А. Балабуха. Литературное наследие: «Позови меня!..»

Татьяна Громова
Апрель17/ 2023

«Мозгократия» продолжает знакомить читателей с материалами из творческого наследия выдающегося петербургского писателя Андрея Балабухи.

Предыдущие публикации см.: Андрей Балабуха. Литературное наследие | Мозгократия (mozgokratia.ru); А. Балабуха. Литературное наследие: «Дорогая мисс Люси!» | Мозгократия (mozgokratia.ru).

Сегодня — продолжение эпистолярного наследия Андрея Балабухи.

Первое письмо было написано спустя полгода после предыдущего. Оно сохранилось хуже остальных, многие строчки расплылись (от слёз? чьих, Люси?). Цитируемое стихотворение «Позови меня» принадлежало Илье Сельвинскому.

Следующее письмо написано через пять лет. Но как изменился тон! Нет даже обращения к адресату. Сколько горечи…

 

Родная моя!

Я исписал уже добрую пихту бумаги (если не смоковницу), и всё не то. Не знаю, получится ли на этот раз, но больше я не могу. Понимаешь, я много раз порывался написать тебе, но — не писал. А теперь, после твоего письма…

Нет, я не забыл ничего. Я помню, как мы встретились первый раз. Сидоров заманил меня во Дворец (Дворец пионеров и школьников, сейчас Дворец творчества юных — Прим. публикатора). Мы стояли с ним наверху, и он чего-то ждал. Потом он ринулся вниз, сказав мне: «Подходи за мной». Я бы и так пошёл. Но тут… (далее две строки размыты — Прим. публикатора). Потом был диспут, а потом мы шли по Невскому, и в голове крутилось только «Морозной пылью серебрится  его бобровый воротник». Я помню Дом писателей, потом «Звезда»…

Наше первое свидание. Я ждал тебя уже чёрт знает сколько и решил уйти. Обернулся. Ты, косоглазая. Пожалуй, в этот день я понял, что люблю тебя.

Нет, я не забыл. И я люблю тебя. И сейчас — больше, чем (слово размыто — Прим. публикатора).

Чистая, как «Песня Сольвейг». Да, я встретил такую. Её зовут Галя. Она работает там же, где я. Я познакомился с ней на экзаменах. Я хотел, я старался забыть тебя, полюбить её — и не мог. Мне нужна только ты, ты одна, ты вся с тем, что ты можешь мне дать, и с твоим камнем в душе, и его легче носить вдвоём. Понимаешь, родная?

Если нужно, я буду ждать — этому я уже научился. Я ждал твоё письмо полгода вместо двух недель. И дождался. Дождусь и тебя, потому что ты — моя девушка и никакая другая (далее строка размыта — Прим. публикатора).

Ты помнишь «Мы уходим к Аэлле Журавлёвой»? Его конец, потому что я люблю тебя.

Я не знаю, зачем ты написала мне письмо. Может, тебе просто было нечего делать, и ты вдруг вспомнила обо мне? Может, ты решила посмеяться надо мной? Такие предположения лезут в голову, их не прогнать, но я не хочу верить им. Потому что я люблю тебя.

Небо не сохранит меня — ему нет до этого дела. Пусть лучше оно хранит наших славных космонавтов. Да и ни к чему хранить меня. Но свою любовь я сохраню. Она меняется, но остаётся. И она останется всегда. Потому что я люблю тебя. А пока ты есть, есть надежда, больше — я уверен, что когда-нибудь, пусть не скоро, когда угодно, — мы — понимаешь, мы — будем вместе. И навсегда.

Я напомню тебе одно старое заклинание. Может,  ты даже знаешь его. Но всё равно.

Позови меняпозови меня,

Позови меня, позови меня!

Если вспрыгнет на плечи беда,

Не какая-нибудь, а вот именно

Вековая беда-борода,

Позови меня, позови меня,

Не стыдись ни себя, ни меня —

Просто горе на радость выменяй,

Растопи свой страх у огня!

Позови меня, позови меня,

Позови меня, позови меня,

А не смеешь шепнуть письму,

Назови меня хоть по имени —

Я дыханьем тебя обойму!

Позови меня, позови меня,

Позови меня…

 

Позови меня!

До свидания, родная, любимая девочка! Не прощай, а до свидания, когда бы оно ни было.

Ещё раз — позови меня!

