От редакции: этот очерк на моральные темы написан ещё в советские годы. Конечно, с тех пор в жизни многое изменилось. Но иждивенческие настроения молодых, проблемы взаимоотношений людей остались.
Вместе с управляющим общежитием Дмитрием Ильичём Ваниным мы стоим на лифтовой площадке одиннадцатого этажа. На белой стене выше человеческого роста отпечатались чёрные следы больших мужских ботинок.
Человек ходить по стене не может. Значит, он снял ботинки с ног и надел их на руки. Для этого требовались какие-то усилия, а значит, надо было иметь большое желание оставить после себя грязные следы.
Именно это удивляет больше всего.
В Ленинграде ещё немного таких прекрасных общежитий, как это на острове Декабристов. На всех его шестнадцати этажах в двух- и трёхместных комнатах живут молодые рабочие с предприятий Васильевского острова. Каждая комната имеет свою прихожую и санузел с душем. В сущности, это маленькая квартира.
Современное оборудование: одна стена в комнате состоит из встроенной мебели. Полки для книг и полки для посуды, шкаф для одежды. Отличные кровати с полированными спинками, столы и стулья. Объединение кожевенных предприятий купило даже торшеры…
На первом этаже будет столовая. Она ещё не открылась, но табличка о часах работы уже висит. Часы удобны: в половине седьмого, не выходя из дома, можно позавтракать, вернувшись со смены — поужинать. Есть на каждом этаже и кухня, не обязательно питаться в столовой.
Можно, пожалуй, сказать, что молодые рабочие «Севкабеля», «Пневматики», «Электроаппарата», а также кожевники получили все условия для того, чтобы жить удобно, чисто, достойно, без всяких бытовых затруднений.
Но вот мы ходим по этажам и комнатам. Нам попадаются разбитые стёкла в кухнях, фанерные листы, вставленные вместо стёкол на лестничных площадках. Некоторые коридоры так грязны, словно по ним двигались, прижимаясь всем туловищем к стене. Неспокойно и не слишком достойно живут обитатели благоустроенного общежития, судя по этим признакам.
— Рано вы пришли к нам, — сказал Дмитрий Ильич, — ещё не устоялся быт.
Нет, не рано. Дурные традиции складываются легко и бывают чрезвычайно живучи. Очень важно посмотреть, что перевешивает сегодня, какие традиции рождаются в первые месяцы жизни нового общежития.
— Зовут меня Иван Васильевич Воронов. …Почему в красной повязке? Член цехкома, поэтому и попросили меня: подежурьте в новом общежитии… Да, пенсионер. Ну, почему же нет молодёжи? Молодёжь есть. Но знаете, к людям зрелого возраста прислушиваются больше.
Вот уже который вечер сижу возле вахтёра, смотрю и размышляю. Смотрю, как пробегают мимо девочки и мальчики. Себя вспоминаю. В 37-м году и я жил в общежитии. Есть и сходство, есть и различие.
Нынче все со средним образованием. Одеты лучше, чем мы одевались. Заработок у рабочих сейчас высокий. А с другой стороны, живут так, что и больших денег не хватает. Родители, смотрю, помогают своим взрослым сыновьям и дочкам. Многие подходят к столу с письмами и огорчаются: «Перевода маман не прислала»… Мы и зарабатывали много меньше, но родителям помогали сами.
Молодые, здоровые. Работают на ленинградских заводах, а не ленинградцы многие из них, нет, не ленинградцы… Иной раз замечаю, нет в парне уважения к достоинству другого человека. Просит вахтёр показать пропуск — в ответ грубость. А зачем грубить? Порядок есть порядок. <…>
Теперь нужно сказать о двух обстоятельствах. Во-первых, в это общежитие я пришла не случайно. В редакцию обратилась группа девушек с жалобой на то, что в благоустроенном, красивом общежитии невозможно жить. Почти каждый вечер, почти каждую ночь на этажах шум и крики. Особенно неприятна обстановка в дни получки: 13 и 28 числа.
Бывает, что среди ночи в комнаты девушек начинают ломиться, бить ногами в двери. В это время никто не выйдет в коридор: во всех комнатах пережидают, авось, дебоширы уймутся сами. Утром девушки жалуются, что были напуганы, не выспались и не знают, как будут работать.
Идя в общежитие, я знала, что ребята в нём большей частью имеют среднее образование, отслужили в армии, хорошо работают на производстве.
