Редкая синичка дочешет до середины Невы. И мало какой адепт игры стеклянных бус (бисера — в переводе Соломона Апта) умудрится проложить литературный свой путь, не смягчив его алкоголем.
Девяностые годы запомнились мне отнюдь не малиновыми пиджаками, золотыми ошейниками и хапальной приватизацией. Первые обходил, вторые не замечал, на третью и вовсе не обращал никакого внимания. «Зависеть от царя, зависеть от народа — не всё ли нам равно?..».
То время — иное, лихое — осталось в моей памяти чередой забавных событий «бутербродной» журналистики — обильными фуршетами на литературных событиях разного рода. Помню, писательские премии тогда рождались, жили, гремели, а потом — увы — скоро умирали.
Принимал и я участие в появлении и бытии одной петербургской награды. Хорошее было начинание, жаль, что чересчур быстро оно закончилось.
Присуждали мы ее каждый год. Собирали заявки, обсуждали номинантов, сокращали лонг-лист до шортóвого его потомка. А потом собирали людей достойных в зале одного из знаменитых петербургских особняков, примечательного резным своим потолком. Интрига, кстати, сохранялась до последней минуты. Главного лауреата в каждой номинации писательская общественность, и даже мы — номинационная комиссия, узнавали только в тот момент, когда ведущий вскрывал конверт на сцене. Жюри, конечно же, знало уже за несколько часов до того.
В тот вечер в номинации «поэзия» первое место досталось Ш., поэту (назвать ее поэтессой рука не подчиняется), которого многие уважаемые люди считают истинно великим. Я так понимаю, что услышать свою фамилию она и не мечтала. Потому как выскочила на сцену, получила обещанные статуэтку с дипломом, а после с отчаянным надрывом крикнула в микрофон:
— Наконец-то, вы и меня заметили!
Мы хлопали коллеге от всей души — громко и долго, переводя наши аплодисменты в категорию бурных и даже овации.
А потом все плавно потекли — последние ряды поспешили первыми — на второй этаж, где уже был составлен длиннющий стол, уставленный тарелками и бутылками. Сначала запивали общие тосты, потом локальные, а часа через полтора и вовсе разбились на микрогруппы.
С поэтом М. мы откачнулись от шумного застолья, прислонились для равновесия к стене и заговорили о возможных достоинствах Ш. как литературного деятеля. Чтобы поэту хвалить поэта, надо, конечно, иметь отвагу, но мой приятель был и сам человеком известным, состоявшимся, а потому анализировал сегодняшнего лауреата вполне резонно и уважительно. Коллеги продолжали кучковаться вокруг стола, заполняя тарелки и рюмки, поглядывая в нашу сторону с недоумением — как же это вести такую дискуссию да на сухую?
А у нас с собой было! Мы ловко сняли со скатерти бутылку «беленькой», даже, по-моему, литровую, заховали её за стул и спокойно наполняли бокальчики, когда они вдруг обсыхали.
Различные люди дефилировали мимо нас и по солнцу и против. Прозаик А. провёл, приобнявши за талию, критика Д., приехавшую из столицы официальной освещать важное событие столицы северной. Феминитивы я, извините уж, не люблю, а потому и дам, и мужчин именую в роде первом. Критик оказалась существом весьма и весьма объёмистым, что подчёркивала узкая чёрная кожаная юбка. Разрез на правом бедре скрепляла металлическая (видать, для надёжности) «молния».
К этому времени запасы организаторов уже иссякли. И литераторы начали бегать вокруг стола, выискивая — где же там ещё сохранилось хотя бы полкапельки.
Прозаика А. мы подозвали, но он показал кивком на спутницу и прошествовал мимо. Драматург Ю. профланировал туда-сюда, скашивая глаза и втягивая дымный воздух. Но мы сформировали наши физиономии кирпичиками и пропустили недруга мимо. Когда же в пределах звуковой досягаемости оказался детский писатель С., мы спросили его просто и не чинясь:
— Третьим будешь?