04.01. 64 г.

P.S. Перечитай главу ХХVI (II том) «Виконта де Бражелона», где «Её Высочество убеждается в том, что, подслушивая, можно услышать всё, что говорится».

А.

 

Ты знаешь, для меня твоё письмо было неожиданностью, это правда. Но удивило — нет. Где-то в подсознании я ждал его. Просто потому, что ветер неизбежно возвращается на круги своя, как сказал Экклезиаст, и что было — то и будет… И оно — это письмо — неизбежно и естественно явилось продолжением моих прогулок — и сейчас ещё регулярных — по улице Решетникова… Вот только дерево моё — моё потому, что никто, наверное, не торчал под ним столько, сколько я, — зачем-то спилили…

Может быть, ты и изменилась. Но — только внешне. Стрижка, косметические операции — это не изменения. А внутренне — ты осталась. Санта Лючия! Помнишь: «она всё та ж, Линор безумного Эдгара»…

Ты спрашиваешь обо мне? Я могу сказать очень мало. В техникуме я недоучился. Пришлось сперва перейти на заочное и работать, потом — взять академический по болезни: у меня было почти подряд (с интервалом в  полгода) два сотрясения мозга, не оставшихся — увы! — без последствий… Потом — армия. Забрали меня по-скотски, больного, полтора года я провалялся в разных госпиталях, исколесив при этом всю ГДР (единственным достижением при этом было посещение Дрезденской галереи, Лейпцигского зоопарка, Лейпцигской ярмарки и ещё нескольких мест), насмотрелся на красоты Тюрингии, был в самых разных городах — Эрфурте, Веймаре, Ордруфе, Готе, Айзенахе, Майнингене, Берлине, Потсдаме, Шверине, Магдебурге, Ютеборге, Галле… Познакомился с неким немецким фантастом Карлом Гейнцем Тушелем — довольно любопытный человек — и, «многих людей города повидав», вернулся в Питер инвалидом войны II группы.

Сейчас кончаю школу. На будущий год буду поступать в институт — в Полиграфический, на редакторское отделение. Вот, пожалуй, и всё. Ах, да. Полевую работу, конечно, мне пришлось бросить. Работаю сейчас в ПКБ (проектно-конструкторском бюро — Прим. публикатора) Управления местной промышленности.

Сочувствие твоё не кажется мне оскорбительным. Но — мне было и есть нужно не сочувствие, а, как говорит директор Бадер, «нечто совсем иное». А посему — не будем об этом. Давай поставим на это чёрную кошку. Договорились?

Возрастные болезни, как и всякие другие, бывают затяжными, хроническими, как говорят медики.

Итак, как говорит мой друг Гера Альтшуллер, поговорим за литературу.

О Ефремове можно говорить много. Тем более что сейчас я пишу статью, в которой мне приходится уделять ему много внимания. «Туманность» была, безусловно, произведением для советской фантастики эпохальным, революционным. Ефремов резко расширил сферу литературного, введя в неё то, что раньше таковым не считалось: язык, логику, образную систему мышления науки. И в этом его великая заслуга. Кроме того, он во многом сблизил фантастику с литературой реалистической, влив в неё тем свежую кровь. Но это плюсы. А «на каждый плюс находится минус, на каждый минус — плюс…». И такими минусами можно и должно считать засушенность образов, невозможные диалоги, где спорящие герои возвышенно изрекают истины из диамата, массу ложных красивостей, высокопарность, местами доходящую до смешного, — этот ряд, как и ряд достоинств, можно было бы продолжать ещё долго. Но суть моей мысли сводится к следующему: Ефремов верно выбрал путь, но не создал литературного произведения. Путь, найденный им, служит сейчас 90% советских фантастов. Но сам Ефремов создал лишь прекрасную «Великую Дугу» и «Рассказы о необыкновенном». Я не говорю о «дороге ветров» — это вещь не художественная, и тем не менее, пожалуй, более художественная, более литературная, чем все его фантастические повести и романы. А эти последние — «Звёздные корабли», «Туманность Андромеды», «Сердце Змеи», наконец, «Час Быка» — чрезвычайно интересны, показательны и т.д., но — увы! — малолитературны. И при всём моём наиискреннейшем глубочайшем уважении к Ивану Антоновичу, я никак не могу признать его выдающимся писателем-фантастом. «Час Быка» же — роман, в котором всё, заложенное ещё в «Звёздных кораблях» и «Туманности», достигло своего логического завершения.  Эта вещь ещё более показательна, чем предыдущие, но ещё менее художественна. Я не заставляю тебя соглашаться со мной — я просто излагаю тебе своё мнение. Даже если оно тебе неприятно.

