Завершилась Нобелевская неделя. Политик Алексей Навальный премию мира не получил. Россия опять без премий. Последний раз россиян чествовали в Стокгольме 10 лет назад. Да и те россиянами были с оговорками.
Что случилось? В 2010 году 52-летний Андрей Гейм и 36-летний Константин Новосёлов удостоились Нобелевской премии по физике за изобретение графена.
По российскому телевидению говорили о «триумфе российской науки», стараясь не заострять внимание на том, что сочинец Гейм ещё в 1990-м получил стипендию Английского королевского общества и уехал из Союза. У него имелось ражданство Нидерландов и Великобритании, а в 2011-м английская королева Елизавета II присвоила ему рыцарское звание — он теперь сэр Андрей.
Зато соавтор Новосёлов оставался гражданином России, а, значит, премия всё-таки «наша».
Кто герой? Уроженец Нижнего Тагила, Новосёлов после окончания школы поступил в Московский физико-технический институт и, получив красный диплом, два года работал в Институте проблем технологии микроэлектроники РАН.
Но в 25 лет он уже творил с Андреем Геймом в Университете Неймегена и Манчестерском университете. В отличие от старшего коллеги, Новосёлов не стал отказываться от российского гражданства, хотя в России постоянно не жил — он теперь тоже британец и тоже «сэр». В одном из интервью Новосёлов не скрывал, что уехал, поскольку в новой России его работа никому не нужна.
Что это значит? Неужели в России перевелись Павловы и Капицы? Всё куда проще. Государственная система поддержки науки выстроилась таким образом, что учёные ещё молодыми магистрами уезжают за границу вместе со своими идеями. Или просто становятся чиновниками и функционерами.
В 2000-х России досталось лишь две премии по физике усилиями учёных советской школы. Помимо Жореса Алфёрова, в 2003 году за пионерский вклад в теорию сверхпроводников и сверхтекучих жидкостей наградили Алексея Абрикосова и Виталия Гинзбурга. Причём Абрикосов ещё в 1991-м принял приглашение Аргоннской национальной лаборатории в Иллинойсе и эмигрировал в США, отказавшись возвращаться в Россию, и в 1999-м получил американское гражданство. Соавтор Абрикосова 93-летний Виталий Гинзбург тихо скончался в Москве в 2009-м, не вызвав великой скорби первых лиц и возвышенных воспоминаний на ТВ.
Иностранный член девяти академий наук (включая Американскую Национальную академию наук и Лондонское Королевское общество, Академию искусств и наук США и Европейскую Академию), Гинзбург, известный своими антиклерикальными взглядами, вряд ли годился на роль лица новой России. Он был знаком или работал с Курчатовым, Вавиловым, Ландау, Капицей, Сахаровым, и власть не хотела лишний раз обращать внимание на то, что эту плеяду в отечественной науке теперь сменила пустота.
Почему «пустота»? В ревущие 2000-е на науку не нашлось денег? Чтобы в 2000-е видеть под триколором учёных с мировым именем, вкладываться надо было в 1980-1990-е годы. А то и раньше. И не нужно идеализировать советскую систему, которая опутывала учёных веригами идеологии и секретности. Трудно себе представить, что нобелевский лауреат по экономике Саймон Кузнец, оставшись советским экономистом, был бы награжден за «эмпирически обоснованное толкование экономического роста». Не от хорошей жизни лауреат 1977 гола по химии Илья Пригожин стал бельгийцем, а экономист Василий Леонтьев — гражданином США. Граждане России и СССР в сумме получили 21 Нобелевскую премию, а родившиеся на территории СССР и РФ иностранцы — 22. Но в реальности разрыв куда шире, как свидетельствует пример Новосёлова.
При этом советскому математику не нужно было, как сегодня, раз в полгода доказывать рентабельность своей деятельность, чтобы получить грант ещё на полгода. Не нужно было писать 500-страничные заявки на получение поддержки, которая может прийти в ноябре вместо февраля, а без неё не заказать за рубежом какие-нибудь реактивы. Петра Капицу никто не пытался пересадить на 0,7 ставки, так как начальству нужно показывать рост зарплат при падающем финансировании.
С 1991 года число исследователей в России уменьшилось в два-три раза. Оценки утечки умов за кордон расходятся, но чаще всего встречается цифра 35 тысяч человек. Примерно столько же — работоспособная часть Академии наук, где много 60-70-летних ветеранов.
