Кто-кто на лавочке сидит?
Дворы теперь большие, открытые, сразу на несколько высотных домов. И кому какое дело, что сидит здесь на лавочке пожилой скромно одетый мужчина? Может, отдыхает после долгой трудовой жизни, а может, просто ждёт кого…
Вот только старухи — народ любопытный. Им до всего есть дело. Однажды приковыляла одна такая:
— А вы с какого дома будете, с двадцать шестого? — Бдительная, стерва.
— Нет-нет, я совсем из другого района. Видите ли, в одном из этих домов живёт моя невестка, а с внуком общаться не даёт. Вот посижу, посмотрю на внучонка со стороны, и на душе легче.
У Николая Васильевича на все случаи был заранее припасён ответ и всё продумано до мелочей. Сказал и отвернулся, мол, канай отсюда, не береди стариковскую душу.
А сам из-под густых бровей неспешно глядит по сторонам — кто вошёл в подъезд, кто вышел, в какую машину сел, как одет… Тем временем прислушивается, о чём судачат мамаши да те же старухи. А они опять-таки про богатеньких, которые шастают туда-сюда.
Так месячишко-другой посидел во дворе и про тех, кто интересен, вызнал всё, что хотел: какие доходы, в какой квартире живут, какие ещё есть домочадцы и когда их не бывает дома, есть ли в подъезде консьержка…
Странный гость
В конце концов, Николай Васильевич наведывался в эти квартиры в отсутствие хозяев. Первый раз так только, посмотреть и приноровиться — какой замок и что за ключ к нему подходит? Иногда встречались замочки заковыристые, полусейфовые. Ну да ему это нипочем, даже раззадоривает: неужто не осилю? И осиливал. Не было ещё такого случая, чтобы сплоховал.
Да и то сказать, даром что ли он почти двадцать лет протрубил в мастерской «Срочное изготовление ключей» — профессионал, каких поискать. Конечно, давно это было, десять лет назад. А иначе нельзя, иначе любой следователь-мальчишка, догадавшись, что на такое только ключных дел мастер какой-нибудь и способен, прошерстит все мастерские и вмиг выдернет. Надо было выждать, чтоб забыли про него. Вот ведь как вышло — ровно десятку припаял себе старик, словно заправский судья.
К дверям Николай Васильевич всегда приближался не спеша. Постоит, посмотрит несколько минут, повернётся и уйдёт. А на завтра или через день вернётся. И уже с нужным ключиком. А если за первой дверью есть и вторая, то снова уйдёт, первую аккуратно заперев до следующего раза. В квартиру входил, словно заботливый гость: ещё на лестнице тщательно счищал с ботинок снег и потом у входной двери обязательно их снимал и в комнаты шёл в одних носках. Чтобы ни следочка, ни намёка…
Блокнотик достанет, начертит план: где столовая, спальня, кухня, кабинет, что есть ценного и в каком именно месте драгоценности, антиквариат… Не упускал из виду ноутбуки, смартфоны…
Но никогда ничего не брал. Только пометит на своём плане и — точка. Разве что, если обнаружит пачку купюр, то позаимствует немного, самую малость. Да и то не из корысти, а для собственного развлечения. Чтобы потом ехать в метро домой и по дороге представлять себе, как придут вечером хозяева, сунется жена за деньгами:
— Митенька, ты тут пять тыщ не брал?
— Нет, а что?
— Как что? Вчера было пятьдесят тысяч, а теперь всего сорок пять.
— Да ты, наверно, сама взяла, а теперь меня попрекаешь!
И пошло-поехало. Он думает на неё, она — на него, но про какого-нибудь там Николая Васильевича у обоих и в мыслях нет. Потому что разве бывают такие воры, чтоб картинку прошлого века оставить, и бабушкины серьги чуть не на полкило весом проигнорировать, и тарелку кузнецовского фарфора со стены не снять, а прикарманить вместо всего этого жалкие пять тысяч рублей?
