А. Балабуха. Литературное наследие: «Дорогая мисс Люси!»

Татьяна Громова
Апрель10/ 2023

Сегодня 76 лет со дня рождения Андрея Балабухи. Интернет-журнал «Мозгократия» продолжает публиковать материалы из его литературного наследия, предоставленные вдовой писателя Татьяной Громовой.

В прошлый раз были стихи [Андрей Балабуха. Литературное наследие | Мозгократия (mozgokratia.ru)]. Сегодня письма, тоже адресованные Люсе — Людмиле Александровне Ковалёвой, девушке, любовь к которой Андрей пронёс через всю жизнь.

Эти письма — не только и не столько о личном. Они — о бытии начала 1960-х годов. А ещё — о личности автора, которому было всего 15-16 лет. О его уже сложившемся литературном стиле, начитанности, чувстве юмора, взглядах на литературу и саму жизнь.

 

Участок У- (а дальше секретно)

Мисс Люси А. Ковалеу, студентке

Уважаемая леди! Западный экспресс домчал нас до нашего участка, и мы, полные самых радужных надежд, ступили на землю Кузьмолова. Эта земля встретила нас не самородками и золотым песком, а пылевыми дорогами и грязью. Сильно разочарованные, мы тихо поплелись, напевая: «И только пыль, пыль, пыль из-под шагающих сапог»…

Лагерь или, правильнее, становище «ревущий студент» встретил нас — меня, Вашего покорного слугу и моего компаньона, итальянского эмигранта Викторио да Сидорелли,  — громким ропотом. Увы, мы опоздали.

Маститый биг-бон подозвал нас и важно изрёк:

— Опоздали? Гм-хм-кхе! — минутная пауза — предгрозовое затишье, во время которого сей достопочтенный джентльмен чешет за ухом. — Ну ладно, идите, устраивайтесь, а завтра — наряд вне очереди. Хотя да, а сейчас — отбудете трудовую повинность.

И мы отбыли. Мы перетащили на склад 29 двадцатилитровых канистр спирта. Боже, не введи нас во искушение! Слава Богу, не ввёл!

Потом пошёл дождь (радиоактивность порядка 80 миллирентген), а мы пошли ставить палатки. Как ставить палатки под дождём — см. Джером К. Джером «Трое в лодке, не считая собаки». Изменений и отклонений почти никаких, разве что русский язык несколько богаче английского в разговорной речи.

Потом мы забрались в палатку и улеглись с напарником спать, но наши зубы были в очень весёлом настроении и исполняли пламенную сарабанду, и мы решили заменить сон увеселением. До 4 часов утра мы бодро исполняли песни, как например: «Меня, студента молодого, в колхоз на практику пошлют», «Крутится, вертится теодолит», «Раскинулось поле по модулю пять» и т.д.

Проснулись мы ровно через пятнадцать минут после побудки, опоздали, а потом и не явились на зарядку, за что были посланы чистить двадцативёдерные котлы на кухне. Таким служением на благо общества мы занимались ровно 4 часа 32 минуты, а потом, пополнив организмы запасом больших и малых калорий (горячей пищи у нас не было, нет и не будет, по крайней мере, ещё дня два), отправились получать инструмент.

Получали — веселились, посмотрели — прослезились. Зонт дырявый, теодолит разболтанный, ленту клепать надо — в общем, чёрт знает что!

Сейчас мы грязные (следствие чистки котлов, которые Викторио проклинает самыми что ни на есть предпоследними словами) и небритые (следствие отсутствия горячей воды) сидим у костра, жрём (не едим, не вкушаем, а именно жрём) хлебный шашлык, обсуждаем план похищения утки с близлежащего пруда (рискованно?) и пишем письма. Судя по физиономии моего компаньона, он приносит за что-то извинения.

Вспомнив, что и это необходимо, я тоже приношу извинения свои за почерк ужасный, курописи подобный, коим сие письмо написано. Но писать на собственном колене вместо пюпитра — поистине каторжный труд. Но я самоотверженно продолжаю.

Завтра мы уходим в неведомое. Где-то за горой Топограф лежит наш ход. Мы чистим оружие (колья, дубинки и т.д) и готовимся к бою — вряд ли аборигены встретят нас доброжелательно.

У костра хорошо — тепло и меньше комаров и мошки. А в палатке… Словом: «Завели меня в палатку, кличут стерву полудаткой, она сверху протекает, её снизу продувает, там едва не умер…», — по распространённой альпинистской песне.

