Великая Магия. Все эти спириты, поэты, выдумщики даже не прикинули план нашего будущего. Так мечтающие юные души. Хотят видеть Россию Великой, воздушной, чистой и белой. Именно белой.
Как я прибился к ним, непонятно. Может, из-за юнкеров, кадетов. Горстка юных сердец. Тревожные взгляды. Надежды. Без дома уже. Стайка.
Сейчас идём по степи. Белёсая равнина без края. Позёмка. Лютая стужа.
— Что, монашек? Замёрз? — смеётся сквозь ветер поручик.
Он гарцует на чёрном коне. Тот крутится под ним полный сил.
— Приободрись! Не кисни! — и скидывает с себя башлык. — Укутайся.
Слабо улыбаюсь в ответ.
— Я не монах.
А он скачет уже дальше вдоль нашей колонны.
Оставаться с красными тоже была плохая идея. Я органист. Начинающий. Говорят, они закрывают храмы. Стращают, наверное, чтоб мы бежали подальше. Люди так не могут же. Как без Бога-то?
Ветер воет, подвывает, напоминая начало печальной, тоскливой фуги. Я слышу её. Угадываю. Она обнимает меня. Пальцы сами начинают перебирать невидимые клавиши. Подаюсь вперёд. Подхватываю.
Сначала музыка звучит очень тихо. Будто из глубины Вселенной рождается первый вздох существования. Будто зарождается жизнь, её главная мелодия. Нежная. Трепетная. Брезжит её тихий рассвет на высоких и низких тонах. Сразу. Диссонанс. Тревога. Далее стон. Ещё один. Пробуждение. Первый вздох. Самый важный. Второй. Третий. Биение сердца, едва уловимое. Дальше с силой, с напором. На полную. Пробует достучаться до небес, которые образуются тут же. Вихри. Творение. Сила. Мощь. Звук ведёт меня. Захватывает. Тянет. Грохот. Сверкание молний. Небо рвётся на части. Огонь.
— Огонь! – кричат рядом.
Рокот разрывов снарядов. Свист пуль. Мы бежим. Атакуем.
— Ура!
Я падаю. Наткнулся на Серёжу. Поднимаю его голову.
— Передайте маме, — шепчет он.
Дальше не слышно. Не дышит.
Крупинки снега на мокрой пряди волос.
Встаю и кричу в небо.
Мой вопль сливается с неимоверным грохотом.
Среди комьев земли, кровавого снега валяются наши мальчишки.
Меня трясёт. Хватаю Серёжину винтовку. Выскальзывает, тяжёлая. Вся в крови.
В сердце плачь. За что? Вою в бессилии. Воют снаряды. Воет вьюга. Звуки, соединяясь, переливаются из жуткой какофонии в странную мелодию. В реквием. В светлый. В тревожный. В грохочущий. Мои пальцы вновь, словно на клавишах. Перебирают. Играют. Всё громче, мощнее, спокойнее. Крупинки снега бьют по суставам. Град. Мелкие шарики. Больно. Продолжаю играть. На зло.
Вдохновение.
Мальчишки встают, будто услышав мелодию, с трудом поднимаются…
— Ура!
Побежали.
…Поручик потом рассказывал, что среди поля разрывов, огня стоял худой органист в чёрном пальто. Стоял недвижно и будто перебирал воздух руками. Те свивали что-то из вихрей снега. Нити. Ткань. Ткань мироздания. Закручивалась. Нет. Градинки сами превращались в сферы под его пальцами. Светились.
— Нет! Не знаю.
И продолжал через нервное мгновение, как вставали мальчишки, вдохновлённые, обретая те самые мерцающие шарики, как начинал светиться пред ними путь, как шарики становились сияющими сферами вокруг них. Потом эти шары становились всё больше и больше. Сливались. И они шли вперёд на станицу. Неслись. Их охватывал несуществующий свет. Волна.
— Как мы взяли станицу, не знаю. Чудо. Нас же мало было. А мальчишки… одни добежали. А другие словно создали свет в чёрном небе, пролом и ушли в это сияние. Недостижимое. И музыка, музыка такая… не передать.
— Музыка сфер, — подсказывал кто-то.
— Нет, — отмахивался поручик. — Хотя. Не найду слов. Помните лютеранский храм в Ростове-на-Дону. Там и играл этот монашек. И тогда что-то уже звучало в его мелодиях оттуда, сверху.
И указывал пальцем ввысь, в самое небо.
Долго молчал. Потом, переживая что-то тяжёлое внутри, говорил, словно подводил черту:
— И увёл их чистые души туда своей музыкой. Может, и спас.
И выпивал рюмку, не чокаясь.
На груди его тускло блестел знак первого ледяного похода с терновым венком.
Потом он медленно садился и снова молчал. Замирал.
Но если приглядеться внимательнее к его лицу, то видно было, как губы неслышно шептали:
— Где ты, музыка света? Где ты, музыка сфер?
