От Сталина до Горбачёва, казалось, прошла целая вечность. Но сильно ли изменились при этом сущность и внутреннее состояние советского человека, робеющего от одного чиновничьего взгляда?
Когда в январе 1984-го я летел в Магадан, то меньше всего думал о страхе перед чиновниками. А зря. В колымском посёлке Ягодное, на пороге своего кабинета в редакции районной газеты «Северная правда», меня встретил советский человек в футляре.
Анатолий Фёдорович, так его звали, был редактором этой газеты. Мне же предстояло занять место ответственного секретаря.
Раскачиваться было некогда. Едва мы познакомились, редактор со словами «Вот, почитайте пока, там хвост и две дыры» всучил мне свежесвёрстанную полосу завтрашнего номера.
Пока читал и сокращал, в кабинет заглянул высокий черноволосый парень, явно мой ровесник. Прищурился сквозь очки:
— Владимир, местный фотокор.
Мы разговорились и как-то сразу перешли на ты.
— Видишь дыру? — спросил я. — Нет ли у тебя чего-нибудь свеженького?
Через минуту Володя принёс две фотографии.
— Вот, только напечатал. Школа-интернат. Если с текстом, репортаж будет. Только ты с этим, с редактором, сам договаривайся…
Иду к редактору. Дверь кабинета открыта. Слева, за рабочим столом, — наш, бывший когда-то рыжеволосым, руководитель. Перед ним — газетная полоса, на которой чёрными чернилами вымараны все некогда живые места. Ещё несколько полос со старыми корректурами и новой вёрсткой раскиданы по столу для заседаний, приставленному, как положено, к редакторскому.
Уткнув перо в истерзанный текст, редактор вяло поднимает голову, смотрит внимательно и настороженно, можно сказать — изучающе, с хитроватым прищуром. Почти как Ленин.
— Вот, на третью, где дыра, можно поставить, из школы-интерната. Две фотографии и расширенная подпись военрука, — говорю я.
Он берёт снимки, долго рассматривает, поворачивает влево и вправо, перевёртывает, нет ли чего на обороте. Думает.
— Школа-интернат?
— Интернат.
— Ну, школу-интернат можно, там военная подготовка старшеклассников неплохо поставлена. В райкоме, на бюро, отмечали.
— Ставим обе?
Он отрывается, наконец, от фотографий, поднимает свои едкие, зелёные, слегка выцветшие и полные недоумения глаза. Голова его — вся, одновременно, и лицо, и шея, и лысина, — слегка краснеет.
— Зачем же обе? Одной достаточно.
— А если две — репортаж будет.
— Ну, вторую потом куда-нибудь поставите. Больше одной нельзя.
— Почему нельзя?
— Так ведь запретили.
— Как? Кто?
Он мнётся, подёргивает щекой.
— В «Правде» запретили. В центральном органе. Два или три раза писали.
— В «Правде»? — выдыхаю я. — Так они сами на первой полосе по три-четыре снимка дают!
— А на внутренних — только по одному, — находится Анатолий Фёдорович.
— Ну, ладно, я пока вот этот возьму, тут и дети есть, и военрук. А вы всё-таки подумайте, я попозже зайду. Это же школа-интернат, и ваша дочка, говорят, там учится, и в райкоме на хорошем счету…
Меня настолько поразил этот наш первый деловой разговор, что я тут же его записал на отдельном листочке. А потом завёл специальную тетрадочку, куда стал вписывать происходящие в редакции занимательные события и разнообразные свои колымские наблюдения. Лет через тридцать, отлежавшись, тетрадочка превратилась в книгу, которую я назвал «Строкомер».
Это были, прежде всего, районные будни, впечатления, полученные за два года работы на Колыме. Внутренняя жизнь и творческая кухня районной газеты, существование человека в условиях Крайнего Севера с его уникальными климатом и природой, экскурсы в историю края, ставшего печальным символом гулаговской эпохи. Колымская трасса, красоты озера Джека Лондона, горняцкие полигоны и шахты, где добывают золото. Колымская ГЭС, которая тогда ещё строилась, геологические партии и старательские артели. Заседание бюро райкома КПСС и собрание парторганизации газеты, люди самых разных профессий, как северяне, так и их гости. Журналистская этика, журналистский блокнот и цензура в советской газете…
А главные её герои — обычные люди, журналисты и полиграфисты, горняки и строители, которые каждый день честно делают свою работу, когда за окнами минус пятьдесят.
Однако, не каждый пользователь интернета знает, что же такое строкомер, а уж что такое Строкомер-человек — тем более. Вот записки, живые впечатления…
«Расположен наш редакционно-полиграфический синдикат в одноэтажном бараке. В левом крыле — типография, в правом — редакция. В самом дальнем углу типографии туалет — на всех один. Журналистам, по дороге туда, надо пройти мимо метранпажа, печатниц и линотиписток, то есть через все участки, включая кабинет директора, куда дверь обычно открыта.