Один раз чуть не случился прокол. Только вошёл в квартиру, а на кухне сидит бабка. Сидит и лупает глазищами на нежданного гостя. Никто во дворе про эту бабку ни разу не обмолвился, откуда ему было знать про неё?
Но Николай Васильевич не растерялся, был у него припасён и такой вариант. Улыбнулся ласково:
— Здрасьте, любезнейшая! Что же это у вас двери-то нараспашку? Запираться надо. — И медленно, с нарочитой неспешностью полез во внутренний карман пиджака: — Вот вам тут повестка из райвоенкомата: Семён Андреевич Преображенский — надобно прибыть. …Как не проживает? Это тридцатая квартира? …Ах, сороковая! Простите великодушно, за день наездишься, немудрено и заплутать в этих многоэтажных катакомбах. Прощайте.
И скоренько ретировался, пока эта дура не опомнилась. Выскочил на улицу и бочком-бочком к метро, утирая пот с лица. Бабка, небось, напугалась больше его самого, ей и невдомек, какое привалило счастье в их семью, ведь Николай Васильевич вычеркнул эту квартиру из своего списка враз и навсегда. Бережёного Бог бережёт. Что, мало в городе других богатых квартир?
Рвачи прилетели
По весне, когда стает лёд, начинают распускаться на деревьях первые клейкие листочки и хочется бездумно гулять по улицам, лениво радуясь первому тёплому солнышку, — в это самое распрекрасное время оперативники из городского и районных УВД начинали сходить с ума.
Шутка ли сказать, в один день, да что там в течение каких-то трёх-четырёх часов обносили семь квартир кряду! Да каких квартир!
И что удивительно, всегда ровно семь квартир, ни больше и ни меньше. И всегда одним способом: подкатывает к подъезду фургон, из него выскакивают четыре молодца в комбинезонах, вытягивают из фургона на свет Божий старинный платяной шкаф и прут его на лямках по заданному адресу, чтобы спустя всего десять минут ту же шкафину стащить вниз, погрузить обратно в фургон и спокойненько отчалить. А в шкафу этом проклятом такое, что на прежних хозяев приходится уже четыре инфаркта, три инсульта и две смерти — от острой сердечной недостаточности.
Ищите, пинкертоны-сыщики! А где, кого, в каком направлении?
Были случаи, когда имелись и очевидцы. Скажем, входит кто-то из жильцов в подъезд, а навстречу ему грузчики со своим шкафом. Он бедняга прижмётся к стенке, чтобы пропустить надрывающихся под этой тяжестью четырёх работяг, и слышит всегда одно и то же:
— Зажрались вконец, сами не знают, чего хотят! Царапина им, вишь ли, помешала.
Но назвать внешние приметы грузчиков, само собой, толком никто из свидетелей не мог. Потому что поди разгляди кого-нибудь за этим треклятым шкафом. Правда, две старухи заприметили номера на фургоне: одна — в позапрошлом году, другая — в прошлом. Но госзнаки оказались разными, украденными совсем с других машин, причём украдены были в утро того самого дня, когда обносили квартиры.
Прогрохочет эта гроза, этот ураган, и всё. Тишина. На целый год. Полиция аккуратно выдавала описания украденных вещей по антикварным магазинам и ломбардам. Но всё напрасно. Ни одна вещичка ни разу нигде не всплыла, и в воровском мире никто из полицейских сексотов про них слыхом не слыхивал. Чертовщина какая-то да и только.
Дядя Коля, тихий гений
Много лет Николай Васильевич вынашивал эту идею, разрабатывал, холил и лелеял, обмозговывал всякую мелочь. Потому что знал: на мелочах все засыпаются, на детальках. А потом ещё год с лишним искал надёжных людей, ударную бригаду — чтоб не мальчишки какие, не пылили деньгами почём зря.
И вот ведь как бывает — они на него вышли сами. Три года назад приехал из старого южного города племянник со своим товарищем. Погостить, отдохнуть, приглядеться, нельзя ли где подзаработать. Николай Васильевич помнил племянника ещё подростком, а тут перед ним явился взрослый тридцатилетний мужчина, мастер участка на цементном заводе, женат, отец двоих детей. И друг у него тоже парень положительный — армейский капитан, что-то там по хозяйственной части.