Холодно, голодно, а сегодня ещё и скучно. Но последнее, кажется, только сегодня.

Молитесь за великомучеников 12 гр. ЛТТ!

А.

P.S. А челом Вам бьёт и привет передаёт  (нрзб) прилагает студент-геодезист Сидоров-ата, студент-топограф Банах-су и все прочие скорбящие (и кому ни пиши, всегда змии енти приветы свои и прочие пожелания приносить заставят! Эх, нет чумы на них!)

Засим остаюсь Вашим покорным слугой, нижеподписавшийся брат Андрей, недостойный студент

Anno Domini MCML XIII

(вероятно, осень 1962 — Прим. публикатора)

 

Дорогая мисс Люси!

Итак, наш воздушный кэбмен (ИЛ-14) благополучно дотащился до великого града Кустаная. Город сей особливо примечателен своим суперконтинентальным климатом: днём жара, как в геенне огненной до полсемидесяти градусов по по Цельсиеву расчислению,  а ночью заморозки лютые до пяти градусов пониже нуля (не подумай, что по Кельвину). Паки вышли мы из кареты воздухоплавательной, все мокрым-мокры были.

А град великий сей домов аж до пятисот доходит.

И богат он одной банькой русскою, клубом одним достославнейшим, вокзалом (одним), аэровокзалом (одним тож) и модернизированной австерией с кружалом (вульгарный шалман с автопоилкой).

Первым делом мы — читайте: Ваш покорный слуга и инженер надёжный Игорь Фёдорович Слок (в просторечии Бродяга Гарри, хотя, честно говоря, в качестве эпитета к нему больше бы подошло Пьянчужка Гарри) — отправились разыскивать базу нашего отряда. По дороге для подкрепления сил мы зашли в чайхану — дань Азии. Поели. Кормят неважно, но громадными порциями и недорого. Более подробное описание этого заведения Вы найдёте в «Ходже Насреддине» — изменений почти нет. Достойно особого внимания только одно — мухи. Толстые, зелёные, нахальные… Лезут всюду. Мяса на тарелках не видно — так плотно покрыто мухами. Здешние жители едят их — мух — вместе с мясом. Говорят, напоминает майонез, только крылья выплёвывать надо. Мы страдали-страдали, а потом решили есть всё, что перед нами (мух тоже). Сошлись на том, что оно, конечно, невкусно, но бесплатно и сытно.

Кстати, о местном населении. Здешние «селяне» — интересный народ. Процентов 80 — украинцы, переселенцы ещё при царе. Около 20 процентов — казахи здешние, есть ингуши и чеченцы — поселились в 1941–1942 годах без права выезда. Русских довольно мало. Смешение языков и народов дикое. У меня глаза на лоб полезли, когда некий хохол приветствовал меня «салам», а казах небрежно обронил, что «пийшов до хаты».

Дети — какие-то мичуринские гибриды — ото всех понемногу. Встретишь шкета и не знаешь, кто он такой: глаза косые, нос с горбинкой, волосы светлые, а говорит, что русский (?!).

Кроме казахов, все исключительно вежливы — на улицах здороваются даже незнакомые. Честность потрясающая — тоже кроме казахов, — тут незнакомый человек может попросить у тебя часы или деньги на пару дней и — вернёт. А казахи — те воруют друг у друга и вообще, как вороньё, тянут,  что под руку попадётся; нужно, не нужно — всё равно.

Но вернусь к хронологической последовательности событий.

Выйдя из чайханы, мы сориентировались, Слок отнивелировался, то есть принял более или менее вертикальное положение (после изрядной дозы «чимергеса» — истинного пойла, рецепт коего я приведу в следующий раз), и мы отправились искать базу.

Короче говоря, выяснилось, что работать мы будем «в диких степях Казахстана», примерно в ста километрах от ближайшего населённого пункта. Но это даже хорошо — Слок будет меньше пить (труднее добывать спиритус вини ректификати), а инспекция будут реже наезжать.

К нам прикомандировали трёх гибридов, жителей этого солнечного Скобарестана, и послезавтра, т.е. 9 июня 1963 года, мы уходим в поле.

О полевых похождениях Великой экспедиции Слока я напишу тогда, когда они будут иметь место.

А, вообще-то, здесь весьма тоскливо. Поскорей бы в поле. Там хоть работа.

Здешняя жара уже оказала некоторое влияние на мою психику и лирику. Суди сама:

Нестерпимо жарко. Воспалены губы.

Я жалок, стою, потупясь.

Ты — прохлада, ты — свежесть;

Дай утолить мне жажду нежности!