Анатолий же Фёдорович имеет привычку всё своё носить с собой. Куда бы ни пошёл — строкомер всегда в кулаке. И вот выходит он однажды из уборной и идёт через типографию. А печатница Алла Васильевна, едкая тётка, не выдерживает и спрашивает:
— А что это вы там всё измеряете, Анатолий Федорович? Как не идёте, всё строкомер в руке.
— Да так, понимаете, привычка,— смущаясь и густо краснея, отвечает отец трёх дочерей, — почему-то везде с ним хожу…
Так вот — строкомер. Прежде всего — вещь эта хоть и простая, но ценная. В магазине не купишь, и каждый обладатель строкомера бережёт его, как зеницу ока. А представляет он собой тридцатисантиметровую металлическую линейку, на которую, кроме миллиметров, нанесены деления полиграфических шрифтов разных кеглей: петит, корпус, нонпарель и цицеро. При макетировании и вёрстке газеты без этой линеечки — как без рук.
У меня тоже своя, привезённая из Питера. Но в туалет я с ней не хожу».
Через несколько дней после прибытия в Ягодное узнаю, что завтра-послезавтра на легендарное озеро Джека Лондона, на метеостанцию, летит вертолёт. Докладываю редактору.
— Ну, знаю, на выборá летит. И что?
— Как что? Можно хороший репортаж сделать. Я бы слетал.
— А у вас тёплая обувь есть?
— Есть.
— Так что, хотите лететь?
— Вы же знаете, я люблю всякие авантюры.
— Это не авантюра, это выборá!
— Ну, я не в том смысле, что… выборы, а в том, что всякую экзотику люблю, новые места поглядеть.
— Тогда так и назовем: экзотикой, а не авантюрой. Я у товарищей поинтересуюсь…
Однако с полётом что-то не складывается, и на озере Джека Лондона, которое считается красивейшем местом на Колыме, я побываю только летом, зато в самую подходящую для этого пору. Но слово «выборá» запоминаю. Редактор у нас грамотный, филфак в Барнауле окончил, стихи пишет. И вдруг — выборá! Очко в мою пользу.
Долго ждать не приходится. Через час он заходит ко мне, протягивает первую полосу. Бумага, как обычно, вся исчёркана.
— А почему эти заметки так стоят? Может быть, переставим их местами?
— Переставим. — Я соглашаюсь, поджидая, что будет дальше.
— Заголовок этот, вам не кажется, слишком крупный?
— Переберём.
— И потом, посмотрите, сколько шрифтов на одной полосе: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь? А можно максимум три.
Я уже, было, открываю рот, чтобы поинтересоваться, кто это разрешил только три, как вдруг вижу в подписи под тассовкой отсутствующую перед словом ТАСС скобку.
— А вот тут скобки не хватает. Как же вы не заметили? — Редактор ужасно смущается, краснеет. Строкомером, зажатым в руке, пытается зачесать назад остатки рыжеватых волос.
— Да, скобка, смотри, и никто не заметил… Да…
— И ещё я хотел вас спросить. — Он поднимает глаза, смотрит настороженно. — А почему вы говорите «выборá» и «срез кочкú»?
— Ну, так ведь все так говорят.
— Все — они филфаков не кончали. Образованные люди так не говорят.
— Так ведь это сленг. Говорят же моряки «компáс», «кóрма», горняки — «дóбыча».
— Это они между собой так говорят. А мы же с вами не скажем.
— И как же тогда говорить прикажете?
— Как? Да просто: выборы, срез кочек.
— Как-то не звучит. Тут все так говорят, народ не поймёт. Зачем же нам выделяться?
— Ну, вы говорите, как хотите, а в газете я этот срез кочкú буду править…
Я правил, он молчал. Но победа осталась за ним. Через неделю я уехал на два дня в командировку в Бурхалу, очередной номер макетировал редактор. Когда утром, придя в редакцию, я развернул свежую газету, то чуть не выронил её из рук.
На первой полосе красовался заголовок: «Ударными темпами идёт срез кочки в совхозе “Эльген”!». А на второй: «Все, как один, придём на выбора!»
P.S. Прошли годы. Изменилась политика партии. Изменился и наш бывший редактор. И вот что рассказал мне недавно Владимир Чеховских — тот самый фотокор Володя:
— В 1995-м году, после некоторого перерыва, я вернулся по предложению нового редактора в «Северную правду». И там опять наши пути сошлись, Анатолий Фёдорович был уже корреспондентом, потому что вышел на пенсию. Теперь он был ярым антикоммунистом и всех агитировал за капиталистическое счастье. Ему назло я вступил в КПРФ и сагитировал туда половину редакции. Это надо было видеть! Он в бессильной злобе пытался даже, в пылу полемики, ударить меня стулом.
«Вот ваша внутренняя сущность, — сказал я ему, — за неимением аргументов —стулом по голове». Он кричал, что КПСС — преступная организация, а я ему в ответ: «Вы флюгер и хамелеон, вы же были членом бюро райкома этой организации! Значит, вы и есть настоящий преступник!»