Отчего происходит такое несовпадение? На производстве — один человек, дома — совсем другой (общежитие — дом, не так ли?). В этом и хотелось разобраться. Несколько дней продолжалось наше знакомство. Подводя итоги встреч и бесед с новосёлами, я разделила бы их условно на три группы.
Первая группа, самая многочисленная, — это те, кто успел не только прописаться, но и обжиться в новом доме. У них нет конфликтов с соседями… К тесному соседству с людьми они приспособились и свои интересы не противопоставляют интересам других жителей общежития. Как-то быстро они создали в комнатах уют.
В основном, это девушки. Но вот в 141-й комнате на шестом этаже живут юноши. Тот же стандартный интерьер, как и везде, — и одновременно что-то иное. Бра над кроватью. Традесканция на окне спускается из пластмассовых ведёрок. Ящик для обуви в прихожей. Чистота, опрятность… Написала это и задумалась: бра, цветочки… Что в этом особенного? Ведь заботятся люди о собственном уюте.
Однако домашний уют в общежитии — это немало. Человек ощущает комнату своим домом, а не той ничьей «общагой», в которую, увы, так легко превратить самое благоустроенное здание, построенное с заботой о молодёжи. Ради этого ощущения проектировались и создавались современные удобства, покупалась красивая мебель, вешались шторы.
Одна красноречивая деталь бросилась мне в глаза: пластиковая шторка в душевой. Это уже не только для себя, но и для всех. Строители оставили немало недоделок. В одном месте пользуются душем — ниже этажом вода льётся по стенам. Повесив шторку у себя, юноши из 141-й комнаты проявили хозяйское отношение ко всему дому.
Вторая группа числом поменее. В основном, самые молодые, самые неопытные в житейском смысле обитатели дома. Им труднее приспособиться к быту общежития, хотя они искренне этого хотят. Чего им не хватает? Вот две девушки: воспитывались в интернате, вместе работали в городе Коврове Владимирской области. Вместе приехали в Ленинград и устроились на одном предприятии. Девушки бойкие, словоохотливые, доверчивые.
— Ой, как мы мечтали о Ленинграде! Нам говорили: самый лучший город и самые лучшие люди. Мы… прямо бредили Ленинградом. В сентябре приехали сюда наугад — куда примут, туда и пойдём. Устроились на завод Коминтерна… И вот всё, как мы думали. Даже лучше! Такие добрые люди кругом.
Завод устроил нас в это общежитие. Видите, как всё красиво. Наше — только коврик с кошкой на стене да коврики на полу, остальное казённое. Даже торшер. Не было у нас денег — на заводе и деньгами помогли… Были в Эрмитаже, гуляли по Невскому. Любовались на памятник Петру… Гуляем — вдруг остановимся и говорим: «Подумать только, ведь мы по Ленинграду гуляем, по нашему Ленинграду!»
В общем, счастливые мы. Вот только одно… Большая неприятность у нас. Боимся, расселят в разные комнаты. Купили мы с получки вина, выпили и почему-то подрались. Не понимаю, из-за чего. Видите, это я Лиду поцарапала. А ведь она мне самая близкая подруга. Так стыдно, глаз не поднять… Нет, вина в нашей комнате больше никогда не будет.
Третью группу — в основном, состоит она из юношей — я назвала бы убеждёнными иждивенцами. Эта группа недовольна всем, ни к кому и ни к чему не умеет приспособиться. И не хочет приспосабливаться. К себе никаких требований не предъявляет, зато от других (администрация, воспитатели) требует многое. Выразители её настроений — многие жильцы пятого этажа.
Пятый этаж общежития имеет свою, совершенно особую атмосферу. Сюда мне не советовали ходить без провожатого. На вопрос «почему?» отвечали уклончиво: мало ли что может быть. Здесь часты скандалы, драки. Коридор на пятом этаже не просто грязен, стены почему-то запачканы кровью.
В комнате 108-й было грязно, накурено, неуютно. Вероятно, никому уже давно не приходило в голову взять веник и подмести. Когда, постучавшись, я вошла в комнату, двое ребят сидели за столом. Один из них метнулся к кровати, звякнуло стекло. На столе, покрытом куском байкового одеяла, остались стаканы со следами водки, нарезанное сало.
