Полёт совы

Владимир Соболь
Февраль09/ 2022

— Я присяду, — услышал я полувопрос, полуутверждение, и за мой столик опустился ещё один посетитель.

Похоже, мой ровесник, то есть под сороковник.

 

Подстрижен коротко, но видно, что  залысины протянулись уже лощинами от лба и до темечка. Руки, прихватившие синий поднос, мощные, короткопалые и не слишком чисты. Как и чёрная футболка, которую распирали тяжёлые плечи. Работяга, может быть из гаража по соседству. Хотя с обедом, пожалуй, что припозднился: борщ, рагу с макаронами и компот — тяжеловато для вечера.

Я ничего не имел против него самого. Но вокруг стояло полдесятка пустых столиков. С чего он выбрал именно мой? Только разговоров о жизни мне сегодня и не хватало.

Зашёл сюда по пути из редакции к дому, решил поужинать в тихом прохладном зале, чтобы не возиться с кастрюлей и сковородой на собственной кухне. Рассчитывал поесть, расслабиться, выпить кофе, поразмышлять о прошлом, настоящем и будущем. Завтра должен был подойти в студию большой человек из ещё более великой строительной фирмы. А я до сих пор представлял будущий разговор наш только в общем, довольно аморфном виде. Эфир, разумеется, был проплачен, и гостя вывели на меня девочки из отдела рекламы. Но хотелось бы всё-таки обставить дело так, чтобы заказуха не била по ушам нашего слушателя. В общей редакторской комнате сосредоточиться было трудно, тащить домой эту проблему тоже не хотелось. Надеялся поразмышлять часик вроде как на досуге. И надо же, нарвался на собеседника.

— Чего вертишься? Не укушу! Я к тебе прямо пришёл и калачик принёс. Не узнал? Эх ты, — и он назвал меня школьно-дворовой кличкой, которую я не слышал уже более двадцати лет.

Я вздрогнул.

— Чашечку-то поставь, — ухмыльнулся мужик. — Прольёшь своё кофе. Что затрясся? Лёху Совёнка не вспомнил? А я тебя сразу срисовал. Ещё от раздачи.

Я опустил чашку и вцепился взглядом в своего визави. И через несколько секунд в этом здоровенном и потёртом жизнью мужчине вдруг отчётливо проявился маленький, тощий, курносый и лопоухий Лёшка Савушкин. Младший брат моего одноклассника Тольки, прозванного Совой.

— Здорово!

Я привстал и протянул руку. Алексей угнездил поднос на столешнице и выставил навстречу свою. Лапа у него оказалась такой же мощной на ощупь, как и на вид.

— Удачно случилось. Я у вас на севере не часто бываю. А тут попросили взять рейс на чужую точку. Я фуру поставил и, пока они чухаются, решил подзаправиться. Захожу и вижу — какие люди нарисовались!

— Шоферишь? — задал я вопрос, в общем, бессмысленный, но разгонный.

— Как вцепился в баранку на срочной, так и не отпускаю. А ты? Небось, инженеришь?

— Журналист. В основном радио.

Я назвал нашу станцию, заранее зная, что услышу в ответ. Он, в самом деле, только поморщился.

— Слышал. Болтаете до хрена. О чём, зачем, так и не понял. Я лучше музон какой-нибудь отыщу. А на дальнем плече просто диск вставлю.

— Древняя система.

— Так и машинка не новая. Но пока бегает. Неубиваемая японочка. Платят-то хорошо?

— Хорошо, — вспомнил я старую присказку. — Только мало.

— Всем хочется больше. Но — чего пасть раскрывать? Челюсть вывихнешь, а не откусишь. Семью-то удаётся  кормить?

— Алиментами.

Алексей остановил полную ложку на полпути и впился в меня глазами.

