Как-то раз в одной питерской газете задумали серию репортажей из разных городов и весей — о том, как люди готовятся к встрече Нового Года. И вот все корреспонденты разъехались кто куда…
…а Лёша Смирнов отправился в столицу Эстонии, где и угодил в почти рождественскую историю.
Это было в те времена, когда Таллин ещё писался через одно «н», но до провозглашения эстонской независимости оставались уже считанные месяцы. Иными словами, республика, как и все полтора десятка других союзных республик ещё была советской, но в ней уже ощущалась горячая жажда капитализма.
Лёша был не дурак выпить. Но всегда держал себя в рамках. Тем более, будучи при исполнении.
А тут… Не успел он утром по прибытии заселиться в гостиницу и явиться в редакцию республиканской молодёжки, как старые друзья тут же предложили отметить встречу. Лёша пытался отнекиваться:
— Ребята, ещё утро, впереди рабочий день!
Но куда там… Его никто не слушал.
Потом ему наливали на кондитерской фабрике «Калев», потом, во время обеда на заводе «Ливико», выставили свой знаменитый «Vana Tallin», а вечером в финской бане, вместе с ребятами из молодёжки, он уже совсем пьяным голосом пел —
Сегодня воскресенье,
А завтра выходной.
Сегодня мы гуляем,
А завтра пир горой!
Но что было дальше — полный провал.
Очнулся он в своём гостиничном номере. Совершенно голый, лежал в большой белой ванне, наполненной холодной водой. Сначала дрожал всем телом, и зубы противно стучали. Но потом дрожь унялась, мерзкий холод вдруг превратился в уютную прохладу, и Лёша, умиротворённый, закрыл глаза.
И тут же, как ему показалось, в дверь начали стучать. Колошматили кулаком со всей силы, женский голос кричал по-эстонски что-то гневное.
Лёша с трудом разомкнул веки, и сразу почувствовал себя совершенно трезвым. Вода переливалась через края ванны, свободно устремляясь на кафельный пол, а оттуда в темноту коридорчика, который отделял — Лёша это хорошо помнил — входную дверь номера от комнаты.
Он выпрыгнул из ванны, закрутил кран и выдернул пробку. Под ногами пугающе хлюпало. Лёша схватил висевшее на стене белое махровое полотенце и принялся собирать на полу воду, наскоро выжимая полотенце над опустевшей ванной.
Затем перекочевал в коридор. Теперь приходилось часто бегать обратно к ванне с тяжёлым от воды полотенцем, с которого ручейками лилось на уже вытертый пол, и тут же подтирать маленькие лужицы, чтобы они окончательно не испортили паркет.
Он работал как автомат, не чувствуя ни усталости, ни даже каких-либо последствий вчерашних возлияний.
Когда Лёша уже добрался до комнаты, в щель из-под входной двери беззвучно просунулся белый конверт. Обтерев ладони о собственные голые бока, он поднял его и открыл. Внутри лежал листок с напечатанным на компьютере счётом. За что счёт, Лёша прочитать не мог. Написано было по-эстонски и по-английски, а иностранные языки он, как нормальный советский человек, знал только со словарём, которого в номере не было. Но сумму — $150 — осознал без всякого перевода. И она привела его в смятение.
В старом кошельке, за надорванной подкладкой, у Лёши была спрятана выданная женой заначка — 50 долларов, на всякий непредвиденный случай. Но где взять ещё сотню?!
Он швырнул конверт со счётом на стоящий в комнате телефонный столик и снова схватился за полотенце. Надо всё убрать до конца, а то потребуют ещё больше! Полотенце из белого превратилось в серое, а местами даже в бурое, ну да чёрт с ним! Это мелочь, главное, чтобы не потребовали платить за ремонт всего номера.
Он ещё не раз смотался с мокрым полотенцем в ванную и обратно, прежде чем добрался до лежащего в комнате большого ковра, под который тоже могла затечь вода. Лёша откинул угол этого огромного пылесборника и замер. У его ног лежали четыре купюры с оттиснутыми на каждой цифрами «100» и совершенно сухие.