— А кто-то отказывался? — ответил он, усмехнувшись.
Мы наполнили ему малую стеклянную тару, и у них с поэтом М. вдруг завязалась жаркая интеллектуальная дискуссия — пэон второй, пэон четвертый… А потом вдруг, не помню уже как, рядом оказалась весьма и весьма знакомая мне женщина, оказавшаяся моей Женой. И увела меня от поэта М., детского писателя С., и не опустевшей ещё бутылки.
Мы с Женой вышли в предбанник банкетной залы и опустились в мягкие кресла. Подсела к нам ещё коллега Л. И дамы принялись вести душеспасительные беседы. Я же спокойно расслаблялся, задвинувшись на сиденье как можно глубже.
Напротив себя вдруг увидел знакомую мне уже критика Д. в компании почему-то прозаика В. Я хотел спросить — куда же они спрятали А., но лениво было выползать с нагретого места. Посему я просто наблюдал за процессом их сближения достаточно быстрого. Но — в процессе беседы критик Д. вольготно перебрасывала ногу за ногу, с ноги на ногу и — «молния» на чёрной кожаной юбке разъезжалась до пределов крайне откровенных.
Критик Д. извинялась перед прозаиком В., поднималась из кресла и застёгивала юбку, опуская бегунок вниз. При этом к собеседнику она резонно оборачивалась бедром обёрнутым, а обнажившуюся часть тела предлагала моему любопытному взору.
Моя Жена и коллега Л., наконец, обратили внимание на меня и спросили:
— Куда ты всё время пялишься?!
Я с невинным видом оправдывал свой интерес к тайным моментам существования — если предлагают посмотреть, то зачем же отказываться? А то ведь человек может вдруг и обидеться, оскорбиться!
Как раз в этот момент «молния» разъехалась так далеко, что назад опускаться уже не хотела. Критик Д. дёргала и дёргала её, да с такой внелитературной силой, что прямо слайдер отскочил от тесьмы, и пулер (так, кажется, называется эта часть механизма) шлёпнулся на пол и ускакал под кресло.
Прозаик В. поднялся, припал на одно колено и решительно взялся помогать процессу совмещения. Я понял, что тоже должен вмешаться. Хотя ни помогать, ни мешать соединенью двух кусков материи уже не мог. Но, как давний товарищ прозаика А., почувствовал себя обязанным обрисовать ему резкий поворот в судьбе его спутницы.
Прозаик А. стоял в кругу своих хороших знакомых. Я стал рядом и послушал минуты две:
— Интериоризация перфекционизма… Локальные бифуркации ламинарной мысли… Прагматическая референция денотата…
Я тронул А. за рукав и, когда он обернулся, сразу перешёл к делу:
— Дама… Та, которую ты привёз… Ну, из Москвы… Она там, с В… А юбка… расстегнулась… Совсем… Надо, наверное, помочь…
А. выслушал меня спокойно и ответил неторопливо:
— Понимаешь, Володя, за пятьдесят лет своей жизни я юбки научился только расстёгивать. Застёгивать — увы, не в моей компетенции. Но я надеюсь, что В., как товарищ опытный, ей сможет помочь.
Я был поражён силой и логикой этого высказывания. Настолько, что аргументов для возражения найти был не в состоянии. Во всяком случае, тогдашним вечером. Постоял, подумал, повернулся и двинулся вон из зала. В предбаннике уже не было ни критика Д., ни прозаика В.
— Где? — спросил я.
— Насмотрелся и хватит, — ответили мне Моя Жена и коллега Л. — Мы закололи юбку булавками и отправили её с В. Куда — понятия не имеем. И ты не догонишь.
…Отношения В. и А., слава богу, никак не испортились. Критика Д. я больше уже не встречал. И лица её не упомню. И даже крутое бедро её представляется мне в общем виде. Может быть, уже и не её вовсе.
Но сентенция прозаика А., оппозиция расстегнуть — застегнуть, осталась в моей памяти навсегда. Хотя применять её приходится, увы, не так часто.
