Такие, как он, во все времена не могут примириться ни с одним обществом. Жить рядом с ними неудобно — беспокойно и страшно. Но и без них было бы до отвращения скучно.
I
— Говорят, ты сатиру на меня сочинил?
Коллежский асессор Грибоедов не торопился с ответом. Он разглядывал своего собеседника — среднего роста, мускулист, красив, глаза спокойны, но в любой момент могут почернеть и вспыхнуть опасным блеском. Александр Сергеевич и сам понимал толк в дуэлях, но ссориться с этим человеком, делать его противником было бы неразумно. Прекрасно стреляет, владеет шпагой едва ли не лучше записных учителей фехтования, мастерски рубится на саблях…
Грибоедов ответил сдержанно:
— Но говорят также, что ты играешь на верное.
— Так бы и написал, что мол, передёргивает, — рассмеялся визави раскатистым, бархатным смехом. — А то ведь подумают, что я со стола табакерки таскаю.
Он отошёл, и только тогда Грибоедов позволил себе расслабиться.
Литератор, разумеется, хорошо понял, какие строки задели его собеседника. «Ночной разбойник, дуэлист, // в Камчатку сослан был, вернулся алеутом, // И крепко на руку нечист…», — так Репетилов рекомендовал Чацкому предводителя своего полутайного общества. А читатели нашумевшей комедии с полуслова угадывали прототипа князя Григория — Фёдора Ивановича Толстого, прозванного Американцем.
II
Случаются на свете люди, которые одним своим существованием выламываются из общего расчисленного пути. Не потому, что они понимают, что жизнь, которую им приходится вести, «не по мне», как Пьеру Безухову объяснял Андрей Болконский. А просто они не способны жить рутинно, переходить от одного дня к другому: мол, прожит, и хвала Создателю. Этим людям нужны постоянные броски и вскидки. «Всё, всё, что гибелью грозит», только это и составляет смысл их бытия.
Таким был и Фёдор Толстой — человек необыкновенный, преступный и привлекательный. Так отозвался о нём его двоюродный племянник Лев Николаевич Толстой. А внучатый племянник Сергей Львович Толстой набросал его краткую биографию — собрал в один очерк и сведения достоверные, почерпнутые из архивов, и воспоминания мемуаристов, пересказывавших легенды, которые естественно, складываются вокруг таких фигур. Видимо, потому, что в жизни Американца трудно было отделить правду от преданий…
Род Толстых хорошо известен в русской истории. Начало его числят от века XVI. Но истинный основатель знаменитой фамилии — Пётр Андреевич Толстой, один из птенцов гнезда Петрова. Был сослан за то, что судил Алексея Петровича и ссорился с Александром Даниловичем. Но Елизавета Петровна вернула потомков Петра Андреевича из ссылки, возвратила титул и часть имений.
Наш Толстой родился в 1782 году. Семья бедная, многодетная. Четырёх сыновей отдали в кадетские корпуса, двух дочерей пристроили замуж. Третья умерла ещё ребёнком.
Фёдор учился в Морском кадетском корпусе. В те времена он находился в Кронштадте, а порядки там были суровые. «В ученье не было никакой методы, — вспоминал годы учения современник Толстого Владимир Штейнгейль, будущий декабрист, — старались долбить одну математику по Евклиду, а о словесности и других изящных науках вообще не помышляли. Способ исправления состоял в истинном тиранстве… Меж кадетами замечательна была вообще грубость, чувства во многих низкие и невежественные…».
Возможно, пишет Михаил Филин, автор биографии Американца, выпущенной недавно в серии ЖЗЛ, что Фёдор вообще не окончил корпус — имени его в перечне выпускников нет. Да и поступил он служить в сухопутную гвардию. Причинами могли быть проступки, проделки, проказы кадета.
Толстой везде и всегда старался отличиться, быть сильнее, отчаяннее людей из своего окружения. И не слишком строгий устав Преображенского полка тоже оказался ему непосильной тягостью. Через полгода его тем же чином, поручика, перевели в армию, что было тогда обычным наказанием для офицеров гвардии. Но уже через несколько недель, по просьбе родных, вернули обратно. Однако те же родные, опасаясь за беспутного сына, постарались отправить его подальше от Петербурга — в кругосветное плавание. Фёдор Иванович заменил на судне своего двоюродного брата — Фёдора Петровича Толстого. Будущий знаменитый художник и скульптор, вице-президент Императорской Академии художеств не переносил даже самую слабую качку.
