Старообрядчество очень долго было запретной темой. И в государстве и, соответственно, в обществе. Неудивительно, что теперь архивы пусты, а в семьях вспоминают о родных-старообрядцев по крупицам.
Поездка в другой мир
21 ноября 1976 года: «Я пока чувствую себя хорошо, матушка тоже немного отошла, по квартире потихоньку ползает, а, в общем, здесь настоящая богадельня, иначе говоря “тихая обитель”, душевно да и физически отдыхаю полностью…»
Это письмо от бабушки, она гостит в городе Красноуфимске, Свердловской области, у своей старшей сестры. В детстве сестру звали Оней, а теперь она матушка местной старообрядческой общины. Матушка Александра. Её в городе и окрестностях знают все.
12 января 1978 года: «Гриша, матушка тебя с удовольствием примет, но её очень беспокоит, чтó за желание у тебя приехать сюда; может, он приедет и будет смеяться над их жизнью и над религией. Это нежелательно…»
И вот я стою перед большой дверью из толстых досок и жму на кнопку самого обыкновенного электрического звонка. За дверью возня, шаги, и, наконец, голос:
— Кто там? — И после ответа короткий удар по крючку и скрипучий звук холодного металла.
Прямо — высокое крыльцо, дверь в тёплую кухню с большой русской печью. Лавка, вешалка, небольшой стол, скучающая иконка в углу под потолком, под ней, чуть слева, — газовая плита. Хозяева суетятся, на скатерти-самобранке появляется огромная миска домашних пельменей — только с огня. Возникает бутылка «Старки». Гость приехал.
А потом чай с малиновым вареньем, негромкие разговоры. Тихо и уютно.
Утром матушка осторожно заведёт меня в свою молельную комнатку, по стенам которой развешаны иконы, и будет показывать, объяснять, что на них изображено и какой смысл несёт каждое изображение, каждая деталь. Я, даже ещё и Библии не читавший, мало что понимаю и отношусь к матушке с атеистической жалостью, но не без уважения…
А пока — накинув тулуп, выхожу покурить на крыльцо. Поезд из Свердловска пришёл поздно, на дворе уже глубокая ночь. Точнее — на дворике: шага четыре в ширину, десять в длину. Ворота — одни на улицу, другие в огород. Справа — дом, слева — длинный сарай. Днём из открытой двери сарая большая голова чёрной козы будет настороженно следить за каждым моим шагом. Но сейчас она спит. Поскрипывает снежок под ногами, стоящая над головой холодная луна кидает на землю косые чёрные тени.
Все эти небогатые впечатления сплетаются в новое, чуть жутковатое чувство. Тишина и молчаливое мерцание звезд вносят в это ощущение что-то давнее и таинственное, испытанное много лет назад уральским дедом или прадедом, и теперь пришедшее напомнить о себе.
Из таких домов-дворов состоит почти вся улица Грибоедова, почти весь город. А отъедешь на несколько километров — и увидишь ещё более давнее, коренное уральское — бывшие кулацкие дома-хутора, где под одной крышей и жильё, и скот, и все хозяйственные постройки. Похожее я уже видел в Карелии, в Архангельской области. Но здесь — свой размах. Дома выше, бревна толще, ворота крепче. Крепость.
Помните телевизионный фильм «Тени исчезают в полдень»? Значит, вы видели эти семейные крепости. А натуру для фильма снимали здесь, в окрестностях Красноуфимска. И «Марьин утес», на котором происходят многие ключевые сцены в картине, — тоже здесь, неподалеку от города…
Мои предки — из раскольников?
Эта первая поездка на Урал приоткрыла мне окно в иной мир, мир веры, мир религии, считавшийся в Советском Союзе в полном смысле потусторонним. Я оказался в доме, населённом раскольниками. Вместе с матушкой Александрой жили несколько… — не знаю даже, как их назвать — приживалок, товарок, послушниц, которые вели хозяйство. И все «вне закона» — без паспортов, кроме одной, на которую был записан дом.