— Бывает, — сказал, наконец. — Переживёшь. А я вот к своей прилип, точно к баранке. Два пацана. Квартира в Колпино. Домик отстроил в Псковской. Взял развалюху почти по нулям. Пришлось попахать, но поставил нормальную хату. Садоводство мне ни к чему, а там спокойно. Река, лес. Я их сразу же отвожу, только школу закончат. Жена зимой за кассой сидит, а с летом уходит. Втроём так и живут. И я к ним туда наезжаю.

В нормального мужика вымахал наш Совёнок. Уже не прыгал, а уверенно стоял на земле. Даже уши, мне показалось, плотно прижались к подбритым вискам.

— Большие парни?

— Один в седьмом, другой в пятом. Два года разницы.

— Как у вас с Толькой. Где он?

Совёнок ответил не сразу. Дохлебал борщ, переставил тарелки, взял вилку и только после этого поднял голову.

— Забыл? Или не слышал?

— Или. Где Сова? На зоне?

— Нет. Ушёл старший. Улетел. Насовсем.

Я знал Тольку Савушкина даже не с первого класса, а с первого года нашего общего существования. Отцы наши выросли в этом дворе, тоже ходили в одну школу, бегали на тот же каток, гоняли мяч на тех же площадках. Приводили в свои комнаты знакомых девушек. Так же прорастали и мы. Выползали из тёмных подъездов, бегали друг за другом у гаражей, наматывали круги на великах, дружили, ссорили, дрались. Учились всё в той же школе. В классе Толька терялся, несмотря на свой рост. Оживал только на уроках труда и в зале для физкультуры.

Мы не то, что дружили, но были симпатичны друг другу. Я выручал его на контрольных, а он однажды спас меня, когда я врубил токарный станок, оставив ключ в шпинделе. Сова успел рвануть меня книзу, и железка просвистела над моей глупой башкой, вонзившись в филёнку двери.

Учились в одном классе, играли в одной дворовой команде, ходили воевать с такими же балбесами из соседних дворов. Он бывал у меня дома, завидовал, что у нас с сестрой есть своя комната. У него тоже, впрочем, была — одна на пятерых. Бабка, отец с матерью и Сова с братом — Совёнком. Как они размещались на пятнадцати метрах, мне трудно было вообразить.

Потому, должно быть, они с братом и толклись во дворе до позднего ленинградского вечера. Чёрного зимой, серого летом.

Толик сразу стал Совой ещё до школы. И по фамилии, и по виду. Круглоглазый и лопоухий, он совершенно подходил своему прозвищу. А Лёшка, разумеется, превратился в  Совёнка. Он не обижался, таскался за нами хвостиком, радовался, что его принимают старшие.

— Что стряслось, Лёша? — у меня уже язык не поворачивался взрослого мужика назвать Совёнком. — Болезнь?

— Птичья. Пéрепил называется. Я же говорю — улетел. Ты чего, в самом деле не знал?

Конечно, я ничего не слышал. Мы уехали из старого дома лет двадцать назад. А из двора я убрался ещё раньше. Вдруг к окончанию школы мы резко поделились на тех, кто двинется дальше, и тех, кто отойдёт в сторону. Меня с девятого класса начали готовить к экзаменам выпускным и приёмным. Сова же так и продолжал кружить по окрестным дворам.

После выпускного мы в последний раз собрались нашей прежней компанией в соседнем дворе, в беседке, что стояла против общаги. Сидели, тянули портвешок из горлышка, закусывали приторными конфетами. Парни собирались устраиваться на завод, стоявший всего лишь в километре, через речку, за горбатым мостом. Обсуждали, кто в какой цех собирается двинуть, к какому станку пристать. Мы же с Чернышом — Борькой Черновым — ощущали себя изгоями. Я собрался поступать в Политех, Борька — в ЛЭТИ. Помню, как взял у Совы бутылку, сделал пару глотков, обтёр горлышко и вернул посуду обратно. Поднялся, поручкался и, притворившись, что уже разобрало, ушёл. Оказалось — навсегда.