Конечно, высшее руководство понимало, что амбиции великой державы без науки — ничто. С 2009 года началась кампания по «возвращению умов» из-за рубежа. Но это очень напоминало попытки вернуть зубную пасту обратно в тюбик. Кого-то привлекло повышение статуса (в США, например, очень трудно стать завлабом), кого-то — возможность поработать в России два месяца, положенные учёному на отпуск…
Академия наук подавала имена возвращенцев как триумф: биолог Константин Северинов, химик Сергей Жеребцов, экономисты Татьяна Михайлова и Сергей Измалков. Хотя у каждого были свои причины вернуться. У Жеребцова, например, семья. У Северинова в Америке своя лаборатория работает как часы, и учёному скучно. Однако, поработав в России, он охарактеризовал атмосферу в отечественной науке как «унылое г…»: «Приходишь в лабораторию, слушать некого, люди не могут объяснить, почему интересно то, чем они занимаются»
Когда отгремели фанфары, выяснилось, что в России крылья особо не расправишь. Профессора Стонибрукского университета Артёма Оганова в России для начала попросили написать отчет на 50 страниц. Оганов говорил: «Самостоятельность — это главный принцип работы учёного, в Японии я раз в год писал отчёт на две страницы — и всё». Физика Алексея Лыкова в России обязали описать все свои расходы на два года вперёд и обозначить результаты, к которым он придёт. На Западе у него просто был бюджет, который учёный может тратить по своему усмотрению, а ещё — частные фонды, к которым можно обратиться, если бюджета не хватило.
Нобелевский лауреат Константин Новосёлов объяснял, что серьёзному физику для работы необходима команда из 8-10 человек — техники, кандидаты наук, студенты. Нужно потратить на оборудование не миллион рублей, а несколько миллионов долларов. Также необходимо строить «чистые комнаты», утилизировать вредные вещества, иметь под рукой запас расходных материалов и деньги на их приобретение. Таким образом, работа одного серьёзного исследователя будет обходиться в 10-20 миллионов долларов в год. Чтобы вернуть из-за границы сотню лучших умов, нужно вложить миллиард и не дать его разворовать.
Неужели в России не найти жалкий миллиард баксов на науку? В 2010 году казна пузырилась от денег. И президент Дмитрий Медведев объявил о намерении создать «с нуля» первый за постсоветское время наукоград.
15 февраля руководитель рабочей группы Владислав Сурков рассказал, что для этой цели выделят 400 га земли в подмосковном Сколково, куда «пересадят» инновации, уже выращенные отечественными корпорациями. Сурков сказал:
«Мы должны сделать всё, чтобы выйти из парадигмы военно-сырьевой державы и стать на путь постиндустриального общества, пройти этот путь и занять своё место в мировом разделении интеллектуального труда. Если мы этого не сделаем, то я уверен, что Россия не сохранится как страна»
А что такое «инновации» и «наукоград»? Инновации — одно из любимых слов Дмитрия Медведева. В России их часто путают с модернизацией.
Когда Пётр I поднимал Россию на дыбы, это была догоняющая модернизация. На русскую почву пересаживались английские или голландские технологии и порядки. Таким образом, достигался прогресс относительно допетровской Руси, но ни Петербург, ни демидовские заводы не стали принципиально новым продуктом — только кальки с заморских диковин. Инновации же означают качественно новые изобретения, когда исследователь идёт впереди остального мира. Это буквально экономика знаний, позволяющая создавать высокотехнологичную продукцию с очень высокой добавочной стоимостью. Например, производство нового айфона обходится в 15-20 процентов рыночной цены, остальное даёт «экономика знаний», вложения в исследования и разработки.
Наукоград — это как город Тольятти, только вместо ВАЗа научно-производственные мощности. За модель взяли наукоград Массачусетского технологического института (МТИ), где ядром является Бостонский инновационный кластер, вокруг которого растут офисы патентных бюро, продвинутых компаний, лабораторий, венчурных фондов. Фонд «Сколково» заключил соглашение с МТИ, по которому американцы получили более 300 млн долларов, обязавшись участвовать в разработке концепции института, помочь подобрать преподавателей и разработать лекционный курс. Уже тогда напуганный размахом трат Медведев напоминал:
«По-хорошему, такие точки роста должны создаваться, прежде всего, усилиями бизнеса при поддержке государства в виде инфраструктурных решений»
Но его особо не слушали, предчувствуя знатный пир.