Матушка вставала затемно и часами молилась в своём домашнем храме за местных прихожан, за всех вместе и за каждого, кто приходил к ней за помощью. Всякий, конечно, что-то приносил — деньгами, вещами, продуктами. Этим в доме и жили — молитвами, подношениями и большим огородом.
Пути Господни неисповедимы. Как, когда и почему оказалась в Красноуфимске матушка Александра — тайна сия велика есть. Не спросил, не подумал, а теперь уж не у кого узнать.
Почему, после многих лет разлуки, длившейся с начала 1930-х годов, бабушка вдруг решила навестить старшую сестру — вопрос теперь уже тоже риторический. А он влечёт за собой длинную вереницу вопросов сопутствующих.
Что знали они друг о друге все эти годы? Общались ли по почте? Когда я в 1970 году записал рассказ бабушки о семье, о матушке она сказала одну фразу:
— В семье не без урода — сектантка.
Можно только гадать — с каким подтекстом. Было ли действительно таковым её собственное мнение об Оне? Или это с ироническим оттенком — констатация факта? Мол, отец, все братья-сестры — коммунисты-комсомольцы, а она — к партии, извините, задом. Единственное, что наводило на какие-то соображения, последнее слово — сектантка. Не думаю, что спутала она сектантов со староверами.
Матушка Александра (слева) и бабушка Ксения. Красноуфимск, 1970-е годы
С другими сестрами, Зинаидой и Александрой, бабушка переписывалась, даже будучи в лагере. Выходит, это их общее мнение? Ведь если с Оней бабушка не общалась, то знать могла о ней только от родственников, живших на Урале. И вот между 1970-м и 1976 годом что-то произошло. После чего бабушка вдруг собралась в Красноуфимск, и ездила туда потом ещё раза два или три…
А нет ли за всем этим ещё одной семейной тайны? Совсем ведь не исключено, что отец сестёр Фирсовых, Герасим Гурьянович, или их мать, Анна Григорьевна, были родом из старообрядческих семей, и старшая дочь лишь продолжила семейную традицию.
На территории Пермской губернии, раскинувшейся по обеим сторонам границы Европы с Азией и включавшей в себя крупные уральские города (Пермь, Екатеринбург, Кунгур, Ирбит, Шадринск, где родилась моя мама, и тот же Красноуфимск), издавна жили бежавшие из центральной и северной России, да и местные, раскольники. Составляли они здесь, по официальным данным, не менее (а реально — намного более) 10 процентов населения. В их числе были, возможно, и мои предки.
Мой прадед Фирсов был окрещён Герасимом. Уж не с умыслом ли? Ведь таким образом он стал полным тёзкой инока Соловецкого Герасима Фирсова — современника патриарха Никона, чьи реформы после Церковного собора 1654 года привели к расколу в Русской православной церкви. Того самого Герасима Фирсова, который был автором труда, положившего начало старообрядческой библиографии.
В истории говорится, на Соловки Фирсов пришёл в конце 1640-х годов из Москвы и лишь в Соловецком монастыре принял монашество. Но можно предположить, что не из Москвы он пришёл, а, скажем, из Нижегородских земель, и даже с притока Волги — Кержанца, откуда потом состоялся массовый исход раскольников-кержаков в Пермскую губернию. И почему бы не предположить, что на родине у Герасима остались жена с детьми, носившие его фамилию, и потомки его оказались потом на Урале?..
Вот такие, совсем уже странные, сближения мне привиделись после прочтения статьи о старце Герасиме Фирсове в IV томе «Русского биографического словаря», издававшегося в 1896–1918 годы Санкт-Петербургским Императорским Русским историческим обществом под наблюдением его председателя Александра Половцова, или, если короче, — в словаре Половцова.
Том этот вышел в 1914 году, а двумя годами позже в серии «Памятники древней письменности и искусства» историк Николай Никольский опубликовал и сами «Сочинения соловецкого инока Герасима Фирсова». С ними, в свою очередь, вполне могла быть знакома матушка Александра. А, возможно, знала она о старце Фирсове ещё что-то…
Не исключено, что Фирсов, по своему характеру человек неспокойный и взбалмошный, раскольником стал случайно. По своим убеждениям, он не слыл фанатиком древлего благочестия. Но вышло так, что он стал во главе возмущённой партии соловецкого старообрядчества. Как бы то ни было, но, приняв на себя руководительство партией, Фирсов стал очень опасным для настоятеля монастыря. И вынужден был с Соловков бежать.
