Этому дружескому письму 105 лет. В нём описание обыденных событий в глубоком тылу. Но читается письмо с неослабевающим интересом. Мы видим, как жили и что чувствовали наши далёкие предки.
Русско-японская война и Первая мировая вошли в мою жизнь с детства. Военные действия 1904-1905 годов я постигал, разглядывая хранящиеся в отцовском архиве фотоальбомы, изданные в начале века. Ну, а Империалистическую — по тонированным в сепию, отпечатанным с фотопластинок снимкам с Кавказского фронта. На этих фотографиях выделялся сохранявший бравую осанку и тёплый взгляд офицер Михаил Кустов. Мама называла его дядей Мишей, а мне, значит, он приходился двоюродным дедом. Но мамин дядя Миша ушёл из жизни, когда ему не было ещё 30, и даже мысленно называть его дедом язык не поворачивался.
В семейном архиве хранится и письмо, адресованное Михаилу Кустову. Автор — товарищ Михаила, офицер, направлявшийся в 1915 году в Ферганскую долину.
Михаил не собирался быть военным, но время заставило.
В небогатой мещанской семье Кустовых мать, Васса Степановна, тянула пятерых детей одна. Зарабатывала стиркой. Но двоих сыновей — Михаила и Георгия — она всё же, что есть сил, решила вывести в люди. Дала возможность получить приличное образование: один окончил гимназию, другой — реальное училище. Михаил после гимназии без долгих колебаний остановил свой выбор на только что открывшемся Санкт-Петербургском политехническом институте. Тем более и жили они в Лесном, неподалёку.
Студенты Санкт-Петербургского Политехнического института. В центре — Михаил Кустов
В 1914-м, с началом войны, толковым студентам-политехникам предложили пройти краткосрочную переподготовку на офицеров в Михайловской артиллерийской академии.
И вот он — прапорщик, снимается на память в фотоателье.
Юный прапорщик Михаил Кустов
К концу 1915-го учёба была окончена. Назначение — в 66-ю артиллерийскую бригаду, на Кавказ. Соединение было сформировано в июле 1914 года по мобилизации в станице Воздвиженской. Бригада вошла в состав Кавказской армии, в Эриванский отряд, а новоиспечённому прапорщику Кустову поручено в тылу заняться комплектованием пополнения.
1916 год был для русских на Кавказе — да и на всех театрах военных действий — самым удачным. Русская Кавказская армия успешно продвигалась вглубь турецкой территории и к лету взяла под контроль бóльшую часть Западной Армении. Угроза вторжения турок в Русское Закавказье миновала.
Зимой на Кавказском фронте установилось позиционное затишье. Но Февральская революция вызвала хаос в войсках. Солдаты массово дезертировали, и к концу года Кавказский фронт оказался развален полностью. Против турок оставались воевать фактически лишь армянские ополченцы.
Турция мечтала захватить Восточную Армению и всё Закавказье. В 1918-м турки заняли Сарыкамыш, Карс, Карикилис (в советское время — Кировокан, ныне Ванадзор), Встал вопрос: быть армянскому народу или не быть? В результате Сардарапатского и Караклисского сражения, блестяще выигранных армянскими войсками, турки в панике бежали.
Согласно семейным рассказам, после Октябрьской революции, которую Михаил принял, он воевал вместе с Николаем Подвойским, который с января 1920 года стал членом реввоенсовета 10-й армии Кавказского фронта. Но с войны Михаил так и не вернулся. Он умер от тифа.
До сих пор в нашем доме напоминают о Михаиле привезённый с Кавказа ковёр, по-прежнему светящийся ярким геометрическим узором, да двухтомник Белинского в красном с золотым тиснением на переплёте. Книги — награда за отличные успехи юного Михаила в классической гимназии.
…Письмо неизвестного друга написано карандашом. С годами текст во многих местах выцвел, читается с трудом. Но не перестаёшь восхищаться наблюдательностью, интересом к жизни, слогом и терпением автора — офицера русской армии.
