Три ангела на иконе Андрея Рублева «Троица» и три главные реки Петербурга — казалось бы, между ними нет ничего общего. Оказывается, есть.
В 1985 году в очерке «Полторы комнаты» Иосиф Бродский вспоминал о месте работы своего отца, Военно-морском музее «в самом прекрасном во всём городе здании. А значит, и во всей империи. То было здание бывшей фондовой биржи: сооружение, несравненно более греческое, чем любой Парфенон, и к тому же куда удачней расположенное — на стрелке Васильевского острова, врезавшейся в Неву в самом её широком месте».
Интересно, что Николай Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями», рассуждая о готовности Пушкина вместить в себя весь мир, писал: Александр Сергеевич «с греком — грек» [Гоголь Н.В. Духовная проза. М.: Русская книга, 1992. С. 237].
Это «с греком грек» отсылает к формам и расположению петербургской Биржи, по Бродскому, несравненно более греческим, чем форма и расположение греческого Парфенона.
Вспоминаются и строки Осипа Мандельштама, дух и атмосфера стихотворения которого «Вот дароносица, как солнце золотое…» очень близки духу рублёвской «Троицы»:
Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:
Взят в руки целый мир, как яблоко простое.
Стрелка Васильевского острова «врезается» в центральную невскую акваторию действительно в «самом широком» её локусе напротив Петропавловской крепости, с одной стороны, и Зимнего дворца — с другой. В этой акватории встречаются, демонстрируя всеединство, три главные петербургские реки — Малая Нева, Большая Нева и Большая Невка, омывающая Арсенальную набережную Петроградской стороны с другой стороны от крепости.
Петербург являет себя как всемирный город, вместивший в собственную душу и объединивший в ней разные культуры и традиции. Среди них важна, не в последнюю очередь, античная, певцом которой был Александр Пушкин с его поклонением в поэме «Медный всадник» «строгому, стройному виду» северного Рима.
Античность — это Греция и Рим, черты которых несут в себе стили классицизма и барокко. Когда они соединяются с широким невским разливом, отсылающим к русским просторам, и белыми ночами, это дает ощущение даже превышения планки Греции, преодоления греческой непревзойденности.
Петербург — последний имперский античный город. И он порой превосходит античность в своей античности. А превосходство включает в себя и помнит то, что преодолено, являет ступень к себе.
Превышающий античность петербургский пространственно-архитектурный Античный текст начинает совпадать с пушкинским, созидая единый Петербургский текст. И происходит это во многом благодаря широкому разливу Невы, описанному во вступлении к поэме «Медный всадник».
Биржа Тома де Томона превосходит Грецию в ее греческом духе. А это значит, что Петербург должен понимать Грецию лучше, чем она себя. О схожем понимании русскими Европы писал Фёдор Достоевский в романе «Подросток», рассуждая о «всемирной отзывчивости» «русских скитальцев с мировой тоской».
Русский простор Невы входит в античные формы Биржи и превращает её здание в храм — петербургско-вселенский.
Этот простор убивает утилитарное назначение здания как фондовой биржи. И это при том, что утилитаризм был свойствен мысли Петра, основателя Санкт-Петербурга.
При взгляде на карту Петербурга, т.е. словно на город сверху, открывается соединение, встреча в главной акватории Невы трёх речных линий, имеющих приблизительную и пусть не идеальную форму латинских S. Об S-линиях как главной композиционной основе произведений искусства и природы писал в трактате «Анализ красоты» английский художник Уильям Хогарт (1697–1764), который называл подобные извивы линиями красоты.
Те, кто читал изданные в конце советских времён сочинения Николая Кузанского, помнят: для христианина цифра «3» связана с Троицей.
В главной невской акватории эта цифра присутствует. В этом локусе сходятся три реки, очертания которых отдалённо напоминают S-линии красоты.
И тут следует вспомнить, что в основе композиции каждого из трех ангелов-ипостасей на иконе Андрея Рублева «Троица» лежат идеально гармоничные S-линии. Рисунок трёх рек, встречающихся в главной акватории Невы, словно мечтает о рисунке «Троицы».
