невольничьего корабля и заработал капитал на перевозке чернокожих рабов из Западной Африки в Вест-Индию. При этом он в те времена — это происходило в 1780-х годах — считался не циником и лицемером, а мужественным и успешным предпринимателем.
Казалось бы, после обретения независимости США, воспетой Голливудом, культурные ценности должны измениться. Но отцы-основатели тоже были крупнейшими плантаторами и рабовладельцами.
Как пишет историк Ниал Фергюсон, Томас Джефферсон владел в Виргинии двумя сотнями рабов. После того, как автору Декларации независимости стали задавать о них неудобные вопросы, слабо сочетающиеся со строками «все люди созданы равными», Джефферсон написал в автобиографии: «Ничто не записано в книге жизни определённее, чем то, что эти люди (рабы) должны быть освобождены». И освободил-таки… семерых. Слова об освобождении выбиты золотом на мраморе в одном из священных мест американской столицы. Однако строители мемориала необъяснимым образом пропустили следующие в тексте автобиографии слова о том, что «две расы» разделены «нестираемыми границами».
Классик либерализма Джон Локк записал в статье 110 своих «Основных законов»: «Каждый свободный гражданин Каролины приобретает неограниченные полномочия по распоряжению своими негритянскими рабами, какого бы… вероисповедания они ни были». Для Локка рабовладение являлось частью колониального проекта.
Джордж Вашингтон был крупнейшим земельным спекулянтом на севере Америки. Ему принадлежало не менее 220 тысяч акров в Мичигане, Индиане, Иллинойсе. Сохранились его письма: ради временного успокоения индейцев он считал нормальным заключать договоры, которые не собирался исполнять. Почти святой Авраам Линкольн после победы над рабовладельческим Югом и не подумал стирать все границы между чёрными и белыми. Его статую тоже выкинут из мемориала в Вашингтоне? А саму столицу переименуют?
Даже во Второй мировой войне, вопреки нынешним уловкам кинематографистов, афро- и евроамериканцы сражались с нацизмом в подразделениях, которые комплектовали по расовому признаку. Видимо, по-другому не получалось.
И Черчилль тоже!
Вроде бы французская колониальная империя была напитана совсем иными культурными соками. Французы не просто строили железные дороги, создавали эффективную бюрократию и отстреливали львов-людоедов — они хотели сделать население Сенегала и Алжира французами. После 1848 года освобождённые рабы-мужчины получили право голоса.
Генерал-губернатор Сенегала Луи Федерб учредил колониальную регулярную армию (части сенегальских стрелков) и создал прослойку лояльного местного «среднего класса». По всей стране построили «деревни свободы» для освобождённых рабов, была открыта школа для сыновей местных вождей. Колониальные власти запретили деятельность знахарей и подготовили план создания Туземной медицинской службы — первой в Африке системы здравоохранения, бесплатной для местного населения. Поощрялся межрасовый брак между французскими чиновниками и африканками. Сам Федерб взял в жёны 15-летнюю сенегалку. «Наши намерения чисты и благородны, — провозгласил он в конце своего губернаторского срока.
В 1884 году премьер-министр Жюль Ферри, выступая в Национальном собрании, заявил: «Мы должны сказать открыто, что высшие расы имеют больше прав, чем низшие, потому что у них есть обязанности приобщать низшие расы к цивилизации» Если бы сегодня что-то подобное заявил Эммануэль Макрон, протесты «жёлтых жилетов» показались бы ему детским лепетом. Хотя при Макроне, Саркози или Шираке Франция тратила в сотни раз больше усилий и средств на обеспечение жизнедеятельности выходцев из своих бывших африканских колоний.
А в Германской Юго-Западной Африке, существовавшей до 1918 года, чернокожим запрещали ездить верхом, они должны были приветствовать белых, не могли ходить по тротуарам, пользоваться велосипедами или пойти в библиотеку. В колониальных судах показания немца приравнивались к показаниям 7 африканцев. Мысль, будто путь к богатству лежит через эксплуатацию чужих народов и их земель, казалась убедительной задолго до изобретения термина Lebensraum (“жизненное пространство”). Гитлер вовсе не изобретал нацизм — он просто подставил паруса доминирующим в его эпоху ветрам, которые гуляли отнюдь не только в Германии.
Британский математик Фрэнсис Гальтон в своей книге «Наследственный гений» (1869) развивал идеи, согласно которым «врождённые способности человека наследуются» и на шкале интеллекта рас, имеющей шестнадцать пунктов, чернокожие стоят на два пункта ниже англичан.
В 1911 году кембриджский профессор математики Карл Пирсон занял первую профессорскую кафедру евгеники, учреждённую географом и антропологом Фрэнсисом Гальтоном в Лондонском университетском колледже. При помощи статистических методов, именуемых биометрией, Пирсон доказывал опасность, которую представляет для империи расовое вырождение, вызванное развитием здравоохранения: «Право на жизнь не означает право каждого продолжать свой род. По мере того, как мы снижаем строгость естественного отбора, выживает всё больше слабых и никчёмных, а мы должны повышать стандарт происхождения, умственный и физический»
Пирсон категорически приветствовал мировую войну: «Национальное развитие зависит от расовой пригодности, и высшим испытанием этой пригодности является война. Когда войны прекратятся, человечество больше не будет развиваться, поскольку не будет ничего, что препятствовало бы низшей массе»
Евгенические идеалы разделяли Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Генри Форд, Теодор Рузвельт, а евгенические общества существовали практически во всех цивилизованных странах.
Уинстон Черчилль ещё понятия не имел, что ему суждено стать главным борцом с нацизмом, когда в 1937 году на заседании Королевской комиссии по Палестине заявил: «Я, к примеру, не признаю, что большой ущерб нанесён краснокожим индейцам Америки или коренному населению Австралии. Я не признаю, что этим людям нанесён ущерб тем, что более сильная раса, лучшая раса, более мудрая раса — назовём это так — пришла и заняла их место» «Черчилль считал себя и Британию победителем в социально-дарвинистской иерархии», — комментирует Джон Чармли, автор книги «Черчилль: конец славы».
Кто-то скажет, что фундамент англосаксонской культуры составляют Шекспир и Дарвин, протестантство и самоуправление, футбол и ростбиф, а не евгенические эксперименты Гальтона, ставшие случайным отростком на благородном стволе. Это верно, но хвост всё равно играет собакой. И если западные политики не перестанут потакать смехотворным обидам маргиналов, это может поставить крест на выдрессированной толерантности законопослушных белых граждан. И даст дополнительный шанс ультраправым.
Такое уже было в 1930-е в центре Европы, когда образованная трудолюбивая нация поверила, что она должна править миром. Ничего подобного не случилось бы, если бы эта нация не была унижена. И неважно чем — итогами мировой войны или грубым разрушением своей идентичности.
Сэмюэль Хантингтон, автор классического труда «Столкновение цивилизаций», поясняет: «Люди не могут рассчитывать и действовать рационально в погоне за своими рациональными интересами, пока не определят своё “я”». Самоидентификация в представлении Хантингтона и его последователей — мать любого экономического роста. А стагнация в Европе имеет и такую причину: потоки беженцев иных культур делают европейцев равнодушными ко всему, что происходит за порогом их дома.