К сожалению, имя автора послания неизвестно. Под письмом нет подписи.
Михаил Кустов (в центре) с товарищами по Михайловской артиллерийской академии. Возможно, один из друзей и есть автор письма?
28 апреля 1915 г.
Пишу Вам, дорогой Михаил Иванович [Кустов], с неопределённого местоположения. Проезжаем сейчас по степям азиатской России верстах в 600-х от Оренбурга. Поезд идёт медленно, погода мрачная, дождь идёт, скучно. Публики в нашем отделении всего 3 человека — простор. Картина однообразная — степи, покрытые жалкой травой, по-видимому, земля здесь никогда не обрабатывалась, да и селений здесь не встретишь, только железнодорожные станции-разъезды (идёт одноколейка) стоят одиноко среди степи. Среди степи встретили такую картину: стоит одиноко шалаш (пашехане) и внедалеке от него пасётся стадо верблюдов. Такие «жизненные» места — исключительны, а то больше чувствуется бездушие.
Совсем другие картины наблюдались до Оренбурга. Здесь я начну с самого начала. 25 апр. в 7 ч. 40 м. утра приехали в Москву. На вокзале встретились с сестрой, а затем с вокзала отправились к брату (вагон наш в Москве стоял 8 часов). Брат совершенно неожиданно для меня очутился в автомобильной роте. Встретившись, я узнал, что он сейчас находится в ожидании своего назначения в слесари куда-нибудь. Оказывается, что из той роты, в которой он находится, постепенно забирают, кто на что способен (умеет); у брата имеется бумажка, что он обучался слесарному ремеслу, и он об этом заявил. Так что он надеется попасть в какие-нибудь мастерские и находится в выжидательном положении. Дело совсем как будто принимает благоприятный оборот, и я с некоторым облегчением сейчас же написал письмо в Майкоп. Встретившись с Панькой после маленькой беседы, мы решили общими усилиями добиться отпуска; общими усилиями нам это удалось. Получив отпуск, мы пошли за сестрой и её подругой пойти вместе обедать. Но этот номер наш не прошёл — в той столовой, где они обедают, вышло неразрешение обедать нижним чинам. Мы тогда с Панькой отправились на вокзал, предвидя те же препятствия, но мы думали как-нибудь их избежать. По приходе на вокзал я пошёл в качестве делегации держать совет с официантом; я с своей стороны думал при помощи его найти укромный уголок, но такого не нашлось; официант неожиданно для меня высказал простую мысль, чтобы «он» переоделся в мое пальто и фуражку. Это дело как нельзя просто можно было исполнить, так вагон «Петроград — Рузаевка» стоял здесь же. Исполнив это переодевание, мы спокойно пообедали в буфете 2-го класса (франты, чёрт возьми). Приятно было видеть «его» спокойно обедающего среди массы офицеров, кот. здесь же обедали.
После обеда мы отправились снова в вагон, где совершили обратное переодевание, затем посидели ещё около часа и расстались. В 4 часа 20 м. дня выехали из Москвы. В Москве состав нашего поезда несколько изменился: появились вагоны «Москва — Ташкент». Не доехав до Рузаевки, мы перешли в этот вагон с разрешения главного кондуктора. В Рузаевке нам пришлось взять плацкарту только до Сызрани и, наконец, в Сызрани взяли плацкарту до Ташкента.
Теперь интересно отметить отдельные картинки, кот. произвели впечатление. 26 апреля день праздничный (воскресенье), погода весёлая. Приезжаем на станцию Инза (следующий город за Рузаевкой). Здесь я впервые увидел австрийцев. Вперемежку с русскими, они самостоятельно гуляли на платформе; с большим любопытством встречали они проезжающую публику, т.к. с таким же любопытством проезжающая публика (вроде меня) глазела на них. Мне очень понравилось их великолепное самочувствие, что видно по выражению лица. Разговаривают, добродушно посмеиваются, с любопытством смотрят на «новую» публику и т.д. Офицеры их держали себя особо; их взгляд не был так любопытен; они прогуливались не взирая на окружающую публику, серьёзно о чём-то беседуя по-своему; во всяком случае, презрительного взгляда я не видел. В общем, самочувствие их (внешне) «как дома». Глядя на эту картинку, невольно всплывает проблема «совместимости жителей всех народов». Мне бы интересно теперь увидеть немцев.