Деньги были незнакомые, с изображением какого-то мужчины в очках. На одной стороне буквы были не пойми какие, а на другой — слава Богу, латинские. Вверху было написано — Bank of Israel, а внизу — new sheqalim.
Израильские шекели!
Лёша бросил взгляд на телефонный столик. На нём рядом с аппаратом лежала брошюрка с телефонными номерами учреждений, которые могут понадобиться господам постояльцам. Сегодня господину Лёше Смирнову должен был понадобиться какой-нибудь банк. Причём срочно.
Лёша перевёл взгляд на висевшие на стене часы. Они показывали 7:27. Господи, впереди ещё целых полтора часа!
Сидеть и тупо ждать девяти, когда начнут работать банки, было выше человеческих сил. Он ещё раз прошёлся превратившимся в тряпку полотенцем по всему полу в ванной комнате, в коридоре и в комнате, не преминув откинуть и три других угла ковра. Но там было пусто.
Оставалось ещё 42 минуты. Он сел на стул и стал думать.
Сперва о том, потянут ли эти еврейские деньги на сотню долларов. Но думать на эту тему было совершенно бессмысленно — в Израиле он никогда не был, у него даже не было там никаких знакомых, и, сколько ни напрягай отравленную алкоголем память, вспомнить, как соотносятся шекель и доллар, было невозможно.
Тогда он стал думать, как эти деньги оказались под ковром.
Сами туда завалиться они не могли. Значит, их кто-то туда спрятал. Предыдущий обитатель этого номера? Глупости. Имея деньги, их прячут в карман, в портмоне, ну, в конце концов, в носок. Но не под ковёр, где их легко может обнаружить уборщица.
Стоп! А вот она-то легко могла их туда заховать! Увидела, что постоялец забыл эти деньги на столике или на постели, и сунула под ковёр. Мол, если вдруг хватятся и, конечно, сразу подумают на неё, она скажет: «Не брала я ничего! Ищите, куда он их сам задевал». И найдут, а она, значит, будет ни при чём. Но если никто не хватится и ничего не найдут, она через день-другой спокойненько прикарманит спрятанное.
Да, так и было! А какие ещё могут быть варианты? Никаких.
До девяти оставалось ещё три минуты. Он сидел и складывал в уме то, что скажет банковской служащей. Это была одна фраза, но выстраивалась она мучительно медленно, а когда, наконец, сложилась, было уже четыре минуты десятого.
В брошюре значились два банка. Лёша набрал номер первого.
— Hi, — ответил ему милый женский голос и произнёс название банка.
— Хай, — отозвался Лёша. — Ай вонт чендж шекелз он долларз.
— Sorry, but our bank doesn`t change shekels.
Лёша повесил трубку и позвонил во второй банк. Диалог повторился, слово в слово.
Несколько минут он смотрел в стенку, пытаясь понять, что теперь делать. Потом, наплевав на всё, снял трубку, снова позвонил по первому номеру и пошёл напролом:
— Простите, — сказал он по-русски, — а в каком банке я могу обменять шекели на доллары?
— Скорее всего, в центральном госбанке, — ответил ему тот же милый женский голос. — Подсказать вам номер телефона и адрес?
Через полчаса Лёша был уже в центральном банке, а ещё через четверть часа, вернувшись в гостиницу, спокойно выложил перед девушкой-администратором ключ от номера, бумажку с отпечатанным счётом и две купюры в 50 и 100 долларов. Она повесила ключ на крючок, проверила обе купюры на свет и, убрав их в железный ящик, безучастно кивнула:
— OK.
Ещё через час Лёша сидел в междугородном автобусе «Икарус», который медленно набирал ход, унося его обратно в Питер. Командировка закончилась.
Есть, есть всё-таки Бог на свете, думал Лёша. И этот Бог един для всех, будь ты евреем, эстонцем или русским, пьяным или трезвым. Главное — будь человеком.
До возвращения в родной город ему предстояло немного поспать, а, проснувшись, придумать, как объяснить жене пропажу 50 долларов.