Вошли ребята из соседних комнат, уселись вокруг и стали жаловаться на бытовые условия. На протечки в душевых, на то, что не в порядке водопроводная система.
— Ляжешь спать, и вдруг вода в кранах зарычит, словно тигр, — говорил Иван Горбенко. — Завоздушена у них вся система. Сон уже нарушен… Разве для того мы приехали в Ленинград, чтобы страдать бессонницей? Мы, может, приехали за романтикой…
Я спросила, отчего на пятом этаже происходит тот шум, от которого не может спать все здание. Наступило короткое молчание. А потом мне толково и вдумчиво объяснили, что зло это неизбежно. Шум — оттого, что пьют. А пьют — потому, что нечем больше заняться.
— Что делать, если делать нечего? По рублю? По рублю, — сказал Сергей Панфилов.
А пить, как я поняла из дальнейших пояснений, никому не хочется. Хочется заняться спортом. Среди ребят много спортсменов-разрядников, самбистов, футболистов, лыжников, тяжелоатлетов.
И тут в комнату вошла воспитатель этих ребят с завода «Пневматика» Лариса Миленькая. По возрасту она не старше своих воспитанников. Рядом с ними, широкоплечими и высокими, худенькая девушка с серьёзным лицом и короткой стрижкой казалась особенно хрупкой. С её появлением в разговоре произошёл некий поворот. Уже не к журналисту адресовались присутствующие, а обвиняли своего воспитателя. Выходило, именно она виновата в том, что вместо спорта они скидываются по рублю… Особенно горячился Александр Дубинин:
— Лариса, ответь, что мне делать, когда я пришёл в четыре часа домой? Ответь, Лариса! Куда мне девать здоровье?
Лариса молчала, подавленная громкими обвинениями. Было в них что-то неблагородное и просто немужское.
— Слушайте, ребята, — сказала я, — представьте себе, что вы ленинградцы. Пришли к себе домой после смены в четыре часа дня. Чтобы заняться спортом, вы должны будете поехать в секцию. Почему же вы ждёте, что секция придёт к вам домой?
— Чтобы после смены я ещё ехал куда-то, — оскорблённо пожимает плечами Дубинин.
…Странное получается несоответствие. Взрослые, здоровые, умеющие работать, полные уважения к себе люди не знают, как жить в самом обычном смысле слова. Не знают, куда деть себя в свободное от работы время. В их позиции чётко звучат барственно-иждивенческие ноты. Учить и воспитывать нас не надо. Сами всё знаем, всё умеем. Нет, ты придумай нам забаву. Доставь, принеси, обеспечь. А не поднесёшь нам на блюдечке наши увлечения и хобби, — тебе же хуже будет. Будем пить.
Вот каким образом возлагают взрослые люди ответственность за своё достоинство на других людей. Как бы ни билась Лариса Миленькая, охраняя достоинство своих подопечных от них самих, вряд ли это у неё хорошо получится. Ну, положим, добьётся она, что дадут им свободную комнату для занятий самбо (на какие жертвы не пойдёшь, чтобы не пили они), — будут ли посещать они эту секцию? Неизвестно. Ведь не посещали же секцию волейбольную, созданную стараниями той же Ларисы по их просьбе.
Но даже если разыщут для молодых людей свободную комнату, время, чтобы скучать останется у них и после этого. Целый вечер будет свободным, и, стало быть, не исчезнет проблема, так полно выразившаяся в крике души Дубинина: «Куда же мне девать своё здоровье?!»
Они говорят о досуге. А дело вовсе не в нём. Дело в принципиальном иждивенчестве — в позиции, которая мешает человеку научиться требовать прежде всего от самого себя…
Когда очерк был опубликован, знакомый социолог спросил меня:
— Почему это происходит сегодня с молодёжью?
Ответа я не знала. …Сегодня я думаю, это оборотная сторона социальных гарантий. Доведённая до крайней черты привычка всё получать даром. Государство обязано было дать тебе и место в общежитии, и горячий завтрак обеспечить, и воспитателя приставить. Великовозрастный недоросль принимал всё как должное и возмущался, если, открыв рот, обнаруживал, что ложку никто не поднёс.
Не буду делать вид, что знаю, какова должна быть мера социальных гарантий, чтобы одни молодые не превращались в иждивенцев, а другие — в беззащитных среди волков. Знаю только, что эту проблему, как и многие другие, нельзя замалчивать.
