Он любил женщин, и они тоже от него не шарахались.
Наши квартиры стояли по одну сторону лестницы, и я часто сталкивался с очередной его гостьей. Каждый раз новой…
Не то, чтобы я завидовал, но всё-таки любопытствовал, как же он в нашем возрасте ухитрялся так расширить круг общения.
Однажды мы вместе ехали в лифте. И я пригласил соседа, назову его Виктором, выпить по соточке коньяка. Он с лёгкостью согласился.
— Одинаковые у нас берлоги, — заметил гость, оглядев мою однокомнатную. — Как будто уютно, но в сорок лет вроде и маловато.
Я показал ему на диван, а для себя оставил деревянное кресло-качалку. Достал бутылку «Курвуазье», насыпал орешки в вазочку.
Быстро мы выяснили, что в квартирки на севере города нас обоих загнали одинаковые житейские обстоятельства — развод, размен и прочее…
— Счастье достаётся немногим и непременно своё, — философски заметил Виктор, щёлкнув фисташкой. — А несчастья валятся крупным градом. И всем одинаково.
— Но вы боретесь, и довольно успешно, — ответил я, подталкивая его к разговору.
— Вы о чём?.. А, о бабочках? Да, здесь не обижен. Наверное, и потому, что не ожидаю чего-то большего.
— А меньшего?
Виктор усмехнулся криво, одним уголком рта.
— Смóтрите на меня, оцениваете и недоумеваете — откуда у такого заурядного столько женщин? Отвечу сразу и прямо: именно потому, что такой незаметный.
Он и в самом деле мало выделялся бы в толпе пассажиров автобуса, трамвая, метро. Но я-то знал, что он ещё в начале года приехал на новенькой «Хонде». Его серебристая «японка» и мой вишнёвый «кореец» часто парковались у парадной одна за другой.
— Разумеется, я тут, — Виктор похлопал рукой по дивану, — кое на что способен. Матушка природа не обделила. Но главное — именно внешние данные. Будь я помесью Бельмондо и Делона, бабочки ещё призадумались — не попасть бы в историю неудобную. А со мной, таким, как я есть, сразу становится ясно — ничего страшного и тем более страстного не случится.
— Как же вы их находите?
Я уже почувствовал, что внутри меня разгорается азарт репортёра. Разговорить его, прощупать и задать один, единственно важный вопрос.
— Кого-то на службе, кого-то в баре. Бывало, что и в магазине знакомимся. Им ведь тоже, знаете, иногда хочется встряхнуться, вырваться из рутины нашей. Хотя бы и на пару часов.
— Муж на час?
— Мужчина на час, — поправил он меня совершенно серьёзно.
— Продолжения не бывает?
— Зачем? Отработанный материал. Правда, кто-то пытается оставить свой телефон.
— Губной помадой на старой газете?
Виктор, к моему удивлению, понял и засмеялся.
— Да, дорогая Люси, шанс на любовь ты свой не упусти… В юности, Визбор прав, каждому хочется быть счастливым. Только получается — наоборот… Одна написала даже на обоях у двери. Фломастером перманентным. Пришлось заклеить.
— Но вы не звонили.
Он сделал длинный глоток, покатал коньяк на языке, проглотил. Кинул в рот пару орешков.
— Нет. Я, как сюда переехал, клятву дал себе самому: ни с кем, никогда, ничего, кроме…
Он опять постучал по дивану. Я приподнялся с кресла и налил нам ещё по небольшой порции.
Мы хорошо посидели в тот вечер. К концу уже перешли на «ты». После его ухода осталось славное ощущение, не сильное, но живое.
Недели через две он позвонил мне в дверь достаточно поздно. Часовая стрелка на стене уже торопилась к одиннадцати. Был он нетрезв, небрит и как-то необычно приподнят.
— У меня две, — заявил с порога. — Решили, наверное, что так безопасней. Вроде хотят до утра зависнуть. Заглянешь?
Я отказался. Он настаивал. Выжать соседа за дверь сразу не получилось. Приобнял его за плечи и тотчас же ощутил, что он словно сварен, склёпан из листовой стали и налит клокочущей, нутряной силой.
— Извини, но я не один, — сказал ему на ухо, понизив старательно голос.
Не знаю, поверил ли он, но тут же ушёл к себе, помахав через плечо на прощание.
После этого случая мы только здоровались. Пересекались то во дворе, прогревая машины, то на площадке у лифта, на лестнице у мусоропровода.
