Он вошёл в историю русской литературы рядом прекрасных книг, а также подхалимской повестью «Хлеб» (1937) и прозвищем «советский граф». Но на самом деле всё было далеко не так просто…
На днях схлестнулся с приятелем. Выяснилось, что оба мы прочитали книгу Ивана Толстого «Химеры и трагедии. Пять эссе об Алексее Толстом» (СПб.: изд-во РХГА, 2021), и мой приятель сказал:
— Это выступление адвоката в защиту своего родственника. Автору вообще не следовало браться за такую тему. Сказать, что его предок продался Сталину, — он не мог по этическим причинам, а историческое литературоведение и адвокатские речи — разные жанры.
Ну, тут я и вступился за внука, Ивана Никитича, и за его деда, Алексея Николаевича.
По моему скромному разумению, именно потомки должны первыми защищать доброе имя своих пращуров. Кто ж ещё, если не свои за своих? Тем более, что Алексей Николаевич, если даже считать его продавшимся, других не продавал. В отличие от строчивших доносы миллионов соотечественников.
К тому же назвать эти пять эссе об Алексее Толстом адвокатской речью — тоже никак нельзя. Иван Толстой — не только прекрасный рассказчик, но и серьёзный исследователь, издавна специализирующийся на истории литературы русского зарубежья. Каждую его статью, книгу или выступление в телепередачах и фильмах всегда отличают скрупулёзное знание фактов, опирающихся на множество — зачастую ранее неизвестных — документов, а также предельная объективность и талантливая аналитика. И эта книга, об Алексее Толстом, — не исключение.
Сперва приведу несколько малознакомых фактов, которые способны раскрыть образ автора «Хождения по мукам», «Петра Первого», «Гиперболоида инженера Гарина» и других произведений, которые известны каждому русскому читателю.
— Алексей Толстой был не только игрушкой в руках НКВД, но и жертвой. На переломе 1940-х годов уже готовился его арест и большой процесс по делу писателей, но началась война, и тут уж Сталину стало не до процессов.
— Название трилогии о Гражданской войне «восходит к известному апокрифу “Хождение Богородицы по мукам”, где, спустившись во ад и преисполнившись страданиями грешников, Матерь Божья просит за них своего Сына — и освобождает их» (с. 23). Это для большинства читателей, которые не ахти как хорошо знакомы с христианской литературой.
— Проводить параллель между благостным толстовским образом Петра I и Сталиным стало со времён перестройки банальностью в отечественном литературоведении. Но вот неожиданность — Иван Бунин, прочитав роман «Пётр Первый», прислал из Парижа открытку автору: «Алёшка, хоть ты и сволочь, мать твою… но талантливый писатель. Продолжай в том же духе» (с. 51).
А вот подтверждения объективности автора.
— Алексей Толстой с молодых лет искренне считал, что писательский мир — это мир обмана и «в том-то игра химер и состоит, чтобы продержаться неразоблачённым дольше всех» (7).
— Про «Гиперболоид инженера Гарина» — «местами поспешное, торопливое, неряшливое изложение», «отрывочные, непропечённые сцены», «некоторые герои на десятки страниц уходят куда-то в сюжетную тень» (с. 151).
— «Восемнадцатый год» (вторая часть «Хождения по мукам») «произвела впечатление сухой, схематичной» (с. 34).
Ну, и, наконец, несколько слов об аналитике исторического литературоведения Ивана Толстого.
В книге «Химеры и трагедия» поражают неожиданные, на первый взгляд, параллели. Пушкин — Николай I и Алексей Толстой — Сталин. Или: арапчонок Петра I, ставший потом предком Пушкина, — безвестный арапчонок Петра Толстого, пятикратного прадеда Алексея Николаевича и одного из героев романа «Пётр Первый». А как вам такая параллель: «Пётр I — это Буратино Второй» (с. 103)! (Напомню, что сказка Карло Коллоди о деревянном мальчике известна нам в литературной обработке, а фактически в вольном пересказе А.Н. Толстого.)
Причём все эти параллели не имеют ничего общего с модным нынче оригинальничаньем в литературе. Каждой дано логическое объяснение, и Буратино в роли венценосного Петра — тоже. Ведь не так уж трудно представить себе, что если бы этот мальчик — «шарнирный, механический кузнечик» — вырос, он тоже возводил бы Петербург, не считаясь ни с чем, и на дыбу посылал людей, не задумываясь, ведь сам он не чувствовал боли и не думал о том, что кто-то страдает (с. 103)…
Однако главная загадка в судьбе Алексея Толстого — почему после четырёх лет эмиграции он в 1923-м вернулся в Россию? Продался, выбрав придворную славу и богатство в ущерб своему таланту? Или?..
Это большая тема для отдельной статьи. Но если коротко — Толстой действительно выбрал славу, только не придворную и не в ущерб своему таланту, потому что в недолгой эмиграции с её тесным, замкнутым мирком его талант не развивался, а в дальнейшем мог бы и увянуть.
Толстой был из тех писателей, которым нужен широкий читатель, а, кроме того, он был государственником (с.12). С царём, с демократами или с большевиками — главное, чтобы Россия стала сильной и процветающей страной. А на родине уже был введён НЭП, Ленин становился «уходящей натурой», и Сталин ещё только мечтал стать Сталиным.
Вспомните, как в «Золотом ключике» друзья спрашивают Буратино, кем он хотел бы быть в новом театре, и тот в ответ:
— Чудаки, в комедии я буду играть самого себя и прославлюсь на весь свет!
Иван Толстой считает, что это устами своего героя говорит Алексей Николаевич. Он сам был таким.
Что ж, если так, то нет ли тут ещё одной параллели: Буратино — Алексей Толстой?..
