Сегодня Санкт-Петербургу — 319 лет. Он — самый необычный город в России. Не только из-за своей архитектуры, водных ландшафтов и белых ночей. У его жителей свой, петербургско-ленинградский стиль.
Город мастеров
С самого своего основания Петербург превратился в большой межнациональный плавильный котёл, своего рода русскую Америку.
В первой четверти XVIII столетия Пётр I усиленно приглашал на невские берега европейцев самых разных профессий. Корабелов, строителей, зодчих, ювелиров, оружейников… При этом особое предпочтение отдавал протестантам. Петра подкупали их трудолюбие, дисциплина и набожность. Так, русский царь намного опередил Макса Вебера, увидевшего в протестантизме те же качества, которые, по мнению теоретика капитализма, стали основополагающими для развития новой эры в истории человечества.
Одновременно из разных городов и весей России в юную невскую столицу царь приказал направлять и завлекать работный люд, который опытом предков, собственным умом и трудолюбием добился успехов в своём деле.
В отличие от других русских городов, в Петербурге иностранцам дозволялось селиться не отдельно, «за речкой», а вместе с русскими. Кварталы (или правильнее —слободы), в которых жили шведы, финны, немцы, французы и русские, — соседствовали друг с другом.
Фактически нарождающаяся столица превратилась в город мастеров. Нигде в России не было столько — как мы бы теперь сказали — специалистов своего дела. Вполне естественно, что каждый мастер хотел похвалиться своим умением перед другими и даже посоревноваться с ними. Так в Городе сложился культ профессионализма — тот дух, который потом сформировал в жителях гордость за принадлежность к своей профессии.
А ещё он создал питерскую рабочую интеллигенцию. Из истории Петербурга хорошо известно, что, к примеру, во второй половине XIX и в начале ХХ века большинство петербургских рабочих выдвигали не политические требования, а экономические и морально-этические. Они выступали за сокращение продолжительности рабочего дня, улучшение условий труда, а кроме того — за уважительное отношение со стороны мастеров и прочего начальства.
В моём ленинградском детстве, когда к бабушке-дедушке или к родителям приходили в гости, за столом чаще и больше всего говорили о работе: «А вот у нас на фабрике…», «А вот у нас в поликлинике…» (мой папа был зубным врачом).
«Бедненько, но чистенько!»
Даже во времена наибольшего наплыва иностранцев их в Петербурге насчитывалось не более 18 процентов. Но именно они с петровских времён на протяжении двух столетий задавали тон в Городе. И не только в отношении к своей профессии, но и в понимании себя как личности. Иностранцы, а с XIX века и народившаяся городская интеллигенция во многом формировали также этику поведения — стремление хорошо, по моде одеваться и культурно себя вести.
В конце позапрошлого и начале прошлого столетия по выходным и праздникам многие петербургские рабочие наряжались в выходное платье, хотя и не сшитое у своего портного, а купленное в дешёвых магазинах. И ехали на Невский или на центральную улицу своего района, чтобы чинно, не спеша прогуливаться парами, как заведено у состоятельных петербуржцев.
Помню, что уже в 1950-е-1960-е годы мало-мальски образованные ленинградцы обычно носили дома свежую сорочку и брюки, а ленинградки — домашнее платье, халат — никаких тренировочных штанов, шортов, футболок, лёгких халатиков на двух пуговках не допускалось, особенно в коммуналках.
Даже люди с низким достатком появлялись на улице в чистой, тщательно отглаженной одежде, пусть кое-где и была заметна штопка. В таких случаях уважительно говорили: «Бедненько, но чистенько», — и это была чисто питерская присказка.
В Городе не принято было ходить в расстёгнутом пальто, громко разговаривать, сквернословить. А уж тем более — плевать на тротуар и бросать обёртки от конфет, пачки из-под сигарет, окурки. Если такое нарушение общественного порядка видел милиционер, он тут же выписывал штраф — 5 рублей до денежной реформы 1961 года и 50 копеек после. Я, мальчишкой, несколько раз был очевидцем таких происшествий.
