Часы урочные

Григорий Иоффе
Февраль10/ 2022

Секунданты сидели у большого письменного стола и что-то обсуждали вполголоса. На стенах висели тронутые временем картины. На полу лежали ковры. За приспущенными гардинами серебрилась заснеженная мостовая.

Внешне оба выглядели спокойными, сосредоточенными на деле, которым они усердно занимались. Достичь условий, а потом соблюсти ритуал поединка по всей форме. Ещё одного из поединков, в которых им доводилось участвовать, и одного из тех, что у них впереди.

Да, форма! Только она волнует теперь этих людей. Чтобы каждый из вставших к смертельному барьеру не был ущемлён в своих правах, чтобы точно рассчитана была исходная позиция, чтобы никто и ни в чём не смог потом упрекнуть их, секундантов и главных свидетелей.

Последнее — самое важное в этом деле, замешанном на законах светской, больше того — великосветской чести. Отработать своё секундантство без страха и упрёка. Не выказывая на поле битвы соперникам личных симпатий и антипатий, избегая любых, даже самых незначительных эмоций.

Враждуют соперники. Бьются — соперники. Секунданты — соблюдают правила! Они твёрдо знают, что убивать не по правилам — бесчестно и безнравственно. Они следят, чтобы убивали по правилам. Сначала Пушкина, потом Лермонтова, потом… В нашу поэзию стреляют удачнее, чем в королей… Кто это сказал? Кажется, Вяземский…

Правила, правила, вот о чем теперь их забота!

В дуэлях классик и педант,

Любил методу он из чувства,

И человека растянуть

Он позволял — не как-нибудь,

Но в строгих правилах искусства…

Образцовые секунданты! Вот они пришли к единому мнению, вот и договорились. Вот уже принялись переписывать условия. О чём они думают сейчас? Выражение лиц — невозмутимое. Полное соблюдение этикета… Что происходит? Чем может кончиться? Эти мысли — прочь! Не выдавать себя хотя б до того часа, хотя б до той минуты, когда разрядятся пистолеты.

До той минуты? Право — так ли это? Вспомните — потом оба напишут мемуары и, отлично зная цену каждому из противников, сумеют и в записках своих остаться беспристрастными и невозмутимыми.

И будут добросовестно гордиться тем, что честно, до конца исполнили свой секундантский долг. Потом. Уже после того, как стрелки часов Пушкина замрут, показав 2 часа 45 минут пополудни. Их остановит рука Жуковского.

Где ты, Жуковский? Рука друга, коей суждено остановить его часы. Ещё одна рука друга, не сумевшая остановить руку врага. И стрелки замрут, замрут навечно.

Поскрипывает перо. На каменных, холодно-красивых масках, надетых на лица, — полная отрешённость, невозмутимость, почти равнодушие…

 

* * *

 

Дверь распахнулась, в кондитерскую ворвался Данзас. Пушкин повернул голову, шевельнул бровями, но позы своей не изменил: остался стоять у окна. Руки заложены за спину. Рядом, на столе, смятая газета.

— Вот условия, — Данзас протянул сложенный вчетверо лист.

— Ты же знаешь, — Пушкин всё стоял вполоборота, — я согласен на любые.

Данзас не двигался и листка не опускал. Пушкин брезгливо тряхнул кистями рук, перенёс их на грудь и отвернулся к окну.

— Не дури, Александр! И, чёрт побери, ты же должен знать эти несчастные условия, если решил…

— Что замолчал? Продолжай.

Данзас шумно развернул листок. И глядел в него, не отрываясь, будто читая речь.

— Барьер — десять шагов. До барьера у каждого — пять. Преимущество выстрела не отдаётся никому. Если один выстрелит, но безуспешно, то оба остаются на своих местах, чтобы второй стрелял с того же расстояния. Если всё закончится безрезультатно, поединок повторяется на тех же условиях. — Здесь Пушкин, продолжая глядеть в окно, выказал свое одобрение кивком головы. — Все переговоры противники ведут через секундантов. Место — за Чёрной речкой, возле Комендантской дачи. Время — пятый час.

— Вот и хорошо. — Пушкин вынул часы. — Нам пора.

— Присядем, — тихо сказал Данзас.

Помолчали.

Первым поднялся Пушкин: крикнул человека, спросил лимонаду. Осушил стакан, поставил на стол, рядом с двумя такими же. Развернулся и быстро пошел к выходу. Распахнутая шуба, едва поспевая, волочилась за ним.

 

* * *

 

Сани стояли наготове.