Здесь отмечу картинку, рисующую отношение русского, затем чином выше и казака.
Было дело в Батраках, следующая станция за Сызранью. На платформе стоят 2 австрийских солдата, заложив руки в карманы, с любопытством глядя на выползшую из вагонов публику, изредка заговаривая друг с другом и добродушно улыбаясь. Группа солдат, стоящая на площадке вагона, движением чайника вперёд просит налить воды. Один из австрийцев (выражение лица изменилось, появился как будто страх (надо сказать, что было 2 звонка), покорность) подбежал, взял чайник и хотел налить воды из ближайшего бочонка, который стоял почти около вагона; видя это, солдат или почувствовал свою неловкость (так как из этого бочонка он бы и сам мог налить), или больше хотел подшутить (они смеялись), послал к дальнейшему бочонку. Видя такую поспешность, случайно проходящий уральский казак заметил: «Ишь, какой любезный стал». Так или иначе, австрийский солдат исполнил просьбу: налил воды в чайник, подходит к вагону и передаёт его ближайшему солдату; этот солдат (по внешнему виду как будто с чином или званием выше) резким движением, с соответствующим взглядом, берёт чайник и передаёт солдатам, а те дружным хохотом заливаются. Ударило три звонка, поехали дальше.
Перед батраками стояли в Сызрани часа 4. Перед отходом поезда не находилось места для 2-х раненных солдат и между прочим для одного раненного офицера (4 звёздочки). Офицер страшно разнервничался; эта несправедливость и нервное состояние офицера, резко выражавшееся на его лице, создали плохую картинку. Выхода из данного положения трудно было придумать. Предложить ему свои места (такое предложение было только не со стороны меня, так я чувствовал, это не будет выходом из положения) не является выходом из положения, а явится как бы снисхождением при чувстве, что ему обязаны дать место, и место в I-м или II-м классе. Весь свой гнев, с справедливой точки зрения (с точки зрения настоящего времени) выражал на прислуге, так как они собственно производили неприятный эффект. Словом, “нет мест”, но насколько виновна прислуга — не знаю. Дали третий звонок, раненые кое-как втиснулись в бесплацкартный вагон, а офицер вошёл к нам в вагон. По прошествии нескольких минут после тяжёлой сцены я попробовал с ним заговорить, и мне хотелось, чтобы обратить на эту несправедливость начальника следующей станции, как тот будет реагировать. Он — офицер может это сделать с полным своим достоинством, т.е. через жандарма вызвать начальника и обратить внимание на эти беспорядки. В разговоре с ним меня смущало его мёртвое состояние, но я всё-таки провёл свою мысль и получил такой ответ: «Да, я так и сделаю», а немного подождав, сказал: «Не хотелось только обращаться к жандармам». Последние слова несколько странно прозвучали в моей душе, хотя разъяснения не спрашивал. Прозвучали так: «неприятно принуждение и невнимательность». Эти слова ещё звучней были, когда на следующей остановке он всё-таки не обращался к начальнику, а пошёл все-таки в 2-й класс, где как-то устроился. В подтверждение этого звука я передам ещё случай, кот. он рассказал мне. На вокзале в Сызрани в буфете 2-го класса на столе имеются карточки приблизительно такого содержания: «Сызранское общество по оказанию помощи раненным воинам обращается к г.г. офицерам не отказать им в маленькой услуге, кот. оно хотело бы сделать принимая на свой счёт расходы за пользование ими буфетом на вокзале». Таков общий смысл содержания карточки. Вот этот офицер рассказывает: сел за стол, позавтракал, подаёт деньги (иначе неудобно как-то встать из-за стола), официант. не смущаясь, берёт, приносит сдачи, взял сдачу и указывает ему на карточку; официант (воображаю его физиономию) спрашивает: «А вы разве раненый?» Офицер таким же тоном: «А ты разве не видишь?» (а он действительно ходит с палкой, прихрамывая). Здесь офицер, предполагая, что официанты нарочно невнимательны, чтобы на этом деле поднажиться, вынимает кошелёк, платит ещё раз стоимость завтрака, говоря, что «у меня денег что ли нет» и этим эффектом сильнее бьёт морально по слабой его стороне, кот. он предполагает в нём. Я, конечно, не был очевидцем этого случая, передаю его. Эффекты, такого действия их ясны и без пояснений. Этот случай снова подтверждает слова: «неприятно принуждение, а ценна внимательность».