«Сумма технологии» (книга Станислава Лема — Прим. публикатора) — вещь, безусловно, чрезвычайно интересная, но сложная. Её надо читать понемногу, раздумывая и комментируя — как Библию.

А на «Обитаемый остров» (повесть братьев А. и Б. Стругацких — Прим. публикатора) ты зря напала. Вещь превосходная. Всё несчастье в том, что в «Неве» опубликован очень сильно кастрированный вариант. Там повесть отредактировали почти в телеграфный столб. Поэтому и появилась клочковатость, скомканность, разбросанность. Я читал в рукописи — в «Неве» спокойно выбрасывали страницы, главы, даже часть (!). Ну, а кроме того, у каждого свой вкус. Этот принцип распространяется не только на кулинарию и гастрономию, но и на искусство.

На Тихом океане я был, чего не могу сказать про Чёрное море, так что сравнивать мне, конечно, трудно. Видишь ли, для того, чтобы попасть на Дальний, нужно всего лишь работать, а для того, чтобы попасть на Чёрное море, нужно зарабатывать. Первым я занимаюсь уже давно, а вот второе мне никак не удаётся.

А твоим приобретениям я завидую. Здесь никакую фантастику почти не достать… Я же не только пишу, но и коллекционирую. У меня сейчас что-то около четырёхсот томов фантастики. По каковому поводу меня недавно избрали в бюро Ленинградского общества библиофилов.

Кроме библиофилов, я бываю только в Союзе писателей. Это — раза два в неделю. На заседания секции, по делам… В прошлом год, в смысле в сезоне 1968-1969 гг. я дважды читал на секции свои вещи. Но это, в общем-то, ничего не даёт…

Но во всяком случае сейчас у меня на подходе три-четыре рассказа: один в альманахе «Молодой Ленинград», другой — в киевской газете, третий — в журнале «Уральский следопыт», четвёртый — в только что открывшейся в Ленинграде «Авроре», пятый — в Свердловске, в Средне-Уральском издательстве, где сейчас готовится сборник… Ну, и ещё несколько вещей разослано по разным местам.

Что же касается «Аппендикса» (рассказ Андрея Балабухи — Прим. публикатора), то О НЁМ РАЗГОВОР ОСОБЫЙ.

Во-первых, он отнюдь не предназначен для печати. Он был написан в декабре 1964 года в больнице, потом я читал его в клубе фантастов при редакции «Звезды», а потом — забросил, не сочтя, с одной стороны, доделанным, доведённым до кондиции, а с другой стороны, будучи от природы весьма ленивым, не находя в себе ни желания, ни сил доделывать.

Потом я ушёл в армию. А тогда, без моего ведома, мой приятель — может быть, ты помнишь его по Дворцу, он там заведует Литсектором, Алёша Адмиральский (во Дворце пионеров и школьников А. Адмиральский руководил литературным клубом «Дерзание» — Прим. публикатора) — увёз его в Москву.

И примерно через полгода после возвращения я, ничего не зная, нахожу вдруг в почтовом ящике <денежный> перевод. Ни корректуры, ни сигнала, ни даже авторского экземпляра я не видел. Единственный экземпляр, который мне, кстати, пришлось потом отдать в секцию, мне прислал приятель из Еревана. Вот такая печальная история.  К тому же, надо сказать, в армии я несколько доработал его.

И ещё. Редактор попался очень приличный. Подкорректировал он весьма умеренно, и притом то же самое, что параллельно у себя дома делал я сам. Но вот корректор!!! Если бы мне встретить этого мерзавца где-нибудь в тёмном углу…

Опечаток, по крайней мере штук десять, причём некоторые из них имеют смысловое значение. Вот это очень обидно.

А теперь по существу. Насчёт аромата — это очень индивидуально. И об этом нельзя судить по одному рассказу, да ещё к тому же старому и недоделанному. Конечно, просто читателю до этого нет никакого дела, но тебе я могу это сказать.