К 2013 году проект «Сколково» съел 75 млрд рублей, им занялись Генпрокуратура, Счётная палата, Следственный комитет. На поверхность всплыла череда угрюмого российского воровства, даже здесь не блеснувшего инновациями. Экс-финансист фонда арендовал для «Сколково» недвижимость у своей тёщи. Гранты фонда вовсю гребли структуры, аффилированные с членами его правления. Но самое главное — никаких признаков того, чтобы в иннограде закатали рукава и настроились создавать технологические прорывы. Когда нобелевского лауреата Андрея Гейма попытались пригласить в Сколково, сэр Андрей отреагировал нервно:
«Там у вас люди что — с ума посходили совсем? Считают, что если они кому-нибудь отсыпят мешок золота, то можно всех пригласить?»
Выжигать коррупцию бросились с таким рвением, что распугали всех зарубежных партнёров. По словам бывшего вице-президента «Сколково» Седы Пумпянской, когда ей сообщили, что в офисе обыск, она уволилась на следующий день. Ведь главным капиталом фонда была его репутация и поддержка первых лиц страны. А после обысков инвестиции из этих Силиконовой и Кремниевой долин мигом иссякли.
Под горячую руку попал топ-менеджер корпорации Intel Дасти Роббинс, приехавший в Москву на переговоры. Его поставили у стены в раскоряку, отобрали телефон и паспорт, несколько часов продержав взаперти. В итоге Роббинс немедленно уехал, ничего не обсудив с российскими партнёрами.
Как силовики посмели? Разве Сколково — не любимое детище президента? С 2012 года у России новый старый президент — Владимир Путин. И он перечеркнул многие начинания предшественника, начав «демедведизацию». Путинская команда видела в Сколково не столько инновационное будущее России, сколько попытки Медведева понравиться Западу. В России возобновилась утечка умов. Уже в 2012-м из России уехали 5700 дипломированных специалистов, в том числе 74 кандидата и доктора наук.
Сегодня наука на основе закрытых КБ невозможна, учёным нужно международное общение, обмен технологиями. А наметившаяся изоляция России и жёсткое регулирование интернета превращает Сколково в «инкубатор для эмигрантов».
Новой власти не нужна наука? Нужна, но она понимает, что без экономических, политических, правовых, социальных реформ инновации будут «отклеиваться» от российской экономики, как виниловые обои от кирпичной кладки. Но реформы — затея рискованная, а высокие цены на нефть позволяют наполнять бюджет без структурных изменений. Имея контроль над большинством СМИ, можно убедить население, что мы строим инновационную экономику и уже имеем на этом пути успехи.
А какая связь между инновациями и политическими реформами, если бы они реально произошли? Это хорошо объяснил профессор Массачусетского технологического института Лорен Грэхем: «России не удалось выстроить общество, где блестящие достижения граждан могли бы находить выход в экономическом развитии» Нельзя просто перенести систему МТИ в нынешнюю Россию, нужны «элементы культуры такие, которые позволяют идеям разрабатываться и вливаться в коммерчески успешные предприятия».
На первый взгляд, кажется нелепым связывать провал проекта с гибелью независимой прессы или практикой судов, где 99 процентов уголовных дел завершаются обвинительным приговором. Но связь есть — инноваторы и рисковые предприниматели вроде Илона Маска вряд ли окажутся настолько безумными, чтобы работать в стране, где какой-нибудь генерал может всё у них отобрать. Им нужны здоровые суды и сильная политическая партия, продвигающая законы в противовес власти генерала.
Грэхем перечисляет, чего не хватает России: «Демократическая форма правления; свободный рынок, где инвесторам нужны новые технологии; защита интеллектуальной собственности; контроль над коррупцией и преступностью; правовая система, где обвиняемый имеет шанс оправдаться и доказать свою невиновность. Культура эта позволяет критические высказывания, допускает независимость, в ней можно потерпеть неудачу, чтобы еще раз попытаться — вот некоторые из неосязаемых характеристик инновационного общества»
Но русские всё равно задают вопросы по конкретным технологиям: как, например, нанотехнологии могут принести успех?
И уставший от этих вопросов ректор Mассачусетского технологического в сердцах однажды бросил: «Вам нужно молоко без коровы»