Конкретно предстали предо мной эти слова только сегодня, почему я и сказал, что сначала они странно произвели. Теперь я скажу, что это благородная черта в его характере и вот только его нервность производит странное впечатление на окружающих. Интересно отметить ещё один штрих из разговора с ним. Находясь в нервном возбуждении после случая на Сызранском вокзале, он с какой-то таинственной улыбкой, неполным голосом высказал в промежутке разговора такое впечатление: «Туда везут хорошо, а обратно…»
Эти слова, вместе взятые с мимикой и жестикуляцией, оставили глубокое впечатление. Безличное выражение «туда везут…», характерное в настоящей действительности и неподдающееся конкретному, да и никакому восприятию, обезличивают человека «как такового», и орудуют им, как ему может быть и не хотелось бы; в общем, кошмар, кошмар, кошмар.
Ещё случай в Самаре интересный в смысле волнений. В Самаре поезд должен стоять часа 1 ½. Пока вышли с вокзала, увидели трамвай, сели в него, поехали повидать город; больше хотелось погулять в Самарском саду над Волгой. В трамвае нашёлся господин, внимательно отнёсшийся к нам и изъявивший согласие показать Самару. Рассчитав так, что, если пойдём в сад, то не успеем на поезд, мы прошлись по главным улицам. Время было около 11 ч. вечера. В ½ 12-го мы уже сели в трамвай, поехали обратно; в одном месте должна быть пересадка; ждём минут 5, трамвайного вагона нет. Товарищ услышал, что в церкви бьют 12 часов, хотя на наших часах было без ¼ 12; а в 12 ч 5 м отходит поезд (нам сказали так). Не дождавшись трамвая и не найдя извозчика, мы аллюром дёрнули на вокзал. По дороге недоразумение…: перепугали гуляющих 2-х девиц. Вбегаем на вокзал, на платформу; третий звонок, и поезд с того места, на кот. мы его оставили, трогается; дрейф. В громе состава мы своего вагона не нашли. Оказывается, что этот поезд сформирован на Челябинск; мы, конечно, на него не сели, с недоверием отпустив его. А потом занялись розысками своего вагона. После некоторого времени мы нашли его; оказывается, на Ташкент поезд только сформировался. Неожиданно для нас пришёл на вокзал провожать тот господин — проводник по Самаре. Вместе посмеялись от избытка волнений, угостили его чаем ну и расстались.
В общем, всё кончилось благополучно.
Это было, так сказать, последнее впечатление, в смысле волнений. И, наконец, было ещё впечатление, это в Оренбурге, когда из местных телеграмм узнали, что взята Либава.
Дальше уже началась картина, о которой я сказал вначале письма.
В заключение я к Вам с просьбой, Мих. Ив, — выписать газету «Совр. Слово» по адресу: Скобелев Ферганской области, до востребования.
Затем пожелаю всего хорошего. Привет всем. Пишите, Мих. Ив., о событиях вообще, настроении, самочувствии и т.д.