Дай прохладу твоих губ,

Дай искупаться в реках рук,

Дай мне озёра — твои глаза!..

Но знаю — сейчас рассмеёшься. Нельзя…

Я жалок,

Я жарок,

В жару, в бреду

Кого-то ищу, чего-то жду…

Правда, кого и что я ищу — я знаю. Но…

(далее идут девять строк вымаранного текста с налепленной бумажкой: «Не допущено Цензурою Ея Императорского Величества. Цензор (подпись)

01.01.=-1823 г. от сотворения мира, но не человека  — Прим. публикатора).

Это не следы зелёного змия, это следы туши.

Но ладно, хватит литературных параллелей.

Я не знаю, возьмёшь ли ты это письмо на почте. Не знаю, прочтёшь ли его. Но если прочтёшь всё-таки — спасибо, Люс.

И помни, Люс, я люблю тебя, и всегда, когда тебе будет трудно, — позови. Я приду. Я не всемогущ, но я силён и могу сделать очень много.

Au revuar, m-lle Lusile.

7.04.63 г. 11 часов 49 минут пополудни

P.S. Это письмо я отправляю с одним типом прямо в Питер. Он будет в техникуме и отдаст его Виктору (не Сидорову, но — лично). Тот перешлёт его тебе (или передаст, я не знаю). Я дам ему твой телефон, и он сперва тебе позвонит. А там уж как сговоритесь.  Если ты захочешь (хотя это и маловероятно) написать мне, то В. едет к нам 10, он доставить твоё послание быстрее, чем почта, и с ним мы встретимся в Урицке.

До, если не свидания, то, во всяком случае, письма.

8.04.63 г., 0 часов 39 минут.

А.

P.P.P…S.(кажется, последний)

Цензурой занимался мой инженер-капитан-геодезист Слок. Текста он не читал. Вымарал по пьяни то, что попалось на глаза — сперва тушью, потом бумагой. Понимаешь, там я и сам всё вычеркнул.

A’rivederci

Andrea

 

Люс, родная!

Приветствует тебя отважный исследователь «диких степей Казахстана».

Сейчас я сижу в сельсовете в Севастополе (это посёлок, а не город). Я приехал сюда навести кой-какие справки, а пока местное начальство отсутствует, захватил машинку и решил написать сие послание.  Оно, конечно, слишком часто я надоедаю тебе, но теперь уж вряд ли напишу раньше, чем через неделю, т.к. мы будем работать в поле километрах в ста  отсюда. Чёрт возьми, здесь почти такая же машинка, как у меня дома, только значительно старше, изношеннее, и шрифт расположен иначе, потому у меня здесь и набивки — с непривычки. Извини.

Теперь по порядку. Своё предыдущее письмо я кончил ночью восьмого, а утром того же дня мы погрузились на грузовик и поехали в Урицк. Дорога развесёлая. Ехали в кузове — на местной жаре  ветер — великое благо, горланили геодезистско-топографические песни, трепались и попутно восхищались «величием открывшейся нашим глазам перспективы (панорамы)», как сказал бы корифей советской литературы Кочетов.

А, в общем, местность действительно красивая. Ровная, как стол, степь, буро-жёлтая, а местами — голубая. Понимаешь, тут есть такая хитрая трава — вроде необычайно изящного чертополоха — и совсем (кажется, я неправильно перенёс) голубая. Кое-где разбросаны небольшие рощицы, почти круглые, метров по сто-сто пятьдесят в радиусе. Вокруг них — поясом земляника, даже сейчас уже спелая, словом, объеденье — в городе-то я её не пробовал с прошлого года, так что здесь набросился со страшной силой, учтя, правда, урок, полученный мною во Львове — помнишь, я тебе рассказывал, как тогда обчистил яблоню, — много костяники, правда, не такой, как у нас. У нас несколько ягодок на кустике — и всё, а здесь гроздь чуть ли не с кулак. Здорово?

У большинства рощиц в середине — болотце. Самое смешное.  Вода в колодцах (а это единственный источник «аквы») здорово солёная.  Только в артезианских— они поглубже — попреснее. А в болотцах — пресная. Иногда попадаются и озерца, но вода в них здорово солёная, купаться нельзя — потом на теле просто слой соли. Можно есть обед без соли и облизываться — вполне достаточно.

