Завтра День России. Официально праздник — государственный, а по смыслу он для каждого из нас. Ведь это наша страна. Родина, с которой связана вся наша жизнь, с самого рождения.
Для всех Родина начинается с чего-то своего. Для одних, как в песне, — с картинки в букваре, с близких друзей, с песни, которую часто пела мама… Для других, наверное, — с бабушкиных сказок, с зависти к соседской девочке, у которой в семье был отец, с первой самостоятельно прочитанной книжки, а, возможно, и со строгого воспитателя в детдоме…
Для меня Родина начиналась с нашего ленинградского двора, который казался мне, ещё дошколёнку, огромным, интересным и очень своим.
Наш дом №45 стоял последним по Таврической улице, в тупичке за Шпалерной, которая в те годы звалась улицей Воинова. Во время блокады наш дом был тяжело ранен. В него попала большая авиабомба, и часть здания полностью разрушилась. Из прежних четырёх парадных остались только три.
Часть дома разрушилась, а остальная уцелела, потому что на заре ХХ века строили ещё прочно, не экономя на толщине стен и перекрытий. Старая латышка баба Миля, единственная, кто в нашей коммуналке проживал ещё с довоенных времён, говорила, что в 1942-м, когда она притащилась домой с работы, шифоньер лежал на полу, стулья на валялись боку, вся посуда побита «до последнего черепка», а за стеной — груды развалин.
Пострадал не только дом, но, конечно, и его жители. Были раненые и убитые. Те, кто, как наша баба Миля, ушёл на работу, потеряли нажитое с таким трудом имущество, а кто-то остался без документов и, самое страшное, без продуктовых карточек.
Но всё это мы узнали и поняли гораздо позже. А тогда ни о чём таком ещё не задумывались. Мы радовались, что двор наш такой большой и есть где разгуляться на просторе. Мы играли в прятки, в штандер, девчонки — в классики, а мальчишки — в футбол, и, само собой, в войну.
Великая Отечественная закончилась всего полтора десятка лет назад, всё ещё было вживе — ордена и медали, украшавшие по праздникам грудь взрослых, инвалиды, следы разрушений в Ленинграде, в Царском Селе, в Петродворце… И все из нас хотели быть только советскими, поэтому фашистами приходилось назначать кого-то на время, чтобы потом, когда они будут «убиты», всем поменяться местами.
Мы носились по всему двору и по крышам сараев, где ещё недавно хранились дрова (наш дом только что перевели на паровое отопление, и печки стояли в комнатах уже ненужные, «на всякий случай»). Мы размахивали деревянными автоматами, винтовками и саблями, большая часть которых досталась нам от старших парней, выросших из этих игр. И при этом орали, как дикари.
Но никто из взрослых никогда не возмущался и даже не делал нам замечаний. Для них, прошедших настоящую войну, дети были такой радостью, ради которой можно было вытерпеть всё на свете.
А ещё у нас во дворе была деревянная горка. Высоченная — когда вскарабкаешься по крутым ступенькам на самый верх, видно, что делается в комнатах на втором этаже. Катались с неё все: кто помладше — на фанерке или на санках, а то и просто на пятой точке, кто постарше — на ногах, это был особый шик, малышня завидовала.
И снова: откуда взялась эта горка? Тогда такой вопрос нам не приходил в голову. А ведь соорудил её наверняка не наш ЖЭК (жилищно-эксплуатационная контора, бабушка нынешних управляющих компаний). У ЖЭКа не могло быть на это ни средств, ни рабочих. Во всяком случае, нигде в других городских дворах такой горки я не видел.
Значит, построили её чьи-то отцы и молодые ещё деды. Вот ведь и с первыми морозами заливали её, насколько помню, не дворники, а несколько мужчин, выходивших на улицу с вёдрами воды.
А ещё мы, мальчишки, играли в ушки — металлические военные пуговицы. Игра это была такая. На асфальте прочерчивали мелом или углём черту — чиру, на которой каждый, кто играл, устанавливал ушки — по одной, по две или три, как договорились. Потом гнались — надо было с определённого расстояния бросить свою биту так, чтобы она легла как можно близко к чире. У кого ближе, тот и бил первым. Смысл заключался в том, чтобы ушка перевернулась. Тогда она твоя.
Были такие мастера, у которых ушек были полные карманы. А были и такие, кто вечно играл в долг, как, например, я.
Всякое бывало в нашем дворе — плохое и хорошее, дружба и предательство, первая любовь и драки до первой крови… Но главное, каждый из нас проходил во дворе — простите за высокопарность — хорошую школу жизни. Мы, что называется, с первых слёз и соплей постигали, что такое доброта, честность, верность товарищу и своему слову, и почему всё это ценится так высоко.
…Несколько лет назад я ехал по Шпалерной. Дай, думаю, заверну на Таврическую, посмотрю, как там наш двор.
Завернул, посмотрел. Но лучше бы этого не делал.
Дом вдоль Таврической улицы и Таврического переулка облеплен машинами. А двор пуст. Совсем пуст — ни горки, ни хотя бы одного-двух детей. Тишина. И асфальт чистый — ни чиры нет на нём, ни девчоночьих классиков… Никого и ничего. Мёртвый двор.
Видимо, для нынешних детей Родина начинается с чего-то другого.
