Сидорову приснилось, что он маленький, сидит в песочнице и лепит куличики, а мама укоряет его. Вот прямо так и говорит:
— Сидоров! Почему ты всех детей разогнал? Ты опять один, Сидоров.
А он не разгонял. Они сами ушли. Он не против был, чтобы они рядом сидели. Смотрели. Лепили. Но только не трогали его куличики! А они трогали! Кстати, он не Сидоров, у него другое имя, а какое совсем неважно, потому что в душе он истинный Сидоров и понял это ещё в детстве. Сам себя так назвал. А мама поддерживала эту игру. Например: “Сидоров, мы решим эту сложную задачу!” Он решал.
Пока мама то увещевала, то ласково уговаривала, Сидоров прислушивался и понял, — что-то здесь не так. Ведь мамы нет давно…
И тут-то мамин голос произнёс:
— Ваше оружие, сэр!
Сидоров открыл глаза. Перед ним маячила секретарша по имени Юдифь и держала в правой руке длинный тубус, а в левой букет цветов, похожий на голову Олоферна.
— К вам посетитель, — улыбнулась секретарша.
Сидоров встряхнул головой и кивнул в сторону тубуса:
— Это что?
— Подарок от очередного вашего поклонника. Я не пустила, как вы велели. Но сейчас там, за дверью, ваш школьный товарищ. Он давно добивается встречи…
Юдифь не успела договорить, дверь распахнулась, и на пороге возник мужчина, смутно кого-то напоминающий.
— Старик! — заорал вошедший. — Сколько лет, сколько зим! Если бы не эта буря, мы бы, наверное, так и не встретились! Ты же неуловим, как «Неуловимые мстители»!
Сидоров взглянул в окно. Там действительно творилось чёрте-что, и он вспомнил, что находится в индивидуальном бизнес-офисе, в аэропорту, и его рейс перенесён на неопределённый срок по причине песчаной бури, невесть откуда взявшейся в этой местности. Посетитель тем временем продолжал:
— Мне столько нужно тебе сказать, старик! Но у тебя же нет времени, как всегда! Скажи, старик, у тебя сейчас есть время?
Сидоров машинально посмотрел на часы. Совершенно бесполезная информация о часах и минутах, когда за окном такое. Он коротко кивнул. Собрался. Протянул ладонь для рукопожатия:
— Рад!
— Старик! — заверещал гость и облапал Сидорова со всех сторон, стараясь заключить в объятия.
Тот уклонился с вежливой улыбкой.
— Да помнишь ли? — вдруг отпрянул посетитель и снова ринулся к Сидорову. — Да не можешь не помнить! Мы сидели вместе!
Сидоров опустил двусмысленность фразы, поняв, что речь о школьных годах. Как там Юдифь представила этого типа? Школьный товарищ.
— Я сидел один! — отрезал он в надежде прекратить весь этот неловкий разговор.
— Ну да! — почему-то ещё больше обрадовался гость. — Мы все по одному!
Но через проход!
Сидоров поморщился. Он помнил. Видимо, этот мужик, тот парень, который считал себя его другом, а Сидорову это было на руку. Есть друг, и мама была довольна. Парень списывал у Сидорова всё, что было можно и был в принципе безобидным и забавным. Было ещё кое-что, о чем вспоминать не хотелось.
— Руфь тоже здесь. — школьный товарищ взглянул на Сидорова исподлобья.
Вот об этом и не хотелось ни вспоминать, ни думать.
— Она хочет видеть тебя. Хотя она клянётся и божится, что это не так. Собственно, и я здесь даже больше из-за неё. Мы женаты. Так получилось…
— Поздравляю! — выпалил Сидоров. — Я могу распорядиться на счёт подарков. Или у вас есть каки-то пожелания. Вы можете их высказать. Там. В приёмной. Юдифь всё запишет…
— Старик, — Разочарованно протянул гость и направился к двери.
Сидоров не успел вздохнуть с облегчением, как тот снова вернулся, таща за собой женщину, которая как бы упиралась, но как бы не очень сильно. Он не хотел это видеть.
— Ну и зачем это всё? — Сидоров уставился в пол, не в силах взглянуть в лицо женщине, возникшей перед ним, так же как давешний туб, неизвестно с чем.
— Я не хотела. Прости, — прошептала она.
— Я так не думаю, — он тоже перешёл на шёпот.
И вдруг неожиданно для себя подошёл к ней близко, насколько мог вытерпеть. Несколько раз дёрнул руками, не решаясь коснуться и скорее прошипел, чем произнёс:
— Зачем ты уехала?!
Он не слышал её объяснений о неразделённой любви, как ей казалось. О том, что она не хотела ему мешать совершенствоваться. О том, что таких, как он, любить очень трудно. И вообще безупречных абсолютных отличников-умников клонируют, а не рожают им детей.