«Вероятно, вскоре после своего поступления в монастырь, Герасим Фирсов ушёл из обители и, “бегаючи”, явился к патриарху Никону с челобитной на Соловецкого настоятеля, архимандрита Илью. Несомненно, Никон нашёл челобитную Фирсова вздорной и приказал бить его на патриаршем дворе плетьми нещадно, а затем сослать под начало в Корельский Никольский монастырь. Как долго пробыл здесь Герасим — неизвестно. Но отсюда он снова явился в Соловки…»
Не буду подробно описывать многочисленные приключения соловецкого старца Герасима. Кому интересно — прочтёт статью из словаря Половцова. Главное — Фирсов оставил после себя очень важное для истории раскола сочинение: «Послания к брату о сложении перстов».
Этот труд написан в ответ на обращённый к нему запрос некоего «брата» о том, «которыми персты десные руки подобает всякому православному христианину вообразити на себе знамение честного креста». Появление этого послания относят к 1658 году, и представляет оно собой не что иное, как первый опыт пространного обоснования учения о двуперстии. Для последующих раскольнических писателей оно стало первоисточником, откуда они черпали доказательства истинности двуперстия.
На склоне лет старец с противоречивым характером всё-таки смирился с троеперстием, но в памяти современников так и остался, наряду с протопопом Аввакумом, одним из первых бунтарей и противников Никоновой реформы…
Сведений нет
Со дня смерти матушки прошло уже 30 лет. Интересно, а помнит ли кто матушку Александру в Красноуфимске сегодня? Я запросил районный архив и получил ответ:
«На ваш запрос… сообщаем, что Государственное казённое учреждение Свердловской области “Государственный архив в городе Красноуфимске” сведений о… матушке Александре не имеет.
Дополнительно сообщаем, что Архив заинтересован в материалах по истории старообрядцев, т.к. архивными документами по указанной тематике Архив не располагает…»
Как быстро меняются времена! В архиве района, ещё совсем недавно богатого старообрядческими традициями, о староверах нет ничего. И при царизме, и при Советах о староверах ничего не собирали потому, что те подвергались гонениям, а потом староверы стали просто не интересны?
А где иконы моей двоюродной бабушки Они — матушки Александры?
По свидетельству Евгения Ройзмана, известного собирателя икон и в недавнем прошлом екатеринбургского губернатора, в 2008 году в Красноуфимском краеведческом музее, одном из старейших на Урале, не было ни одной (!) местной иконы. Местной — не только по физической принадлежности, но и по школе, по направлению, по манере письма. И это несмотря на то, что есть такое определение — «красноуфимская икона», и в том же 2008-м в Екатеринбурге даже был выпущен Ройзманом одноимённый альбом-каталог — 70 цветных иллюстраций. Быть может, среди них есть и матушкины иконы?
…Бабушку мы похоронили в начале февраля 1990 года. А в начале лета моя мама вдруг предложила:
— Давай съездим к матушке. Пока жива.
И мы поехали. Пытаюсь теперь восстановить в памяти какие-то детали, подробности. И почти ничего не могу вспомнить. Только общее ощущение умиротворения.
Когда мама могла в последний раз видеться с матушкой? Около 60 лет получается! И вот встретились, тепло, душевно, как близкие люди. Помнится, сидим в день приезда на вечернем солнышке, на скамейке, втроём с матушкой. Перед нами расцветающий всеми оттенками зелени большой огород, слева банька, в которой мы с мамой только что по очереди помылись. Дело было в субботу, день банный, нас ждали, оставили нам горячей воды. Сидим и разговариваем, и бабушку вспоминаем, и других родственников, и 30-е годы …
Матушке Александре было уже 95 лет, и мы понимали, что видимся с ней в последний раз.
(Фрагмент из книги «100 лет с правом переписки», главы из которой можно прочитать на сайте peterburg21vek.ru)