Кочки на болотах — чуть не в метр, утки — браконьерствовать будем! — и вообще, как в Ноевом Ковчеге, каждой твари по паре. Раздолье. У Слока есть шикарный штуцер (трёхствольное ружьё, два ствола обычных, гладкостенных, а третий нарезной). Так что в провизии недостатка не будет. И то хлеб — обычно мы страдали как раз из-за этого.

Одна беда — курево ни к чёрту. Правда, я уже почти привык. Курю махру — и ты знаешь, даже не без удовольствия.

В Урицке нам подарили трёх рабов «телом покорных и душою неясных» — речники и прочие иваны, как говаривал светлой памяти Зверинцев, нам всё-таки нужны. Но до чего ленивые, черти!

Сейчас сидим в Севастополе. Слок упивается чимергесом — самогон из пшеницы, его рецепт знал ещё Ося Бендер, а я ожидаю представителей власти и катаю сию цидулю.

Как только получим нужные бумажки –— сразу махнём в степь. «Хочу на волю, хочу в пампасы!».

Люс, родная! Во-первых, извини меня за первое письмо — оно было сумбурным и вообще каким-то немного сумасшедшим. Видимо, сказался чимергес. Теперь я заклялся его в рот не брать.

Не знаю, прочтёшь ли ты это письмо, может быть, оно так и пролежит на почте, пока не посинеет, а потом попадёт в первую попавшуюся корзину. Если только какая-нибудь любопытная почтмейстерша не поразвлечётся, читая мои излияния.

Но если оно всё же попадёт к тебе и ты его прочтёшь, а не отправишь в мусоропровод, то всё-таки напиши мне хоть пару строк. Если захочешь, конечно, — я не буду насиловать твою свободную волю. Всё-таки чертовски хочется получить от тебя какую-нибудь весточку!

В Питере сейчас белые ночи… Что ты сейчас делаешь? Гуляешь? Спишь? Я никогда не мог спать в это время. Шлялся по городу и смотрел. На что попало. Всё хорошо белой ночью.

Как твоя подготовка к экзаменам? Не провалишь? Были ещё двойки по английскому? Вот возьму и в целях воспитания подрастающего поколения напишу следующее письмо по-английски — вот смеху-то будет!

Прочла мои рассказы? Что ты о них думаешь? Или, может, о таком дрек мит пфеффер и думать не стоит? Это я не прибедняюсь, а просто испрашиваю твоё мнение.

Написал два стихотворения. Правда, они «слишком личные», как ты говоришь, но «разве можно заглушить рассудком глупость чувства»? Вдруг они, хоть и личные, но не лишние. Видишь, и я не пренебрегаю дешёвым каламбуром.

Я разучился нежным быть —

Да и могла ль во мне ещё остаться нежность?

В смятении моей кривой судьбы

И замкнутость, и злость таились неизбежно.

В угаре дней, прожитых во хмелю,

В ночах, что, как Сахара, страстью дышат, —

Я позабыл, что нежное «люблю»,

Быть может, я могу ещё услышать…

И ласковые тихие слова,

Что, прерываясь, шепчутся любимой,

Дышали в памяти едва-едва,

Задόхнувшись в духах и дыме…

И вдруг твои чудесные глаза

Ресниц сомкнули трепетные нити…

Тебе хотел всё сердце рассказать,

Но умерли слова… И как мне оживить их?

…………………………………………….

Весёлый май, чьё солнце — не избыть,

И ты, любимая, как в детстве любят сказки,

Но как же трудно нежным быть,

Не помня с детства ни любви, ни ласки!

 

Второе носит несколько иной характер. Написано оно после посещения кустанайской чайханы. Суди сама: (чёрт! Здесь не поместится, придётся на обороте).

Название ещё не придумал

 

Веселие на Руси есть питии…

(из летописи)

Пить, как скиф

(древнегреческая поговорка)

Не умеют пить в России!

Спиртом что-то разбудив,

Тянут сиплые витии

Патетический мотив.

 

О наследственности шведа,

О началах естества,

О бездарности соседа

И о целях божества.

 

Пальцы тискают селёдку,

Водка капает с усов,

И сосед соседям кротко

Отпускает «подлецов».

 

Те дают ему по морде

(Ибо лиц у пьяных нет) —

И летят в одном аккорде

Люди, рюмки и обед…

 

Под столом гудят рыданья,

Кто-то пьёт чужой ликёр,

Примирённые лобзанья,

Брудершафты, спор и вздор…

 

Анекдоты, словоблудье,

Злая грязь циничных слов…

Кто-то плачет о безлюдье,

Кто-то врёт: «Люблю жидов

 

Откровенность гнойным бредом

Так и хлещет из души…

Людоеды ль за обедом

Или просто апаши?

