…Дотянули до рассвета. Рассвет был пасмурный и неторопливый. Вокруг всё неясное и мрачное лениво, но неотвратимо преображалось в чёткое и цветное.
Надька бродила около нас простоволосая и растрёпанная, с помятым лицом и опухшими ненакрашенными глазами. Ночью, бегая по лесу, разорвала на бедре брюки и теперь пыталась пришлёпнуть на место оторванный уголок. И очень удивлялась, когда он опять отваливался.
В лес Надька не пошла, и мы решили не брать с собой лишних вещей, оставили её сторожить лагерь и поддерживать на всякий случай костёр.
Вернулся я часа через два. Корзину приятно тяжелили штук тридцать белых и красных. Костёр наш едва дымился. Рядом, на ватнике, в обнимку спали Алька с Надькой. Алькина корзина стояла тут же, пустая.
Я взялся за костёр. Наколол берёзовой щепы, и он быстро разгорелся. На огонёк из-под горы вышли остальные. Сначала показались головы, потом послышались голоса. Впереди шли Вовка и Леша. Верка тащилась сзади. Добравшись до стоянки, она сразу плюхнулась на бревно рядом со мной. Грибов принесли немного, но настроение у ребят было боевое.
Вовка полез в рюкзак, а Лёша подмигнул мне и щёлкнул пальцем по подбородку.
— Откуда? — спросил я.
— Загашник, — хитро сощурившись, сообщил Лёша. — Фляжка со спиртом.
Мы глядели на Вовку. Тот что-то бормотал, запустив обе руки в рюкзак, будто заряжал там, внутри, фотоплёнку.
— Ты чего? — удивился Лёша.
— Да сейчас. Ты этих буди!
Лёша подошёл к спящим и снял Надькину руку с Алькиной спины. Это, однако, не подействовало. Тогда он потряс Альку за плечо, потом Надьку. Ни звука. Лёше это не понравилось. Глаза его вдруг остекленели, он шумно вдохнул и неожиданно заорал диким голосом:
— Рота, па-а-дъём!
Верка рядом со мной вздрогнула, качнулось бревно.
Застонала Надька.
— Ты что, псих? — спросил Вовка.
Он всё доставал и доставал что-то из рюкзака. Наконец, схватил его за ремни и стал трясти.
— Помочь? — оглянувшись к нему, спросил Лёша.
— Делай, что сказано! — в Вовкином голосе послышалась злоба.
Лёха схватил Альку за плечо и встряхнул. Потом ещё и ещё.
— Отвали, чего пристал? — Надька уже сидела на земле, растирала опухшее лицо.
Лёша даже не взглянул в ответ, продолжая своё дело. И вдруг закричал:
— Вот, вот она! — И плюхнулся на четвереньки. — У Альки! Из-за пазухи выпала!
Он поднял флягу. Потряс. Подбросил на ладони. Поднёс к уху, опять потряс. И растерянно, плаксивым каким-то голосом подытожил:
— Пустая…
Вовка размахнулся, шлёпнул в сердцах пустым рюкзаком по траве.
— Выпил, скотина! — он подскочил к Альке и пнул его ногой.
Алик не шевельнулся.
Вовка ударил сильней.
— Перестань! — завизжала Надька и грудью плюхнулась на Алика.
И вдруг отпрянула.
В ту же секунду замерли все. Даже костёр притих и не трещал. Все молчали, а перед глазами было одно: согнутая Надькина спина и её свесившиеся до Алькиного лица нечёсаные волосы.
— Алик, — позвала Надя.
Алик не проснулся.
— Алик! — позвала она громче.
Алик молчал.
— Алик, Аличек, — попросила она тихо, почти шёпотом. — Ну проснись, проснись, пожалуйста.
Надя протянула руку и нежно провела пальцами по его щеке.
Солнечный луч, первый в это утро, пробился, наконец, сквозь листву, посеребрил траву, приглушил краски костра.
Все молчали. Надька, сидя на земле, тихо плакала.
А солнце светило всё мощнее, все ярче.
