Восемьдесят три года назад, 23 августа 1941 года, Председатель ГКО Иосиф Сталин поставил свою подпись под Постановлением №562, которое включило в рацион бойцов и командиров водку.
В Постановлении указывалось, что водка должна быть 40-градусная и выдавать её надлежит всем, кто служит «на первой линии Действующей армии», от рядовых бойцов до генералов. Каждому по 100 граммов ежесуточно.
Армия встретила это решение с воодушевлением. Она водке сходу присвоила название — «наркомовские 100 грамм». Многие ещё говорили: «Ворошиловский паёк».
На самом деле Климент Ворошилов не имел к Постановлению никакого отношения. Инициатором выступил Анастас Микоян, который с 1941 года являлся председателем Комитета продовольственно-вещевого снабжения Красной армии. А вообще-то, идея появилась ещё в ходе советско-финляндской войны 1939-1940 годов. Тогда считалось, что водка необходима войскам «для согрева», тем более что морозы в лесах Финляндии той зимой стояли крепчайшие, а экипировка советских солдат и командиров была слабенькая.
Теперь, в конце августа 1941 года, о морозах говорить было рано. К тому же ещё в 1940-м было решено в зимнем обмундировании прежние будёновки и ботинки с обмотками заменять в боевых условиях на шапки-ушанки и валенки. Теперь, с началом Великой Отечественной, алкогольный паёк понадобился по другой причине.
22 июня 1941-го началась качественно другая война. Не только потому, что она была в полном смысле Отечественной и с первых дней обрела огромный масштаб. Здесь массово применялись танки, самолёты, автоматическое оружие, разворачивались такие сражения, в которых из-за грохота бомб и снарядов люди не слышали друг друга, а дым пожарищ закрывал небо. В боях одновременно участвовали армии, даже фронты, и в этом море огня цена человеческих жизней оказывалась небывало низкой.
В таких условиях человек испытывал неодолимый страх. Особенно в первые месяцы войны, когда враг танковыми клиньями и десантами разрезал оборону наших войск, неожиданно оказываясь глубоко в тылу. Из-за этого в воинских частях нередко возникала паника, которая вызывала ещё больший, массовый страх.
Паникёров, тех, кто отступал без приказа, бежал с поля боя, обвиняли в трусости — со всеми последствиями, неминуемыми на войне. Трусость и страх — понятия, конечно, принципиально разные, но подчас трудно различимые. Я застал ещё реальных фронтовиков, и, как журналист, разговаривал с ними на эту тему тоже.
Одна женщина, санитарка рассказывала мне, как совсем молоденькой девушкой выносила с поля боя своего первого раненого, который был без сознания и к тому же намного больше и тяжелее её. Она инстинктивно прикрывалась им от пуль и снарядов, мысленно желала ему смерти… Что это было — трусость? Нет! Это был неконтролируемый страх, потому что она продолжала его тащить и в итоге вытащила, передала в тыл.
Трусость, объясняли мне ветераны-фронтовики, побороть в себе нельзя, разве что ещё большей угрозой, и всё равно такие люди погибали в первую очередь. А вот пересилить в себе страх — можно.
Страх живёт в каждом, но человек, не страдающий трусостью, непременно с ним справится. Бывает, не сразу, не в первом бою, но во втором — обязательно. Однако бывает и так, что даже смелый, мужественный человек, не раз проверенный в деле, вдруг даст слабину. Он — не железный. Ну, а бесстрашных в действительности не бывает, это просто красивое слово…
«Наркомовские сто грамм», опять-таки по свидетельству старых фронтовиков, помогали на войне многим, даже самым отчаянным. Правда, например, лётчики получали алкоголь не перед боем, а после возвращения — чтобы снять запредельные физические и эмоциональные перегрузки…
Однако имела та ежедневная выпивка и обратную, опасную, сторону. Немало бойцов попадало в алкогольную зависимость. И не только из-за 100 граммов. Нередко случалось, что после боя от взвода или роты оставалась лишь половина, а то и меньше. Между тем оперативно изменить снабжение по новому списочному составу удавалось далеко не всегда.
В моих старых журналистских блокнотах встречались рассказы о том, как иные бойцы превращались в любителей выпить, а затем и в профессиональных выпивох. Вот одна из таких историй, трагическая и комическая одновременно, но не из блокнотов, а из моего детства.
В 1950-е годы наши родственники, проживавшие в обычной ленинградской коммуналке, соседствовали с тихой четой Абрамовичей. Тихими они были в те дни, когда муж не выпивал, но когда он прикладывался к бутылке, а ему, алкоголику, уже много было и не надо, — в квартире начиналось Мамаево побоище. Бывший фронтовик крушил всё, что оказывалось у него перед глазами, орал благим матом и поднимал руку на жену, которую в трезвом состоянии искренне любил.
Жена всякий раз умоляла соседей не вызывать милицию, потому что тоже мужа любила.
Но однажды она всё же не выдержала и, подбежав к висящему на стене в коридоре телефону, набрала 02:
— Помогите! Муж пьяный, дерётся!
— Как фамилия? — спросил дежурный по отделению.
— Абрамович.
— Бросьте, — сказал дежурный. — Абрамовичи так не пьют.
И никто не приехал.
