Такой запах он ещё не слышал. Любой другой, но не этот. Определить, чем пахнет конкретно нос со стекающей каплей пота на кончике, не имеет технической возможности.
Пахнет грязью, тоской, мускусом, солью, бедностью, теплом, косметикой. Чем угодно — и всем вместе. Да ещё вековой сыростью и какой-то травой.
Смахнул аккуратно каплю. Уже совсем не первую. И не сотую.
Темно. Полумрак. Они копошатся в нём. Это люди, оттого, что — шепчутся. Если бы молчали, он бы умер от страха. Здесь, в темноте. Но они шепчут что-то друг другу. Опасливо и настороженно.
Вот его плеча коснулось, видимо, другое плечо. Немного отпрянул. Кто его знает, что это плечо или не плечо, задумало. Глаза почти ничего не видят. Они открыты как можно шире, но информации не получают. Уши — шёпот. Нос — запах. Противный запах. Неведомый шёпот. Чёрное дерево.
Жарко, сыро и невыносимо душно. В маленькое отверстие над головой воздух не поступает. Через него уходит эта здешняя мутная вонь, он проверял, вытягивая влажный палец. Тяга была наружу. Значит, поступает воздух где-то в другом месте. Кому-то повезло больше. А ему значит меньше.
Опять плечо, но теперь с другой стороны и, кажется, нога. Посторонился и уткнулся в прошлое плечо.
Господи, что же это за такая напасть!
Напротив задышали громче от удушья. Похоже на женщину, высокие ноты с присвистом берёт. Откинулся спиной на стену. Заговорил с собой: сердце бьётся ровно, ритмически, моя правая нога тёплая, моя левая нога…Зараза, убери свое копыто с моей левой ноги!
* * *
Сколько же ещё тут быть? И сколько он уже здесь? Давно. Но надо терпеть. Когда-то это закончится, и будет воздух. Много воздуха! Остального ещё много, чего так хотелось. Надо расслабиться и терпеть.
Мерный шум двигателя. Тук-тук-тук. Наверное, он стучит со времен Второй мировой. Тук-тук-тук. И так годами. Тук-тук-тук. Но движения, как будто и нет. На месте. Тук-тук…
Вверху иногда слышны шаги. В голове. Они настолько близко, как будто шаги идут прямо по голове. Хочется вжаться в плечи, так как вперёд наклониться некуда. Там удушливо пыхтит женщина. Нотки-то высокие. Точно, вот застонала.
Никто не разговаривает. О чём? С кем? Поэтому тишина, утробное дыхание десятков потных ртов, шаги и тук-тук-тук. Давно.
* * *
Свет. Он ворвался с треском разваливающихся стен. Резко, неожиданно из полной тишины. Огромные дыры, адский треск, рёв целого стада будущего мяса. Он тоже заревел в хоре. Ужас и страх. В дыры потоками пошла вода и шум выстрелов автоматической пушки. Солёная вода и тугой шум. Жить. Боже, дай жить! Руки хватаются за дыры, затыкают их, не пуская воду. Нет, она уже до колен, но всё новые и новые дыры. Их уже больше, чем стен. Одни дыры. И вода.
— Мама, как же так! Прошу вас! Не-на-до!!! Вот, смотрите! У меня паспорт гражданина России! Смотрите же! Я не африканец, не негр, у меня это просто косметика. Я русский! Пожалуйста, не стреляйте!
* * *
Судёнышко, перестав тукать, на ровном киле пошло на покой. С ним вместе, уже не живые, не найдя воздуха, за которым так долго шли, собрались пассажиры. Итальянский катер береговой охраны, зачехлив орудие, встал на курс.
Паспорт с большим двуглавым орлом, птицей, перелистывая крыльями-страницами, медленно уходит в чёрную рассветную воду Средиземья.
Воздуха не оказалось и здесь.