— Он же на Восточном работал. Карусельщиком. Армию проскочил — броня от завода. Меня-то забарабали. Может, оно и к лучшему. У меня уже два привода было. Дёмин, участковый наш, капитан такой с брюхом, сказал — после третьего отправлю на зону. Брат сам в военкомат побежал, спасайте, говорит, парня. Ну, те и рады. Да мне, считай, повезло. Афган уже кончился, о Чечне ещё никто и не слышал. Определили в стройбат, без всяких там беретов и бескозырок. Там и права получил.

Я подумал, что тогдашняя армия всё-таки как-то выправляла людей. Сколько парней из нашей шпаны дворовой возвращались нормальными мужиками. Получали профессию, заводили семью.

— А когда я вернулся, брат уже в силе был. Твёрдо стоял, до четвёртого разряда добрался. Деньги завелись. Мячик гонял в заводской команде. К девчонкам таскался в общагу. Мать всё пилила — когда женишься? Он только отмахивался — куда привести? В нашу нору? Мы стояли уже на очереди, но сам помнишь — как она двигалась. Прикинули как-то, что к нашей пенсии аккурат и дождёмся. Но ему и так было неплохо. Он же лёгкий был, помнишь?

— Помню. Не ходил, а летал. Особенно по футбольному полю. Жаль, что я не видел его взрослого.

— Да, было на что посмотреть. И рывок, и удар, и финты. Шарик у него как прилипал к ноге. Сейчас такую остановочку только в ящике увидишь, да и то редко.

Я помнил Сову на поле, мы играли на одном крае, он впереди, я в защите. Он в самом деле был очень хорош, но мальчишкой. А на пути от юношей к взрослым многие часто ломаются. Быстро и навсегда. Так что в восторгах Совёнка слышалась мне ревнивая любовь младшего брата. Но он продолжал:

— Его же в зенитовский дубль брали… Что лыбишься? Я не свищу. После городского чемпионата — они тогда третье место заняли — на него вышли. Он сначала увлёкся, но сходил раза два и — отказался. После сказал мне, что каждый там сам по себе и на других щерится. Конкурс в основу очень серьёзный. Пробиться реально, но для этого надо завод бросать. А он, понимаешь,  не просто калымил. Он токарем был от бога. Карусельщиком. Знаешь, что это такое?

Я знал. Заглядывал в механические цеха и видел эти гигантские станки с планшайбами в два человеческих роста. Тяжёлые заготовки ставили на них тельферами, и токарь долго колдовал над настройкой, центрируя изделия весом в несколько центнеров. А после ставил машину на самоход и только ходил кругами, оглядывая резец, контролируя подачу масла. Иногда расточка одной детали занимала две, может быть, три смены. Серьёзные люди обслуживали эти станки.

— Хорошо ему было. Твёрдо устроился в жизни…  Но потом всё и закончилось. Сначала мясо пропало, после хлеб. А когда появилось, цены стали уже неподъёмные. Водки, правда, потекло много. Только что из крана не выливалась. А жизнь сломалась. Струячила, но как-то помимо нас. Завод развалился. Не сразу, но понемногу закрывали цеха. Толькин — одним из первых. Слесаря на сборке, он говорил, ещё как-то держались халтурами. А токари, да ещё карусельщики, — кому они были тогда нужны? Тольку перекинули на участок метизов, не хотели терять такого мастера. Но что ему там было делать — шпильки точить на восемь, на десять? Начал бухать, сначала за проходной, потом уже и внутри.

— Ты не мог придержать?

— Шутишь? Я же Совёнок, а он — Сова. Он мне так и сказал. Да и не было меня уже рядом. Я же после дембеля почти сразу к Верке переметнулся, в девятнадцатый дом. Помнишь — шумная такая и волосы прямые до самых лопаток. Грудь — четвёртый номер. Тогда была. Сейчас после родов уже и пятого не хватает. Ну, вспомнил?