III
Капитан-лейтенанты Иван Крузенштерн и Юрий Лисянский отправились вокруг света на парусниках «Надежда» и «Нева». Отплыли из Кронштадта в августе 1803 года. С Крузенштерном плыл ещё и камергер Николай Резанов. Он должен был заключить торговый договор с Японией. В его свите состояли «молодые благовоспитанные особы». В том числе гвардии поручик граф Фёдор Иванович Толстой.
Возможно, он был прекрасным моряком, когда дело касалось парусов. Но в свободное время развлекался образом крайне неприятным для окружающих. Родные писали потом, что в тесной обстановке корабля Толстой начал беситься от бездействия. Проделки его были обидны и жестоки.
Современники вспоминали, что в детстве Американец любил мучить животных. Скорее всего, это миф. Во время плавания Фёдор завёл себе ручную обезьяну (по легендам, орангутанга) и сделал её своим напарником в шалостях. Показал обезьяне, как можно залить чернилами и порвать листы бумаги. Подруга собезьянничала и уничтожила судовой журнал. Сам Толстой напоил корабельного священника, а когда отец Гедеон прилёг на палубе отдохнуть, припечатал его бороду к доскам казенной печатью.
Но верхом неприятностей стало участие Толстого в споре Крузенштерна с Резановым. Хотя формально Толстой и состоял в свите Резанова, но мгновенно переметнулся в партию Крузенштерна, где оказались и многие офицеры эскадры.
Собственно, причиной раздора стала нераспорядительность петербургского начальства. И Крузенштерн, и Резанов получили инструкции, в которых каждый именовался начальником предприятия. Кто из двоих был прав? Скажу честно, я бы тоже стал на сторону флотского командира. На любом судне капитан — первый после Бога. Он же распоряжается всем и за всё отвечает.
Что было, то было. Во время стоянки в Полинезии разлад дошёл до высшей точки. При желании это можно было посчитать бунтом. И Толстой, естественно, оказался едва ли не самым заметным бунтовщиком. Закончилось дело без кровопролития, но Николая Резанова привело к серьёзной нервной болезни.
Эта история случилась, когда «Надежда» и «Нева» уже пересекли Атлантику, обогнули мыс Горн и начали подниматься на север вдоль тихоокеанского побережья Южной Америки. Кстати, на той же стоянке в Полинезии Толстого татуировали от шеи до самых пяток. Позже он не стеснялся демонстрировать затейливую накожную галерею. Руки и грудь — в смешанном обществе, остальное, разумеется, исключительно в мужском.
По одной из легенд, за многие его шалости и проказы Толстого оставили на одном из островов Алеутского архипелага. Вроде бы моряки сговорились заранее, пошли на прогулку, а потом тайком сбежали к лодкам и вернулись на корабль. Это, скорее всего, была уже «Нева», куда Толстой перешёл во время долгого плавания. Фрегат поднял якорь и отчалил от берега. На краю мыса, как и полагается в пиратских историях (вспомним «Остров сокровищ») стояли Толстой и его обезьяна. Но Фёдор Иванович не умолял, не просил, а молча приподнял шляпу, прощаясь с товарищами.
Как он провёл время у берегов Северной Америки, никто точно не знает. Осталась одна мифология. Одни говорят, что Толстой жил с орангом своим как с женой. Другие утверждают, также со слов нашего героя, что он ей питался. Достоверно лишь то, что дочь Американца всю жизнь держала в своем доме обезьянку, хотя и небольшую, в память о легендарном отце.
Но, скорее всего, Толстой всё-таки пришёл в Камчатку на «Надежде». Там Резанов, при посредничестве местной администрации, примирился с Крузенштерном. А крайним сделали — Толстого. Списали с корабля и отправили в Петербург своим ходом.
— Приятный собеседник, — отзывался о Толстом генерал-губернатор края. — Но всё же беспутный пёс.
IV
«Беспутный пёс» самостоятельно вернулся в столицу. Проделал большой сухопутный путь через Сибирь — где на лошадях, где на собаках, а где и пешком. В Петербурге его отправили в глухой гарнизон — это гвардейского-то офицера! — избывать свои прегрешения. Но тут вспыхнула война со Швецией. Для таких натур, как Толстой, война всегда к счастью. Он выпросил себе назначение в действующую армию и проявил себя офицером отчаянным и умелым. За это его возвратили в гвардию.
