Есть такое определение: «Культура — система самоограничений». К ненормативной лексике это относится самым непосредственным образом. В первую очередь, при общении в публичных местах.
Конечно, лучше всего неприличные слова и выражения совсем исключить из своей речи. Но люди есть люди, и жизнь есть жизнь. Бывает, никак не удержаться наедине с собой или в приватной компании, когда неприличное слово, сказанное к месту, может быть куда точнее и эмоциональнее, чем его цензурный эквивалент.
Как ни крути, а непечатная лексика — часть нашего русского языка, нашей русской культуры. И эта лексика имеет свою историю, свои направления, свои, если хотите, жанры.
Вот, например, такое парадоксальное словосочетание: литературный мат. Оно получило особенно широкое распространение в годы перестройки и гласности, когда исчезла государственная цензура и авторы получили возможность писать, что угодно. Кто-то подумал, будто это и есть свобода, а кто-то намеренно педалировал внедрение мата в литературу, в театральные постановки и в целом в культуру, вольно или невольно возрождая традиции одного из самых известных эротических и «срамных» авторов прошлого — Ивана Баркова (1732–1768).
Когда-то Барков, поэт, историк, ученик и пародист Михаила Ломоносова, был очень популярен. Его книга «Девичья игрушка…» неоднократно издавалась и в прошлые века, и в 1990-е годы. Не прошёл мимо поэзии Баркова даже юный Пушкин. Кроме прочих неприличных стихов, ему приписывается написанная в 1815 году пародийная баллада на творчество Баркова, где эротика перемежается с отборным матом не хуже, чем у самого Баркова или в обычной деревенской избе.
Тот факт, что в русской деревне не делили свою речь на пристойную и похабную, подтверждает сборник «Русские заветные сказки», который в 1873 году подготовил и опубликовал выдающийся фольклорист Александр Афанасьев.
Однако Барков, немногие его последователи и их произведения с ненормативной лексикой — это обочина литературы. При этом обсценную лексику собирают, изучают учёные, ей посвящены их научные работы. Но в приличном обществе такой язык под запретом, хотя, конечно, все знают о его существовании.
Сегодня, как, впрочем, и в прошлом веке матерная речь считалась нормой лишь в среде блатных. Именно в этом мире всегда уважались люди, умеющие подолгу, не повторяясь, крыть многоэтажным матом. Однако, вот что интересно: многие слова из блатного лексикона могут вполне себе употребляться как в нормативной, так и в нецензурной лексике.
Небольшая история.
В начале 1990-х любой бизнес рано или поздно попадал под «крышу» рэкетиров. И мне, начинающему издателю, тоже приходилось регулярно с ними общаться. Однажды один из пацанов чем-то сильно меня разозлил, и я не сдержался:
— Куда ты, сука, лезешь?
Парень просто рассвирепел! Слава богу, что не убил! Потом разобрались: он сидел ещё по малолетке, и слово «сука» имело, по его понятиям, совершенно определённое значение.
Заглянем в «Толковый словарь русского языка» С. Ожегова: «Сука. 1. Самка домашней собаки, а также вообще животного семейства собачьих. 2. Негодяй, мерзавец (просторечное, бранное) — сучка, сукин сын, сукины дети.
В ГУЛАГовские времена в уголовном мире существовали две основные касты: воры и суки. Вор — человек, живущий за счёт преступного промысла — воровства, грабежа, мошенничества и т.п. Вор ни на воле, ни в местах заключения не работал. Вор, согласившийся работать, становился «сукой», то есть вором, потерявшим воровской закон.
Для других заключённых — бытовиков или политических — суки в тюрьмах и лагерях были в те годы особенно страшны. Они верно служили лагерному начальству, работали нарядчиками, комендантами, «буграми» (бригадирами), «спиногрызами» (помощниками бригадиров). По приказу лагерного начальства они могли убить любого.
Воры и суки смертельно враждовали. Попавшие на «сучий» лагпункт воры часто оказывались перед выбором — или умереть, или «ссучиться». И, наоборот, в случае прихода в лагерь большого воровского этапа власть менялась, он становился воровским.
Но вернусь к нашей теме. В повседневной жизни какие-то обрывки нецензурщины мы слышим, к сожалению, довольно часто, особенно на улице. Человек начитанный, обладающий богатым лексиконом, в любой ситуации найдет приличное и точное слово даже в экстремальной ситуации.
Что же до «улицы», здесь обрывки мата — это проявление не только пробелов в воспитании, но и культурной беспомощности человека, который книги видел только на прилавках магазинов. Да, мат, повторяю, это тоже наш язык, но, скажем так, параллельный. И если ты знаешь из этого языка не больше трёх слов, лучше промолчи, не позорься. Тут — как в музыке: когда человека, не имеющего ни слуха, ни голоса, вдруг потянет на исполнительство любимой песни.
…В 1964 году на советские экраны вышел фильм режиссёра Алексея Салтыкова «Председатель». В роли бывшего фронтовика, потерявшего руку на войне, — Михаил Ульянов. Вернувшись в родную деревню, он пытается поднять, вытащить из нищеты местный колхоз. Есть там знаменитая «сцена собрания», в котором участвует недовольный председателем народ — женщины и уцелевшие на фронтах мужики.
— Вы что же, хотели меня удивить? — кричит в ответ председатель. — Меня, который обкладывал целые батальоны. Да я матом вышибал страх из людей! И гнал их под кинжальный огонь, на смерть… А ну, бабы, закрой слух!
После чего председатель начинает свою яркую речь, которую мы не слышим. Мы слышим только грай оглушённого воронья, поднимающегося с соседних деревьев.
Бабы уши-то прикрыли, но всё прекрасно слышали, и когда председатель закончил речь (сцена длится ровно 46 секунд), всё собрание разразилось хохотом. А один мужик сказал:
— Почитай, полвека такой музыки не слыхивал!
Это я, опять же, к тому, что в каждом деле, если уж ты за него взялся, нужно быть профессионалом. В нашем случае: «музыка» мата вполне себе хороша в среде блатных или, например, в какой-то запредельно экстренной ситуации, но совершенно неприемлема в обществе и в повседневном общении.
И когда я вижу на улице компанию малолеток, мальчишек и даже девчонок, которые двух слов не могут сказать, не проблеяв что-нибудь вроде «блин» или чего-нибудь и того хуже, мне становится грустно. Вряд ли они слышали от своих учителей ту самую фразу: «Культура — это система самоограничений», вряд ли им знакомо и понятно слово распущенность.
Ну, ЕГЭ-то они как-нибудь сдадут, там многих слов не требуется. А научатся ли ясно и грамотно выражать свои мысли на родном русском языке — это вопрос без ответа.
Вверху: Михаил Ульянов в том самом кадре из фильма «Председатель»