Я честно постарался, но не сумел. Дворовые девицы меня привлекали не слишком.

— Да вы же там старшие. А она и меня моложе на полтора года. За прилавок стала в мясной. Как-то так, слово за слово, и переехал к ней. Ещё даже не расписавшись. Да и жить-то толком не начав. У неё мать за полгода до того умерла. Она одна, я тоже вроде один. Рад был, что комната на двоих, да тёплая баба под боком. А Сова крепко бухал. В проходную его раза два просто не впустили. Но после и пускать стало некуда. Позакрывали всё наглухо… Бабка уж к тому времени умерла. Отец еще раньше ушёл.

— Помню, как хоронили.

— Хорошо, это хоть помнишь… Матери одной было его не сдержать. Да она сутками на вахте стояла. Я зашёл как-то в свой выходной. Решил потолковать с братом. Он спрашивает — фуфырь взял? Нет, говорю, не брал и не буду. Он кипежнулся — старшего не уважаешь?! Вытащил бутылку из-за шкафа, из буфета — два стакана немытых. Поставил на скатерть. Сначала, отвечает, дело, базар потом. Ну, положили по сотке на грудь, я ему говорю — давай, братишка, пристрою. Экспедитором пока не смогу, а в гараже место найдётся.

— Что ж, руки у него точно на месте.

— Были на месте. Руки. А голова куда-то уехала… Ты, говорит, братец, меня к станку обратно поставь. Я же токарь, я же такие цилиндры растачивал! Знаешь, куда они шли? Не знаешь, птенчик! А я не скажу, потому как подписку давал. Понимаешь, кричит, подписку дал! В двух экземплярах. Указано в этой бумаге, что я большой человек, знаю и умею то, что государству необходимо. Не каждому это дано. А теперь что же — государство не нужно, и я никому не нужен. Что мне твой гараж, братик? В яму нырять, прикипевшие гайки вертеть? Нет…  А на бухло я всегда подкалымлю.

Алексей отодвинул, почти отбросил тарелку, положил тяжёлые ладони на стол, выдохнул.

— По правде, его заело, что младший учить вроде вздумал. Вскочил из-за стола, на кровать запрыгнул, где родители спали. Это ты, кричит, Совёнок, по веточке тоненькой ковыляешь тихонечко от и до! А я — Сова! Птица мощная! Ей простор нужен, чтобы лететь, чтобы жить! Руки расставил вроде как крылья, да покачнулся и — рухнул. Я едва успел его подхватить. Уложил аккуратно. Мать, говорю, пожалей. Он уже вырубался, но тут глаза разлепил, глянул остро, вроде как и не пьяный. А кто, спросил, меня пожалеет?! Сова, говорю, Толька, брат! Мы же с тобой мужики! Это мы жалеть должны стариков,  женщин, детей, когда будут… Но он уже и не слышал. Захрюкал, пузыри стал пускать. Я его только на бок повернул, чтобы не захлебнулся, ежели что. И ушёл… Больше мы не встречались… А месяца через два оно и стряслось. Я после смены лёг отоспаться, а тут Верка звонит. Беги, мол, скорей, Толик на подоконнике!..

— Выпрыгнул?

— Не перебивай,  дослушай сперва… Потом я узнал, как было. Мать на смену ушла, она в общежитии на вахте стояла. Сутки брала через двое, чтобы Тольку кормить. На бухло он, и правда,  всегда подкалымливал. А со жратвой… Да он и не ел, и не закусывал толком. Тощий стал, лёгкий, как птица. Я, когда его подхватил, даже и не почувствовал. Мешок с сахаром и то тяжелее… В общем, пришли к нему ещё трое. С нашего двора парни. Ты их, наверно, помнишь.

— Наверное, помню. Но не в этом же дело.

