Красное лето на дворе. Заботливая мамаша с толстой и красивой дочкой и племянником—отроком отправляются на берег моря, неуважительно именуемый Маркизовой лужей.
Вот и убаюкивающее спокойствие водной глади, чайки, тёплый песок. Толстая и красивая девица действительно недурна: рассыпчато-белая, с водопадом золотых струящихся волос, алыми устами, парой ямочек на нежно-розовых щеках. Особенно прелестны ее темные тонкие брови, но к этому просто необходимо добавить зеленоватые блестящие глаза с поволокой и пару маленьких розовых ушек с золотыми серёжками. И все это, заметьте, натуральное.
Отрок-племянник обладает тощим смуглым телом, крупным задумчивым носом и философским складом ума. Он молча и неподвижно сидит на песке. Под зорким наблюдением мамаши прелестный ангел погружается в зеркальную гладь. Бриллиантовый ореол брызг и мелодичный смех купальщицы приятно ласкаютслух затаившихся в соснячке двух искрометных брюнетов. Они явно очарованы прелестной манящей неприступностью.
Вот освеженная Венера с грацией молодой козочки выпрыгивает из воды, попадая в объятия пушистого полотенца, которое наготове держит бдительная мамаша. Процесс растирания и переодевания скрыт от нескромных глаз купальной кабинкой голубого цвета.
Не выдержав неизвестности, два брюнета выбегают из укрытия и концентрируются в нескромной близости от голубой будочки. Но нарвавшись на металлический взор мамаши, отступают кошачьей походкой, улыбаясь широко и простодушно.
Появляется предмет их страстного наблюдения, сверкая перламутровыми зубами и влажными золотистыми волосами. Отрок с отсутствующим видом поднимается с песка. Процессия тронулась в обратный путь.
Уже довольно темно, но сверкающие волосы подобно маяку притягивают к себе разнеженных и впечатлительных брюнетов. Дочка летящей походкой идет впереди, за ней страж-мамаша, замыкает компанию вдумчивый отрок.
В сгущающихся сумерках еще двое, ни близко, ни далеко, но спешат явно в том же направлении!
Путь лежит по узкой извилистой тропинке. Огоньки близкой дачи приветливо подмигивают, зовут к вечернему чаю с вареньем. Вот и калитка. Дамы неторопливо вплывают в нее. Но где же племянник? Сейчас подойдет. Уже очень темно, но на едва заметной тропинке никого нет! Где он? Куда испарился, а, может быть, спрятался?
Обитатели дачи начинают волноваться, потом звать, потом орать. Пропал, исчез, только что был сзади, рядом! Да он подшутил, он такой, он с «черным юмором».
— Вылезай сейчас же! — кричит коренастый дядюшка. — Чай стынет.
Безмолвие…
— Это вы его потеряли, — ехидно отмечает белобрысый двоюродный брат. — Но он ведь не сумка, не кошелек!
— Выходи, тебе ничего не будет! — причитает женская половина дачи. — Совсем темно. Бедный ребенок! Непостижимо, невероятно.
Дядюшка от справедливого негодования переходит к панике:
— Зажжем факелы! У нас они есть, приготовлены для охоты на раков.
Подобно средневековой процессии все обитатели дачи несутся к морю по извилистой тропинке в мрачных отсветах факелов. Пляж пуст, ни души, ни звука, только тихая волна побулькивает у мокрых камней. Обратный стремительный бег! Он, может быть, вернулся, материализовался, вынырнул откуда-нибудь!
Дом встречает унылой пустотой… Побегав к водной глади туда и обратно битый час, компания впала в мистическую панику.
— Надо искать, хоть до утра, — замогильным голосом говорит похудевший дядя. — Пойду в чулан, возьму еще пакли для факелов.
Ощупью войдя в чулан, дядя дрожащими руками шарит паклю, и вдруг его рука натыкается на теплый крупный нос, явно принадлежащий испарившемуся племяннику!
— Он здесь, огня!
В свете керосиновой лампы оцепеневшей компании предстал глубоко сияющий и совершенно пьяный отрок. Все попытки вызвать философа на разговор окончились провалом.
Он был бережно складирован на койку.
— Завтра узнаем разгадку, — обобщил дядя. — Утро вечера мудренее.
Но утро ничего не прояснило, даже наоборот, сгустило тайну. Гробовое молчание отрока вызвало тревогу. У него шок, его надо показать врачу, а может быть, потерял память, ведь летающие тарелки, говорят, полетывают в наших крах.
— Подождем до обеда, а там поведем к соседу. Он, правда, гинеколог, но что-нибудь посоветует, — отрезал дядя.
Отрок сидел на пороге и мыслил. Мимо него проскользнула вчерашняя купальщица, еще более прекрасная в струях сверкающего утра.
Внезапно безгласная загадка заговорила!
— Ты умеешь ходить по натянутому канату? — вопросил он утреннюю зарю.
— Нет, но это очень интересно!
— Еще как, — возвестил молчун, — пойдем за забор, привяжем к березам канат —
и вперед!
— Ах, как интересно, давай!
Красота иногда бывает любознательной и любопытной. Канат удачно оказался под тощим задком племянника. Удивительно, но факт. Вот и лесок за забором, и две березки к их услугам. Канат натянут. Дивная ножка уже готова встать на него. Вдруг, кусты, окружающие березки, зашевелились и из них материализовались два вчерашних брюнета.
Зеленоватые прекрасные глаза с поволокой округлились до невозможности, алые уста разверзлись и мелодично-зычный звук сотряс мирную тишину. Неземная красота понеслась к калитке, сопровождаемая призывными воплями потерявших голову брюнетов. Они скачками помчались за вспугнутой горлицей.
Наблюдательный дядя, оснащенный колом, не дал застать себя врасплох, ринулся бесстрашно наперерез врагам. Волна его гневного неустрашимого напора и громадный кол в руках обратил противников в паническое бегство. Треск ломающихся кустов, ускоряющийся топот ног, и зеленая стена бесстрастного леса поглотила неудачников навсегда.
Коварный отрок, уныло сворачивавший канат, за ухо был доставлен дядей к крыльцу. Допрос с пристрастием выявил все его безграничное коварство.
Оказывается, доведенные до экстаза, романтические брюнеты без труда отловили отрока, бредущего за лучезарной красавицей, на тропинке. Без сопротивления с его стороны доставили на станцию, в пивную, громко именуемую рестораном, и под звон стаканов договорились, что утром он обязуется выманить предмет их страсти за забор, после чего отступит в надлежащий момент в тень, дав им возможность отманить невинность в глубь леска и похитить ее.
— Так ты предал меня этим чудовищам! — возопила возмущенная родственница, заливаясь гневным румянцем.
— Да, — ответил он с философским спокойствием, — проявления человеческого бытия многогранны и прихотливы. Что вы все так возмущаетесь? — Он встал, хлопнул дверью в комнату, лёг на диван и уставился в дощатый потолок.
Только многоголосый женский хор в защиту заблуждающегося ребёнка, спас его от карающего ремня проницательного дяди.