 

Где ж хмельная мощь момента?

В головах — угарный шиш.

Сутенёра от доцента

В этот миг не отличишь!

 

Не умеют пить в России!

Ну, а как же надо пить?

О, взлохмаченные Вии,

Точно так же, как любить!

 

Ну-съ, лепо?

Кстати, мы с Гарри (если помнишь, это мой непосредственный начальник И.Ф. Слок) сочинили на пару ещё одно стихотворение.

Кстати, маленькое философское отступление. Письма писать гораздо удобнее, чем говорить. По крайней мере, никто не остановит. Но я это совсем не к тому, что мне очень не хочется с тобой встречаться, и я предпочитаю писать. Отнюдь. Нет ничего лучше, чем свидания вживе.

Но привожу плод наших совместных трудов:

 

Чижик

(почти Маяковский)

 

Чижик чирикает.

Ничего особенного.

Точно так же, как все птичьи пролетарии.

Но кто не слыхивал

Шаляпина или Собинова,

тому и в чижьем чириканье

послышатся арии.

С буржуем-соловьём, конечно,

сравнивать нечего.

Но — довольно розочек-мимозочек!

Буду говорить о Чижике,

средь шума человечьего

водку хлеставшем без

мерочек и дозочек.

Иду по набережной Фонтанки.

Вижу — Чижик,

усевшись на перила,

дует сорокаградусную из какой-то склянки,

да так здорово, что надулись жилы.

Говорю: «Здрасте, Чижик!» Говорит: «Здрасьте, Маяковский!»

«Что ж это Вы?

Ведь сегодня не праздник?!»

А он: «Да я, — говорит, — не таковский,

и к тому же

больно сорокаградусная дразнит!»

Вдруг налетели птицы,

большие и малые,

схватили Чижика,

посадили в клетку.

Он завопил:

«Отпустите, шалые!»

Они не послушались,

повесили клетку

на ветку.

Чижик

наказан!

И мораль

ясна нам:

опасно поддаваться

сорокаградусной приманке!

В СССР

не разрешается

быть

пьяным

В служебные часы

на набережной Фонтанки!

 

Ну. Вот. Всё. (Что это я так засыпал междометиями?)

Люс, любимая! Трёп трёпом, а всё-таки как хотелось бы тебя увидеть! Хоть краешком глаза, хоть в окне. Я уж не говорю о свидании — у тебя, конечно, дела — подготовка к экзаменам и прочее — отрывать просто бессовестно. Но хоть бы встать под деревом, знаешь, почти против ворот, и смотреть… Вдруг выглянешь за чем-нибудь!

Впрочем, к чему я всё это? Отсюда всё равно не сбежишь, а ты назовёшь это «дурацким сентиментализмом» или как-нибудь похуже.

Ага, появилось какое-то начальство! Бегу. Кстати, знаешь, что я сейчас читаю? «Экипаж “Меконга”». Твой.  Вот здорово!

Это письмо я отправлю на базу в Кустанай, не знаю, когда оно попадёт к тебе. С кустанайской базы самолёт в Ленинград уходит по понедельникам. А когда ты заглянешь на Post-station — не знаю.

Да и попадёт ли? Но всё равно.

До свиданья, хорошая моя.

Да, плюс, ещё одно. Если я тебе надоел, то скажи прямо. Только не молчи! Черкни хоть пару строк.

Ну, пока.

Люблю тебя, Люс!

Твой. (А.Д. Балабуха)

9.06-63, воскресенье

 

P.S. Ну, вот и всё. Местное начальство выдало нам бумаги, и мы снимаемся с якоря. Прости, что я послал тебе два письма почти подряд, но больше этого не будет. Кустанайская база связывается с Ленинградским управлением раз в неделю, но когда я попаду в Кустанай — чёрт знает. 300 км — не шутка. Так что письмо будет не раньше, чем числа 17-20.

Жду твою memorandum (письма или хотя бы открытки, если ты не в силах написать письмо, о vibrio holeral asiatical!) Ну, кажется, всё.

Good bye, mu good girl!

Your

Andrey

09.06-63

P.P.S. Ещё раз — ибо истина от повторения не тускнеет — люблю тебя, Люс, (два слова вымараны — Прим. публикатора) языкастая, ехидная и хорошая моя девочка!

А.

Поделиться ссылкой:

Your email address will not be published. Required fields are marked *

Вы можете использовать следующие HTML тэги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

семнадцать − 4 =