Далее. Сравнивать его с рассказами Стругацких и Альтова я не собираюсь. Вообще сравнивать литературные произведения — самое последнее дело. К тому же, по мнению многих читавших его, он ничуть не хуже рассказов Стругацких (это не хвастовство — своего мнения я не говорю), с повестями же милых братцев это, конечно, ни в какое сравнение не идёт, но ведь вдобавок это ещё и рассказ… А переходить на повести я, кстати, вовсе не собираюсь. И не совсем понимаю, что значит твоё «пора бы…».

Что, рассказ хуже повести? Написание повести сложнее написания рассказа? Или ещё что-нибудь в этом роде?

С Альтовым же я вовсе не жажду сравниваться. Такое сравнение не сделало бы мне чести. Я терпеть не могу этого параноика.

Далее. Я очень рад, что у тебя возник целый ряд вопросов. Это значит, что мне всё же удалось добиться того, чего я хотел. Ведь в конечном счёте важно не высказать своё мнение, а поставить вопрос. И если ты задумалась о том, оправдывает ли цель средства, хотя В.И.Л. (Владимир Ильич Ленин — Прим. публикатора) и утверждает это в одной из своих работ. Допустимо ли убийство чего бы то ни было — человека, чувства, мысли — из любых, даже самых лучших побуждений; если эти вопросы взволновали тебя — значит, я своё дело сделал.

А моё отношение к этому выражено в эпиграфе, который Бэкон называл вратами произведения, т.е. в котором раскрывается основной его настрой, куда я поставил строчку Коржавина.

Насчёт «Лайфстара», ретаймирования и прочего — а кто сумеет придумать марсианский язык? А всякие излюбленные фантастами АОУЭЫАЯ и т.д. ничуть не лучше твеновского «проткни его насквозь!».

Почему командиру было скучно? И почему он говорил: «Я лучше вас»? Видишь ли, этот рассказ не только просто литературное произведение. Это ещё и своеобразное открытое письмо. И тот человек, кому оно было адресовано, эти фразы, в общем, не очень значительные, понял. Просто это наши с ним отношения. В этом рассказе, кроме фантастики и истории, ещё и очень много автобиографического…

Ты ведь не хуже меня знаешь, как однажды было совершено покушение на любовь. К счастью, она не была убита, и (кстати, это вполне согласуется с твоим желанием) лежит в анабиозе. Ну, а если бы покушение удалось? Просто ли это — убить? И оправдано ли это?

А историю ты всё же знаешь плохо. Когда в Средние века случались эпидемии, а чума, оспа, холера, моровая язва были в те поры весьма часты, то в городах лежали прямо на улицах сотни, тысячи трупов. Разбираться, кто мёртв, а кто без сознания, кто безнадёжен, а кто может выжить, было некогда. Нужно было бороться с эпидемиями. И их всех складывали в кучи и сжигали. Это было жестоко. Это было страшно. Но другого выхода в те поры не было. И если бы тогда не делали этого, а ждали, когда будет открыт более гуманный способ, человечество давно бы уже вымерло от этих болезней.

Кстати, «уселись вокруг круглого стола» там не было. А круглый пульт — это, вполне вероятно, исходя из простейшей логики.

А первых читателей у меня хватает. И в Союзе, и мои друзья — мои бессменные первые читатели — поэты и переводчики Василий Бетаки и Галя Усова, переводчик Жора Бен, Борис Стругацкий…

И другие мои друзья, к литературе прямого отношения не имеющие, но любящие её и умеющие отличить зёрна от плевел…

К сожалению, правда… Но об этом не надо. Мы ведь договорились.

Я пишу. Не писать я не могу при всём желании. Но напечатать вещь много труднее, чем написать десять. Причин этому много — и цензурные, и редакционные, и всякие другие. И, во всяком случае, всё делается очень медленно. Но, как только что-нибудь у меня опубликуется, я пришлю тебе.

Ну-съ, за сим позволь мне откланяться.

Всё ещё твой

(подпись)

05.08.1969.

 

Извини, пожалуйста, что пишу на машинке. Это не результат недостатка уважения. Просто писать от руки мне трудно. Стоит мне написать так, «врукопашную», страницу-другую, и у меня разыгрывается приступ. Так что уж отнесись ко мне со снисхождением.

 

Поделиться ссылкой:

Your email address will not be published. Required fields are marked *

Вы можете использовать следующие HTML тэги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

один × 4 =