Николай Васильевич, понятное дело, начал издалека. Про то, что одни горбатятся на службе за жалкую зарплату, а другие-то не теряют времени даром, мздоимствуют. Таких раскулачить, так они и в милицию не пойдут, побоятся, потому как нажито всё неправедным путём. Ох, неправедным!..
В общем, слово за слово и в три дня открылся ребятам.
— Вся трудность, — сказал, — только в том, чтобы за час до первой квартиры угнать грузовик. Шкаф вот он — в отличном состоянии, и даже имеется на боку царапина.
Ребята его поняли, как надо, пообещав привлечь к делу ещё двоих верных товарищей. Вот только одного не могли уразуметь:
— Ну ты, дядя Коля, просто гений! — говорили они, перебивая друг дружку. — Всё разложил по полочкам, как в аптеке. Но только объясни: тебе-то это на кой? Нет, ты пойми правильно: никто на твою долю не тянет. Это законно! Но куда тебе такая прорва денег? Ты ж вдовый, и детей у тебя нет.
— Как нет? — притворно усмехался Николай Васильевич, — а племянник, семья его, а старик-брат с женой, твой то бишь отец?
Гости согласно кивали головами, но по всему чувствовалось, не верили. Триста раз всё просчитано и учтено, а всё равно риск, и кто ж станет идти на такое из-за других, пусть даже родственников?
Так и не открыл им Николай Васильевич своё истинное намерение. Но не потому, что тут был какой-то особый секрет, а боялся — засмеют.
План же у него был такой. Нынче в третий раз отбомбятся они и на пять лет залягут на дно. Как четверо его молодых друзей распорядятся потом своим богатством, это их проблемы. Он же свою долю конвертирует в доллары, переведёт валюту в солидный зарубежный банк и отбудет за границу. С хорошими деньгами его примут всюду.
Сейчас Николаю Васильевичу было пятьдесят два, на здоровье, слава тебе Господи, не жаловался. Через пять лет, значит, стукнет пятьдесят семь — ещё жить да жить. Где-нибудь на берегу океана, в своём скромном коттеджике, со всеми удобствами, и чтоб имелась какая-нибудь приходящая женщина лет сорока, скажем, мулатка, а почему бы и нет?..
В конце концов, жизнь, как известно, даётся человеку один раз, и может он позволить себе за счёт каких-то наглых сукиных детей провести остаток этой жизни в довольстве и покое?
* * *
Они успешно «отбомбились» и в это третье лето. Поутру, ещё в сумерках, свинтили госзнаки со стоявшей в безлюдном переулке полуразбитой, кинутой здесь на веки вечные машины. Мало ли таких ржавеет по городу. Потом увели у какого-то ротозея фургон и объехали все семь квартир, присмотренных Николаем Васильевичем за долгую зиму.
Спустя всего полчаса после успешного завершения операции все четверо «гастролёров» уже сидели в поезде, который мчал их в родной южный город, а Николай Васильевич у себя дома, в заставленной как антикварная лавка, дальней комнате неспешно укладывал постельное бельё и одежду в свой старинный шкаф.
В этот момент в дверь позвонили. Все так же не торопясь, он прикрыл от посторонних глаз дверь в комнату и пошёл открывать. На пороге стояли люди в форме.
…Прав был Николай Васильевич: все воры всегда засыпаются на мелочах, на детальках. Ну кто мог предположить, что в доме напротив живёт следователь уголовного розыска старший лейтенант Соловьёв и что в тот день у него отгул после ночного задержания?
А Соловьёв добротно выспался после суматошной ночи, встал, потянулся, подошёл к окну и обомлел. Внизу четверо мужиков сноровисто затаскивали в подъезд старый платяной шкаф и с ними какой-то дядька лет пятидесяти с небольшим.
Старший лейтенант оделся как по боевой тревоге, выскочил во двор, расспросил соседей, что за дядька, из какой квартиры, потом выудил из кармана мобильник и вызвал подкрепление.