— И в этом тоже… Потом они отвалили, а Толька дома остался. Лето было жаркое. Они решили пройтись к магазину, пивка ещё взять. Вышли на улицу, тут его и увидели. Окно распахнуто, и Сова на подоконнике спит. Сидючи. Пятки в одну стенку, спина в другую. Прямо над «Гастрономом». Тогда ещё этих маркетов не было. Побежали назад. А соседи их не пустили. Они с вечера квасили, достали совсем. Начали трезвонить, стучать. Те говорят — сейчас в ментовскую всех отправим. Наши кричат — вызывайте, только скорее. А Колька Федорцев, белобрысый такой, невысокий…

— Помню  Фёдора. Дальше.

— Он быстро рюхнул и к Верке. Мол, у Совёнка ключ должен быть. Та меня выдернула. Я только штаны натянул и помчался. Под машину чудом не залетел. Уже на тротуар выскочил, тут оно и случилось. Толька проснулся, думаю, и — покачнулся. Да не в комнату, а наружу. Падал он быстро и совершенно без шума. Даже не охнул. Я видел ночью в лесу, как сова через поляну летит. Ни крика, ни шелеста. Так же и он. Только рубашку расстёгнутую раздуло. Словно бы крылья… А после, слышу, удар. Не удар даже, а шлепок по асфальту. Что ты хочешь — сталинка, четвёртый этаж… Все к нему бросились, и наши, и просто прохожие. Я не смог. Рухнул на задницу там, где стоял и заплакал. Он же для меня всегда старший был. Как Сова для Совёнка.

Алексей смолк и долго смотрел в пустую тарелку.

— Где хоронили?

— Цветочки положишь? — усмехнулся Совёнок не слишком-то добро.

— Нет, — ответил я честно.

— Тогда и не спрашивай. Ни к чему. Нет его и не будет. Когда хоронили, гроб даже не открывали. Верка из магазина уволилась. Не могу, сказала, как подхожу к двери, чудится — Толик летит. Пристроилась в какой-то подвальчик, их тогда много наоткрывали. А через год уже и мать отпевали. Не пережила она Тольку. И со мной много не говорила. Будто бы и я виноват… Дальше мы с Веркой расписались, обменяли наши две на однокомнатную на юге. Так и живём. Подкопили денег, переехали рядом в двухкомнатную. А в старый дом я уже не ногой. Попробовал ребят навестить, но… Тоже перешёл на нашу сторону, вижу — летит Сова. Повернулся и к метро почесал.

Я помолчал, потом всё же решился:

— Возьму по соточке. Помянем Тольку.

— Ты как хочешь, а я, скажу по чесноку, — мимо. Во-первых, на смене, во-вторых, завязал. Завязал я, чисто конкретно. На поминках у Тольки ещё набрался, с Лукой схватился — почему, говорю, брата оставили?.. Луку ты должен помнить, ты с ним ещё под аркой махался… А он мне отвечает — нам он друг, а вот тебе — брат. Почему ты сам его бросил? Шума не получилось, развели нас, но хобот я ему рихтанул…

Он залпом допил компот, вытряс в рот кусок яблока, прилипший ко дну стакана, и пошёл к стойке с подносами. Вставил свой в направляющие привычно и ловко, махнул мне коротко и исчез.

Я всё-таки взял пятьдесят граммов трёхзвёздного и долго сидел, катая рюмку в руках, вспоминая Сову, наш двор, нашу жизнь… Послушал бы Толька брата, пережил в гараже смутные времена и сейчас бегал бы с ключами накидным, рожковым, с набором автомобильных головок. Пахал бы смену за сменой, собирал деньгу на квартиру, тачку, отпуск в далёких странах.

Может, эту жизнь он тогда увидел в тяжелом похмельном сне? Увидел, понял и — отказался. И — полетел.

Поделиться ссылкой:

Your email address will not be published. Required fields are marked *

Вы можете использовать следующие HTML тэги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

десять − 6 =