Но войны заканчиваются миром, а фигуры, подобные Толстому, мирно жить не в состоянии. Для Толстого смысл жизни составили карты, шампанское и — дуэли. Дуэлянт («дуэлист») он был из ряда вон выходящий. Большинство поединков начинались с неудачной и грубой штуки, а заканчивались смертью.
Так, прапорщик Нарышкин, играя в компании Толстого, попросил банкомёта дать туза.
— Изволь, — ответил Толстой с улыбкой и показал увесистый свой кулак. Имелось в виду – оттузить.
Дурная, обидная выходка. Друзья пробовали примирить товарищей-офицеров, но Нарышкин не согласился, и был убит первым же выстрелом.
Толстого арестовали, посадили в Выборгскую крепость. Оттуда ему удалось выбраться, но в 1811 году его отправили в отставку, и он отправился жить в свою деревню. Однако тут опять случилась война. В 1812-м отставник записался в ополчение, командовал отрядом при Бородине и был тяжело ранен. После этого уже не служил.
Средства он получал картёжной игрой. И, очевидно, немалые, ибо жил роскошно. Играл по-крупному. Играл «на верное». И при этом приговаривал:
— На счастье играют одни дураки.
В мужской компании играли обычно в азартные игры. Простые по структуре, напоминающие детскую игру «в пьяницу». Один человек метал банк, остальные понтировали. Каждый понтёр брал из колоды карту, на которую ставил некую сумму денег, и клал рядом с собой рубашкой вверх. А банкомёт тасовал свою колоду и начинал раскидывать карты по обе стороны от себя — одну направо, одну налево. Если нужная карта, та, что лежала у понтёра, ложилась направо, выигрывал банкомёт, если налево — понтёр.
Вроде бы всё элементарно, вроде бы надежда на одно игроцкое счастье. Но — шулера действительно умели исправлять ошибки фортуны. Помните, как Долохов спокойно и жестоко обыгрывает Николая Ростова? Да вначале ещё спрашивает молодого приятеля — не боишься со мной играть, я, говорят, играю на верное. Кстати, есть основания полагать, что прототипом Долохова отчасти был Толстой-Американец. Так же, как и графа Турбина-старшего в повести «Два гусара».
«Картёжной шайки атаман», — назвал Александр Пушкин Зарецкого, секунданта Владимира Ленского. Считается, что прототипом Зарецкого тоже был Фёдор Толстой.
В самом деле, профессиональные картёжники действовали большими компаниями. Один великолепно умел обращаться с колодой. Другой искал потенциальных жертв. Третий держал квартиру, куда этих жертв привозили. Четвёртый ссужал игроков деньгами, которые надо было проигрывать в начале игры.
У поэта были серьёзные основания не любить Фёдора Ивановича. Версий много, выберу основную. Во время карточной игры совсем ещё юный Пушкин увидел, что Толстой передёргивает. И объявил это в обществе. Американец ответил спокойно:
— Да, вы правы. Но я не люблю, когда мне говорят об этом.
А потом в отместку пустил по столице слух, будто молодого литератора высекли в секретном отделе полиции. Такое спустить было никак невозможно. Сразу вызвать Толстого к барьеру Пушкин не смог, потому как его отправили на юг, в ссылку. И там он готовился к встрече со страшным противником. Тренировался, постоянно приглашая на поединок людей, которые хоть как-то его задевали. Тренировка состояла в том, чтобы научиться выдерживать первый выстрел противника, а потом уже подойти к барьеру и подозвать супостата на 12-15 шагов для верного выстрела.
Дуэлянтом Толстой, действительно, был крайне опасным. Рассказывали, что он убил на поединках 11 человек, имена которых хранил в записной книжке. Поскольку вряд ли каждая дуэль кончалась смертью противника, их считалось за графом гораздо больше.
Но когда Пушкин уже после Михайловского вернулся в Санкт-Петербург, дуэль не состоялась. Друзья примирили соперников, а вскоре Толстой, по просьбе Александра Сергеевича, отправился сватом к Наталье Николаевне Гончаровой. Фёдор Иванович был знаком с её родителями.
V
Американец был из тех людей, которых очень страшно иметь врагами, но хорошо числить в друзьях. Вот одна из легендарных историй, которая это доказывает.
Собралась холостяцкая компания. Сидели с вечера до утра, пили шампанское, пунш, играли в карты. В одной комнате случилась пьяная ссора. Некто Б. вызвал на дуэль некоего Н. Причины неизвестны, и, наверное, скрыты на дне бокала. Б. отправился искать секунданта и набрёл в соседней комнате на Толстого, метавшего банк.