А вот два свидетельства из исторической литературы.
Петербург XVIII века: «Когда однажды мастеровые, вывезенные из Москвы для мануфактурных работ, запели вдруг на улице, они немедленно были наказаны “кошками”. В Москве на такой поступок никто бы не обратил внимания. Наказание последовало не за пение, а за нарушение имперской тишины» [Исупов К.Г. Диалог столиц в историческом движении // Москва–Петербург. Российские столицы в исторической перспективе. М.;СПб., 2003. С. 87].
Блокадный Ленинград: «Задыхаясь, вбегает (в парадное жилого дома, во время обстрела — С. А.) пожилая женщина с молодой дочкой и маленькой внучкой.
— Что же это, безобразие какое! Все парадные на замке. Бежим от самого моста, и все парадные заперты. Разве можно? Безобразие!
Другая женщина:
— Что вы так волнуетесь? Вы же ленинградка. Ленинградцы должны быть спокойные» [Гинзбург Л.Я. Записки блокадлного человека // Гинзбург Л.Я. Записные книжки: Новое собрание. М., 1999. С. 201–202].
Всё это — наряду с вежливостью и предупредительностью — считалось типично ленинградским (петербургским) стилем и шло оттуда, из царских времён.
Было на кого равняться
Почему же в Петербурге-Ленинграде именно иноземцы и интеллигенция оказались законодателями столь важных для большого города качеств, которые сохранялись на протяжении двух с половиной столетий, причём невзирая на Октябрьскую революцию, Гражданскую войну и блокаду, когда в культурных слоях Города образовывались огромные бреши, а само население дважды сокращалось в несколько раз и потом прирастало за счёт множества приезжих?
Это сложный вопрос. Ответ на него мог бы стать большим историческим исследованием. Но за неимением места и времени ограничусь лишь краткими оценками.
Иностранцы и интеллигенция, несмотря на то, что они составляли меньшинство городского населения — именно в Петербурге сумели поставить себя в общественном сознании на завидную высоту.
Такого положения удалось добиться за счёт высокого профессионализма, а также лучших качеств интеллигенции — трудолюбия, порядочности, деликатности, обострённого чувства справедливости и т.д.
Да, большинство жителей недолюбливали городских иностранцев, интеллигентов. Но при этом очень мечтали стать такими же. И уж, по крайней мере, хотели хотя бы немного на них походить.
Стремление подражать иноземцам в манере одеваться, танцевать, разговаривать уже в первой половине XIX века достигало в Петербурге таких масштабов, что Николай I — задолго до Сталина — объявил борьбу с низкопоклонством перед Западом. В начале следующего столетия русские молочницы, подражая финским, говорили со своими покупательницами с акцентом, не стесняясь вставлять в речь «ливки» вместо «сливки» и «метана» вместо «сметана», потому что все знали: финские продукты — самые качественные.
Такое же отношение было к интеллигентам. Петербуржцы постарше ещё помнят, как нередко можно было услышать: «Мой-то сынок ухаживает за интеллигентной девушкой», «Она вышла замуж и вошла в интеллигентную семью», «Дочкин муж, ничего плохого не скажу, мужчина интеллигентный»…
Всякий нормальный человек мечтает о достатке, уважительности со стороны окружающих, чистой работе, разумном устройстве жизни — если не для себя, то хотя бы для своих детей. В Петербурге примеры такого бытия встречались особенно часто. И нет ничего удивительного, что их копировали, одни — осознанно, другие — подсознательно.
* * *
Увы, такие качества, как глубокое уважение к профессионализму и правила поведения, сложившиеся некогда в Петербурге-Ленинграде, не могут соблюдаться бесконечно долго.
К тому же и европейцы, интеллигенция давно уже не образуют значимые слои нынешнего неопетербургского населения. А те, кто встречаются, уже мало определяют характер города.
Впрочем, всё это вовсе не говорит о том, что былые традиции утрачены бесследно и не могут возродиться.