А месяца через три он снова заявился ко мне. Было это в декабре, числа двадцать восьмого. Город бурлил и волновался в ожидании новогодних корпоративов. Мои коллеги тоже загрузились в два зафрахтованных автобуса, которые повезли их по заснеженному, запруженному Литейному, потом по набережным, куда-то за Невку, на Крестовский, кажется, остров.
А я уехал домой. Ночью, с нуля до шести, держался в прямом эфире, беседовал с полуночниками, затерявшимися в питерской влажной темени. А потом пришлось задержаться в студии, подменить ведущего утренней новостной программы. Иван начал кашлять ещё накануне, а в семь позвонил директору и сказал, что вызывает врача… К часу дня я умотался настолько, что мечтал только о тёплой постели.
Приехал, хлопнул две рюмки водки и рухнул на диван, разложенный ещё с вечера. Проснулся в семь вечера по будильнику, но понял, что никуда не хочу больше тащиться. Прибрался, сел у столика, ставил диски один за другим, потягивал водку и заедал её маринованными грибками. А часа через полтора в дверь позвонил Виктор.
Я удивился. Видел из лоджии, как он помогает выбраться из машины даме в оранжевом длинном пуховике. Думал, теперь он будет занят если не до утра, то до полуночи уже точно. Но — ошибся.
В руках гость держал бутылку коньяка, в которой оставалось около двух третей. Локтем прижимал к туловищу коробку конфет, уже, как выяснилось позже, початую, но ещё не приконченную.
— Извини, что так вдруг нагрянул. Услышал, что вроде музыка у тебя. Дай, думаю, постучусь. А ежели не один — извинюсь. И за сейчас, и за прошлое.
Я убрал водку, поставил на стол два коньячных бокала.
— Заторопилась бабочка, — ответил он на мой невысказанный вопрос. — Муж, дети. Что ж, развлеклась и ладно.
— А-а… — затянул я немного паузу, стараясь упаковать в изящную форму трудный вопрос. — Не бывает обидно, что они так используют?
Он улыбнулся. И лицо его, мужика средних лет, уже помятого, подавленного нелёгким существованием, вдруг сделалось словно прозрачным.
— Странный вопрос. Обычно говорят, что мы их используем… Берём… Имеем…
— Мы — их. Они — нас. С чьей стороны посмотреть.
— Может, ты и прав.
Мы посидели ещё с полчаса. Слушали ритмичное фортепиано, попивали коньячок, болтали о футболе, хоккее, о властях, о делах. Виктор рассказал, между прочим, как перепланировал своё обиталище. Убрал стену между кухней и комнатой, организовал комфортную студию.
— Несущую стену не трогал. А перегородка картонная. Перфоратором выкрошил за одни выходные. Всё-таки инженер.
Я удивился. Всё время нашего знакомства мне казалось, что он где-то служит. Легко было представить его в офисном кресле, обложенного разноцветными регистраторами. Но он — работал. Заместителем главного инженера в солидной строительной фирме. Ставят не жилые дома, а производственные объекты. Позавчера у них приняли очередной важный и дорогой объект, и по такому роскошному поводу начали праздновать прямо с сегодняшнего утра.
— Хорошо вы успели. Закрыли финансовый год.
— Повезло. Пришлось, разумеется, откатить, но в разумных пределах. Только это не для эфира, — прищурился он.
— Будь спок. Подлянок не держим. Ни за пазухой, ни в кармане.
Голова у меня уже несколько поплыла. И встать было бы нужно, да простое дело казалось весьма затруднительным. Виктор же поднялся, и, получив разрешение покурить, вышел на лоджию. Сам я перестал глотать дым лет пятнадцать тому назад, но для друзей держу наготове пепельницу и зажигалку.
Он отодвинул одну из оконных створок, в приоткрытую дверь потянуло морозцем, и я всё-таки решил прогуляться.
Когда я вернулся, он всё так же стоял у отодвинутой створки. Искорка пульсировала в петербургской ночи, раздуваясь при затяжках, сникая, пока он выпускал дым из лёгких.
Я поменял диск. Вместо Дюка поставил Питерсона. Великий Оскар, казалось мне, лучше подойдёт нашему настроению.
Виктор потушил сигарету — я понял это по движению плеча, — но продолжал стоять у окна, вглядываясь куда-то вниз, в десятиэтажную пропасть нашей кирпичной башни.
— На машину смотрел? — спросил я, когда он вернулся в комнату. — Заносит?
— Ерунда, откопаемся. Нет, я дальше заглядывал. Думал, вдруг снова появится.