Извозчик цокнул, рявкнул что-то и рванул вверх по Невскому, к Адмиралтейству.

— Я доволен, — сказал Пушкин. — Я всем доволен! — повторил он уверенно.

И, переменившись в лице, улыбнулся, мечтательно улыбнулся каким-то своим мыслям. Улыбка эта мало шла к его серому, цвета грязного снега, лицу…

Один за другим пролетали мимо встречные экипажи.

Были тут и открытые, лёгкие возки, и тяжёлые кареты с гербами, запряжённые цугом. Так вышло, что именно в это время великосветское общество возвращалось с гуляний, и Пушкину с Данзасом то и дело приходилось раскланиваться с розовыми от мороза, закутанными в шубы дамами, с румяными, довольными прогулкой, катанием и особенно собой кавалерами. Разные, все они схожи были в одном: кланяясь, сдержанно и многозначительно улыбались. Пушкина это злило.

Он относил улыбки на свой лично счёт, не догадываясь ещё, в чём истинная их причина. А была она в том, что лишь несколькими минутами раньше те же дамы и кавалеры раскланялись с Дантесом и дʼАршиаком.

Последние сани с двумя офицерами навеселе показались уже за Троицким мостом. Один из офицеров придержал кучера и закричал: «Господа?! Что же вы так поздно? Все уже оттуда разъезжаются!»

Пушкин поморщился, едва поздоровавшись. Пробормотал под нос: «Оттуда… Теперь время туда. Час… часы урочные…», — и полез под шубу, за часами.

Данзас всё слышал, но промолчал, что-то мучительно припоминал… И вдруг вспомнил:

Пробили

Часы урочные: поэт

роняет молча пистолет…

Данзас вздрогнул, достал платок и вытер лоб.

— Гони шибче! — приказал Пушкин.

Каменноостровский впереди был пуст. Извозчик свистнул разбойником. Щёлкнул кнут. Испуганная лошадь понесла.

Уже за городом, у Чёрной речки, увидели впереди другого извозчика. Тот ехал, не торопясь. У Комендантской дачи остановились вместе. Секунданты первыми вышли из саней. Встав посреди пустой дороги, о чём-то вполголоса заговорили.

Тихо было кругом. Скучная, открытая местность. Лишь ветер, одинокий и шальной, кидаясь из стороны в сторону, подметал и наглаживал бескрайнее снежное поле. Ветер никак не унимался и всё лизал, лизал белую равнину, с особенным остервенением бросаясь на глубокие колеи в дороге, оставленные полозьями невесть откуда приехавших экипажей.

Прошли минуты три, и Данзас вернулся.

— Что же? — спросил Пушкин.

— Надобно искать место. Тут всё просматривается.

— Ступайте, — ответил Пушкин. — Я подожду в санях. Только поскорее. Скорее…

Утопая в глубоком снегу, секунданты двинулись в сторону соснового леса, что начинался метрах в двухстах от дороги. Дантес, в шинели, выскочил из саней, принялся прохаживаться по дороге. Несколько шагов туда и столько же — обратно. Туда и обратно.

Пушкин бросил на врага быстрый, почти безразличный взгляд, и сразу отвернулся.

Из-за низких туч высунулся рваный край неяркого солнца, и вот оно уже выкатилось всё — тяжёлое, бледно-оранжевое. Зажгло верхи далёкого леса, позолотило спины медленно удалявшихся секундантов.

Минут двадцать прошли в полном молчании. Дантес всё ходил. Пушкин же всё глубже кутался в шубу. Казалось, он дремал. Но вот издалека донёсся протяжный крик. Стоя на опушке леса, кричал Данзас.

Пушкин выбрался из саней.

— Жди, братец, здесь, — сказал извозчику и пошёл первым, придерживая полы долгой шубы, осторожно ступая в глубокие следы, оставленные секундантами.

Позади шёл Дантес…

Чёрные дыры следов на снежной целине. Бесконечная, протянувшаяся с севера на юг, пустынная дорога. Лишь два одиноких экипажа застряли на ней, да ветер, такой же одинокий, гонял над равниной лёгкие стаи снежинок.

…А где–то в городе, ещё не остановленные, шли часы. Шли, отстукивая минуты, секунды до первого выстрела. Резким, сухим щелчком взлетел он над лесом, над прозрачным кустарником, метнулся к дороге, эхом покатился на юг, в сторону Петербурга…

За первым выстрелом ударил второй…

Поделиться ссылкой:

Your email address will not be published. Required fields are marked *

Вы можете использовать следующие HTML тэги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

тринадцать + 20 =