Впрочем, последнее он расслышал. И оно было самым убийственным в череде его рассуждений, что он Сидоров, украл у себя единственную любовь. Он снова взглянул в окно, там бушевало. Тогда он машинально дотронулся до тубы. Открыл. И вытащил старинный меч с инкрустированной рукояткой.
— Что это? — спросил Сидоров почему-то у Руфи.
— Видимо то, чего тебе всегда не хватало! Ваше оружие, Сэр! — отрезала та и ринулась к выходу.
— Стой! — он поймал её за руку.
— К нему нельзя! — послышался крик Юдифи.
Но дверь снова распахнулась и на пороге появился враг. Самый изощрённый и злобный. Парень, которого Сидоров зачем-то однажды спас, вытащил из мусорного бака почти буквально. Ему было так приятно, так упоительно сделать из опустившегося животного человека. Особенно, потому что никто не верил, а ему удалось: вылечить, дать образование, найти работу… И теперь тот был благодарен! Слишком благодарен! Чересчур! Он стал журналистом и личным биографом Сидорова, освещая в прессе каждый шаг своего благодетеля, каждый вздох, каждое всё остальное…
— Вон! — взревел Сидоров
— Останьтесь, — улыбнулась ему Руфь. — Благодаря вам я знаю всё об этом человеке, никогда не встречаясь с ним. Спасибо. А ты должен был быть готов к такому развитию. Ты же всё просчитываешь всегда. Значит именно этого и хотел, — бросила она Сидорову с порога.
“Сидоров, она права? — спросил себя Сидоров, — “нет, конечно! Он просто хотел мир сделать лучше. А для этого ничего не желать для себя: ни любви, ни дружбы, всё для других: и любовь, и дружба. И куличики” — усмехнулся Сидоров изнутри.
— Что вам угодно? — еле сдерживаясь обратился он к журналисту.
За окном взревел ветер на счастье Сидорова, и тот не услышал первых льстивых фраз. Он только видел острый взгляд, словно собеседник смотрел на него не сквозь очки, а сквозь оптический прицел винтовки.
— Биографию вашу позвольте к изданию — проговорил журналист, но тон не совсем соответствовал вежливости, точнее подобострастию, слов. Что-то было в этом странное.
— Делайте, что хотите, только пойдите вон, — Сидоров указал журналисту на дверь, и тот выдавив некое подобие улыбки скрылся. Но на смену ему вошёл ещё один человек и Сидоров взорвался.
— Да что же это такое! Не офис, а проходной двор! Юдифь, у нас день открытых дверей?!
— Это ваш отец, сэр.
Они не виделись со дня смерти матери. Сидоров не хотел помнить, сколько прошло времени. Мать умерла, потому что не приняла вовремя лекарство, а Сидоров был далеко, — он улучшал мир.
— Сынок, я принёс кое-что. Быть может, тебе нужнее. А я как-то… Ну, в общем, мне хватает. Одному.
Отец протянул Сидорову свёрток, и тот догадался, что это деньги, которые Сидоров пересылал ему всё это время, чтобы… Да какая разница! Это же удар под дых!
— Можно было не затрудняться, — сквозь зубы процедил Сидоров. — Мог перевести на карту. Я ведь тоже переводил.
— Так мне сподручней, лично. Да и увидеть тебя… — пробормотал отец, положил свёрток на стол и направился к дверям.
Рёв бури за окном стал похож на рёв толпы. И Сидорову почудилось, что его зовут, что люди требуют, чтобы он вышел к ним и сказал, куда идти сквозь этот бесконечный песок. А ещё он знал, куда. Точно знал. Он всегда знал, что сказать людям.
— Мне нужно идти, — сказал он спине отца.
— Да-да, сынок, — ответила спина.
Юдифь преградила дорогу Сидорову, собираясь взять меч из его рук, но он оттолкнул её:
— Это моё оружие!
Он распахнул дверь, только что закрывшуюся за отцом, прикрыл ладонью лицо от порыва ветра, бросившего в него песок, — откуда он в помещении? — прищурился, вглядываясь. Перед ним колыхалось море людских голов. Как они уместились в зале ожидания аэропорта?! И эта толпа ревела, соревнуясь с бурей:
— Скажи нам! Куда нам? Веди нас!
Сидоров улыбнулся и грянул:
— Приветствую вас, идущие…
Договорить он не успел. То ли порыв ветра сзади, то ли чья-то неловкая нога спереди, — но Сидоров покачнулся, и каким-то непонятным образом меч прошёл сквозь него, как сквозь песчаный куличик.
— Мама? — удивился Сидоров, увидев мать прямо перед собой.
— Сидоров! Ты опять один! — строго сказала мать.