— Снежная королева?
— Почти.
When your lips were close to my… К Оскару подошла Элла. Я выдержал паузу и не ошибся. Виктор заговорил. Тихо, почти бесстрастно, иногда прерываясь, чтобы потянуть коньяк из бокала.
Он рассказал простую историю, каких, думаю, много случается в нашем сумеречном городе.
Они столкнулись в одном из сетевых супермаркетов. Женщина в короткой дублёнке выронила бутылку с растительным маслом, а Виктор успел подхватить эту бутылку ещё в воздухе. В юности занимался боксом, довольно успешно, и реакция сохранилась до сей поры. У кассы они опять оказались рядом. Виктор галантно пропустил даму вперёд, а после догнал у выхода, пока она перекладывала покупки в огромную сумку с логотипом этого магазина.
Ксения была без машины, отдала в ремонт на два дня, а прошло уже полторы недели, и Виктор предложил её подвезти. По дороге остановились выпить кофе в уютном полутёмном подвале. А потом оказались у него дома.
Через три часа она поднялась, быстро собралась и — исчезла. Как оказалось, навсегда. Впрочем, он её не удерживал.
— Думал, всё так же. Сегодня она, завтра другая… Бывают другие. Появляются и исчезают. А эта, понимаешь, осталась… Год прошёл, даже больше. Но не забыл.
— Что, особенно хороша? — показал я бокалом на спинку дивана.
— Бывали и лучше. Но забывались. А эта — нет. Да и, смешно сказать, больше говорили, чем…
— О чём говорили? — спросил я, увидев, что он не собирается продолжать.
— Да так. Обо всём. Вроде, как мы с тобой.
Виктор потянулся к бутылке, но она уже опустела. Я достал из бара заначку, отложенную совсем уж на непредвиденные моменты. Мужики знают, что случаются такие минуты, когда не выпить кажется уже совсем невозможно.
— Лежали, смотрели в окно. Снег падал. Совсем как сегодня. Крупные хлопья на фоне стёкол… Шторы зелёные в доме напротив. Тебе отсюда не видно. Еще, сказала, час подождём, и всё засыплет. Прямо из окна выпрыгнуть можно. Мягко… И ещё раз повторила — мягко… Похоже, что жизнь у неё слишком твёрдая и колючая… Знаешь, вдруг почудилось, что души наши объединились. Мистика сумасбродная. Никогда о таком не знал и не думал. Объединение тел, да. Здесь я много могу сказать. А души… Может, ты что-то слышал?
— Тоже нет. Мы всё больше о единении слов, — отшутился я, не слишком уверенно. — И что же, ушла насовсем? И телефон не оставила?
— Нет. Подхватила сумки и — как растворилась. Предложил подвезти, но пока одевался, дверь уже щёлкнула.
— Помада, должно быть, закончилась.
Он смерил меня колючим взглядом, но тут же расслабился.
— Кинулся догонять. Но она уже скрылась. Снег валил, будто стеной поднялся… Веришь — не веришь, а я ведь её искал. В маркет этот долбаный мотался не раз и не два. В подвальчик спускался. Там такую же музыку гоняют через динамики. Хорошо, только грустно. И безнадёжно… А потом вдруг увидел.
— Не подошёл?
— Из окна своего заметил. Может быть, и показалось. Но тогда был уверен, что это именно она там стоит. Слева, где выезд к проспекту. Фигурка с размытым контуром… Надо было подхватиться и побежать. Да у меня в постели очередная… Куда тут умчишься… Так вот и упустил. Приходят, приходят, да всё не те… И сейчас тоже. Надеюсь, может быть, под Новый год вдруг вернётся. Если квартиру не помнит, на окна хоть посмотреть. Я бы поехал, постоял, поглядел. Только куда…
Dreams, dreams… — выговаривала нам Фитцджеральд. И Оскар с компанией вторили ей аккордами сложными, но мягкими.
Виктор допил свой бокал и ушёл к себе, ступая уже не совсем твёрдо.
Я вымыл посуду и пепельницу. А потом вышел на лоджию и тоже уставился вниз.
Снег падал, расчерчивал стекло, мелькал под фонарями. И в какой-то момент мне, действительно, вдруг померещилось, что слева, чуть в стороне от выезда, у газона, за машинами, прижавшимися к трансформаторной будке, чернеется лёгкая, размытая по контуру фигурка. Стоит, оглядывает чужие окна и словно кого-то ждёт. Наверное, Виктора. А, может, даже меня.