Центральная акватория Невы и есть то конкретное место, благодаря которому Петербург называют последним античным городом. Здесь смотрят в широкий разлив Невы, отражаясь в нём, здания, порой очень близко воспроизводящие античную архитектуру.
И три реки Петербурга — эта городская Троица, — сливаясь, обретают античный облик. Его обретает сама вода, становясь зеркалом петербургской античности. Она делается живой водой Петербурга. Вода (она) несёт христианскую Троицу, одетую в греческие одежды, как и икона Андрея Рублева «Троица», на которой женственных ангелов украшают греческие одеяния — гиматии.
И из невской воды выходит апостол Лука, человек античного мира, хотя и исповедовавший иудейство, образованный грек-христианин и предполагаемый автор первых икон Богородицы. Он, скорее всего, составлял своё Евангелие для тех, кто собирался креститься и нуждался в христианском просвещении. Потому вода Невы делается крещенской [См. о Луке и Петербурге, в частности: Крейцер А.В. Апостол Лука и Петербург / Крейцер А.В. Слово Петербурга: новое осмысление. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2020. С. 30–49; То же / Крейцер А.В. Слово Петербурга. Saarbrúcken: LAP LAMBERT Academic Publishing, 2017. С. 25–44; То же // UNIVERSUM: Вестник Герценовского университета. 2014. № 3–4. С. 181–193].
Доведённые до совершенства хогартовские линии красоты есть тот идеал, о котором просто должны грезить пока ещё несовершенные, неровные линии трёх петербургских рек, сходящихся в главной невской акватории и демонстрирующих через цифру «3» всеединство, схожее с всеединством, какое несёт в себе великая икона.
Рублёвские изгибы ангельской гармонии говорят о том, каким может стать Петербург в новом творении, лишь слабый прообраз которого даёт нынешнее.
В пору работы в охране Эрмитажа мне не раз приходилось стоять в обеденное время на лестничной площадке у полукруглого окна одного из самых высоких эрмитажных этажей. Из этого окна на служебной лестнице музея при взгляде вниз часто была видна только невская вода — и больше ничего. Там, внизу, переливались её волны — в разное время разных живописных очертаний. Эта бескрайняя, как мир, вода, тем не менее ограниченная формой полукруглого окна, напоминала мне Чашу в центре иконы Рублёва.
И думалось именно о том, что три петербургские реки, вливающиеся здесь в акваторию Невы, есть то же самое, что три ангела по сторонам от Чаши на бессмертном рублёвском образе.
Тогда Эрмитажу было передано здание Биржи для размещения коллекций отдела геральдики и создания музея геральдики. До этого Биржа стояла три года без хозяина после того, как здание покинул Военно-морской музей. Оно катастрофически разрушалось изнутри и снаружи под воздействием слабых петербургских грунтов, близости речной воды и людского равнодушия.
Там находили приют бомжи и разные сомнительные личности, порой разжигавшие в здании костры. Даже после его передачи Эрмитажу они ломились в закрытые окна. И эрмитажная охрана направляла на ночные дежурства в здание Биржи исключительно мужчин, часто вооруженных.
Всё материальное тленно. Но Биржа — не только материальное явление. Это, прежде всего, создание высокой одухотворённой мысли. Причём речь идёт не столько о человеческой мысли, сколько о её единении, синергии с Божественной в едином Слове.
Биржа — порождение того, что в богословии и философии называют Логосом, или Словом, творящим мир.
Гима́тием в Древней Греции считалась верхняя одежда, накидываемая поверх хитона и представляющая собой прямоугольный кусок плотной ткани без пуговиц или застежек. Этой одежде при драпировке можно было придавать любую форму в зависимости от потребностей и эстетических вкусов человека.
Петербургский архитектор Тома де Томон с особым изяществом накинул готовый принять необходимую форму гиматий на античные сооружения Пестума или Парфенона. И они обрели чудесные очертания Биржи. В здание вошёл невский простор. Оно стало воплощением Красоты северной столицы.
Накидывая гиматий на греческую античность и превращая её в античность петербургскую, один из великих архитекторов города осуществлял движение против убивающего хода времени в античное прошлое человечества, делая его настоящим.
Накидывая гиматий на своих ангелов, Андрей Рублёв делал то же самое.
