Мы хотим достигать заветного, но редко решаемся вооружиться надеждой. Почему-то скептики и пессимисты нам куда ближе людей деятельных.
Лежу на койке, грущу. За окном дождь хлещет по тёмной воде залива, выстукивает нестройную дробь по крыше.
А какие с вечера строились планы! Подняться ранёшенько, выйти на пирс с поплавочной удочкой. Потом накачать лодку, подвесить мотор, настроить спиннинг и вперёд — за окунями. Что же теперь? Такая хмарь висит над Онего, что, кажется, так будет и все полторы недели отпуска.
И тут откуда-то в середине мозга начинает звучать старая-старая песня:
Пускай бросает нас вода
То вверх, то — оп — и вниз.
Когда вокруг одна беда,
Спасает оп-тимизм…
По дурацкой привычке начинаю размышлять: что же это за зверь такой — оптимизм? И почему его родной брат и заклятый друг — пессимизм — намного нам роднее и ближе?
Оптимистов не любят. Если всё хорошо, то почему же всё плохо, спрашивает один острослов, подразнивая Готтфрида Вильгельма Лейбница. Это ведь он, немецкий философ и математик, утверждал, что наш мир наилучший и совершеннейший из возможных. Ему тут же ответил Вольтер. Один из персонажей повести «Кандид» твердит, что живёт в лучшем из миров, хотя вокруг него творятся сплошные грабежи, насилия и убийства. Может быть, думаю я, Лейбниц просто не заметил Тридцатилетней войны? Того всеевропейского побоища, после которого христианам на время разрешили и многожёнство — до того повыбивали мужиков (и католиков, и протестантов).
Пессимизм — хорошо информированный оптимизм – утверждала расхожая присказка ещё советского времени. А знающие люди добавляли вполголоса, что оптимизм — хорошо инструктированный пессимизм. Нет, не нравятся нам оптимисты.
Вспомним великую русскую литературу. Умные персонажи наших писателей — пессимисты. Такие, как Раскольников, Смердяков, Иван Карамазов у Достоевского. Князь Андрей у Льва Толстого. Образованный и деятельный Левин едва не доходит до самоубийства потому, что не может разрешить своим разумом смысл существования.
А вот оптимисты кажутся окружающим людьми недалёкими. Разумихин у Достоевского — добр, великодушен, но ограничен. Толстой вроде бы любит Пьера, но постоянно подтрунивает над ним, награждая, например, неимоверной дородностью.
Уже в наше время Сергей Довлатов сочиняет забавную байку. Мол, какой-то поэт спрашивает чиновника от литературы: почему красивый, знатный, богатый лорд Байрон был пессимист? А ты, пузатый, нищий плебей – оптимист?
Можно, конечно, отвертеться от прямого ответа, вспомнив советскую присказку, которую я уже поминал. Приказали имяреку быть оптимистом, вот он и старается. Но мир наш — я убеждаюсь с каждым прожитым днём — куда как сложнее, чем расхожие представления о нём. Кстати, Пушкин, при всей своей любви к колким афоризмам, жёстко возражает британскому коллеге:
Лорд Байрон прихотью удачной
Облёк в унылый романтизм
И безнадёжный эгоизм…
Неужто слово найдено? Даже не слово, а соображение, которое мне видится весьма и весьма удачным. Пессимизм есть порождение эгоизма. Он следует за ним, как за коварным поводырём. Человеки больше хотят грустить, чем надеяться.
Нам проще сокрушаться, чем действовать. Так всех нас в трусов превращает мысль. Мы пытаемся охватить нашим разумом объём задач, который предлагает нам жизнь, и тут же заключаем, что проще тотчас же отступиться, чем двинуться в нужную сторону. Мы жалеем себя, а потому обвиняем мир в крайней несправедливости.
Оттого-то с подозрением наблюдаем за людьми действия. Кстати, Уинстон Черчилль обмолвился как-то, что пессимист видит затруднение при каждой возможности. Оптимист же выискивает возможность при любом затруднении.
Нет, не зря бывшему премьер-министру дали Нобелевку по литературе. Премию мира, думаю, постеснялись бы присудить сэру Уинстону самые рьяные его приверженцы. Был он, несомненно, человеком войны. Но способности его литературные не будут отрицать и политические противники. Обидно, конечно, видеть умного человека на стороне противоположной, но лучше с таким потерять, чем отыскать непонятно с кем.
Оптимист зачастую видится нам наивным до глупости. Как же это он собирается пойти вверх по склону, от которого отступились миллионы его предшественников?! А он всё лезет и лезет. Если сорвётся, ему скажут — мы же говорили. Если поднимется, толпа выдохнет — повезло чудаку.
А ведь мир наш движется по большей части людьми упорными, даже — упёртыми. Сколько сражений в последний момент выиграли те, кто не потерял надежды. Ахеяне были уже готовы отступиться от Трои, и только ум и настырность Улисса помогли им превозмочь стойкость воинов Гектора и козни коварной Геры.
Многоумным называет Одиссея Николай Гнедич, перелагая Гомера. Многодеятельным можно было назвать царя Итаки. Десять лет стремился он к родному острову и всё же достиг его берегов, одолев листригонов, лотофагов, циклопов и даже саму Цирцею.
Примерно столько же лет понадобилось Сане Григорьеву, чтобы отыскать капитана Татаринова. Мы поторопились зачислить роман Каверина по ведомству детской литературы, тогда как «Два капитана» — одна из самых ценных книг и для взрослого человека. Того, кто не утратил ещё способности к действию…
Недавно прочитал в одном блоге сценку из жизни современной семьи. Четырёхлетний малыш узнал, что люди смертны, а стало быть, и он сам когда-то исчезнет.
— А зачем я тогда родился? — спросил юный философ.
Важнейший вопрос, на который нам приходится отвечать всей своей жизнью. Каждым её годом, месяцем, днём и часом.
«Бороться и искать, найти и не сдаваться», — такую клятву дали себе Саня Григорьев и Петька Сковородников. Каверин, замечу, только творчески переработал строчки из поэмы «Улисс» Альфреда Теннисона. «To strive, to seek, to find and not to yield», — эти слова были вырезаны на кресте, поставленном у могилы капитана Роберта Скотта. Да, он пришёл на Южный полюс вторым, после Руаля Амундсена. Но ведь всё же пришёл!..
А, между прочим, дождик перестал стучать так занудно и злобно. Соседи, гляжу, грузятся в свои лодки с ворохом спиннингов. Эх, подниму я себя с койки, да пойду качать свой гребноут. Должна же госпожа Удача когда-нибудь улыбнуться и нам…
P.S. Назавтра вылез я поутру на пирс с фидером и взял всё-таки лещика на кило восемьсот…