— Будешь моим секундантом?
— Буду, буду, — ответил Толстой, тасуя колоду. — С кем дерёшься? Когда?.. Хорошо! В шесть, так в шесть. А сейчас не мешай. Видишь, карта идёт.
Б. двинулся домой и, зная Н. как бретёра, стал приводить в порядок свои дела, сводил счета, писал завещание. Ночь не спал, ещё затемно приехал к Толстому. Тот спокойно спал на диване.
— Фёдор, вставай! — потряс Н. приятеля за плечо.
Тот замычал и только перевернулся на другой бок. Н. тряхнул сильнее.
— Что тебе? — сквозь сон отозвался Американец. — Уйди! До утра метал — проигрался. Спать хочу.
— Ты что забыл? Дуэль у меня. Ты — секундантом.
— Какая дуэль? С кем?.. Не будет дуэли. Я его убил… Ты уехал, он сел играть. Поговорили, я его вызвал и застрелил. Ещё не хватало тебе с этим стреляться…
Известен другой эпизод, связанный с игрой в карты. Кавалергард Сергей Волконский на пирушке стал уговаривать Толстого метать банк. Американец приобнял князя и сказал дружески:
— Дорогой мой, я слишком вас люблю, чтобы играть с вами. Сядем, я увлекусь и начну исправлять ошибки Фортуны.
Фёдор Иванович заботился о друзьях не только с пистолетом в руке и за карточным столом. Кого-то поддерживал материально, устраивал, улаживал расстроенные дела, помогал управлять имуществом. При этом рисковал и своим не слишком большим имением.
После сорока остепенился и даже женился. Женитьба у него тоже была весьма оригинальной. «Гусары влюблялись в цыганок // И седенький поп их венчал», — писал Дмитрий Кедрин. Вполне возможно, что поэт вспоминал при этом Толстого-Американца.
Фёдор Иванович любил женщин, и они его не обижали вниманием. Однажды он увёз цыганку из табора. Долго жил с ней, так сказать, гражданским браком. А потом случилась несчастье. Толстой проигрался и не мог отдать долг. Проигрался не на ярмарке, не на частной квартире, а в Английском клубе. Там его собирались уже занести в список должников, который вывешивали на чёрной доске. Позор страшный, после которого нужно было стреляться.
Подруга Американца узнала о его беде и наутро принесла нужную сумму.
— Откуда такие деньги? — вскинулся Толстой.
— А мало ты мне давал! Я не тратила, собирала. Вот и пригодились…
Толстой уплатил долг и — повёз Дуняшу венчаться.
У них было много детей, но все они умирали в младенчестве. Американец считал, что так Господь мстит ему за убиенных на дуэли. И после каждой смерти вычёркивал одно имя из заветного синодика — списка своих погибших противников.
Предпоследней умерла Сарра, едва дожив до 16 лет. Талантливая девочка, стихи которой высоко ценил Пётр Вяземский. Толстой вычеркнул последнее имя в синодике и сказал:
— Ну, теперь моя последняя цыганочка выживет.
Паша, Прасковья, действительно жила долго, вышла удачно замуж и рассказывала многим о своём отце, которого очень любила.
VI
Фёдор Иванович Толстой прожил 63 года, немало для того времени и для такой бурной жизни. И память оставил о себе яркую. Хотя и неоднозначную. Он дружил со многими, и друзья вспоминали Американца неоднозначно.
«Американец и цыган // На свете нравственном загадка», — писал ему в начале стихотворного послания Пётр Вяземский.
Денис Давыдов тоже обращался к Толстому шутейно: «Болтун красноречивый, повеса дорогой…».
Василий Жуковский вспоминал приятеля в частном письме: «В нём было много хороших качеств, мне лично были известны одни только эти хорошие качества; всё остальное было ведомо только по преданию…».
Преданиями же, наверное, руководствовался Александр Герцен, который утверждал, что Толстой «развил одни только бурные страсти, одни дурные наклонности… Он буйствовал, дрался, обыгрывал, уродовал людей, разорял семейства двадцать лет кряду…».
Что ж, таким было время. Один из персонажей Николая Карамзина говорит: «Век обманул. Великие учителя-философы обманули. Просвещение не принесло свободы. И ученики разбрелись искать свободу каждый для себя…».
Среди таких учеников, алчущих воли для одного себя, был и Фёдор Толстой, прозванный Американцем.