Сегодня об этом петербургском доме написано много — прозы, стихов, мемуаров, репортажей… Но талантливая журналистка Галина Георгиевна Зяблова, человек с нелёгкой судьбой, была в числе первых.
Как рассказать о Зеликсоне?..
У нас с ним был уговор: написать книгу. Я спрашивала:
— О тебе или от тебя?
Он хотел, чтобы это были его размышления о жизни, судьбе, Провидении. Это я так обозначаю, сам он никогда не называл того, что нас ведёт. Он вообще считал, что нужно только услышать, уловить. Рассказывал эпизоды и в самом деле невероятные. К примеру, над ним проехал поезд — целый состав, а кого он спас, вытолкнув с рельсов, — я уже не вспомню. Спросить некого — Бори нет.
Помню рассказ о том, как, оказавшись в молодёжной компании, он съехал на лыжах с невероятной высоты. В камере-одиночке изобрёл новую азбуку для слепых. Он баллотировался в Верховный Совет первого перестроечного призыва, я была у него кем-то вроде доверенного лица. Интересные были дни.
Одно заседание предвыборной группы проходило в помещении под Нарвскими воротами (там, оказывается, музей). На большом собрании в ДК им. Газа (амфитеатр красных мягких кресел) его упрекнули: вторая жена с сыном уехали в Израиль. По прежним меркам, достаточно, чтобы быть отвергнутым.
Он водил меня по собственному предприятию. В стерильной белизне там делали приборы для очищения крови. Всё оборудование было им изобретено и его руками изготовлено. В больнице ему приснилось, что он сам и есть этот прибор.
«Генеральный директор ЗАО “Плазмофильтр”, автор более 100 научных работ и 70 изобретений и патентов», — подпись под его портретом на обложке книги.
Он мастерил и изобретал безостановочно. А в компании, за столом, хохмил, играл на гармошке. В деревню Голубково, где мы жили летом, стал нас возить, как только сел за руль. Обливался водой из колодца, выкашивал траву, домкратом поднял край веранды. Когда узнал, что народ держит свиней, попросил:
— Только не называйте поросёнка Борькой.
В Ленинграде Борис жил в знаменитом Доме Мурузи — № 24 по Литейному проспекту, № 27 по улице Пестеля.
В самом начале ХIХ века здесь стоял небольшой особняк с садом, хозяин которого Николай Резанов, один из учредителей Российско-американской компании, отправился в кругосветную экспедицию и сейчас славится как герой рок-оперы «Юнона и Авось».
В 1874–1876 годах тут был возведён огромный доходный дом для князя Мурузи, чей род шёл из греков на турецкой службе. Квартиры сдавались внаём. А в бельэтаже в роскошной квартире из двадцати шести комнат располагались апартаменты самого князя.
В наше время в лучшей и самой просторной комнате (конечно, коммунальной квартиры) жили Боря Зеликсон, Оля и Мишатик. А мы приходили к ним в гости. Все стены были покрыты резьбой — как говорится в справочнике, «причудливая вязь псевдоарабских письмен».
С переменой времён всё больше узнавалось о доме. В 1920 году здесь открылся молодёжный клуб «Дом поэтов», а затем тут же начались занятия «Цеха поэтов», которым руководил Николай Гумилёв.
Надежда Павлович, поэт и переводчик, писала:
Поэты собирались в клуб,
Как будто в гости к музе,
К печному милому теплу:
Литейный, дом Мурузи.
Не перечесть знаменитых ныне имён. Вот лишь одна запись в Дневнике Александра Блока: «Вечер в клубе поэтов на Литейной 21 октября <…> Верховодит Гумилёв — довольно интересно и искусно».
Как раз под окнами бывшей комнаты Зеликсонов теперь размещена памятная доска с портретом Иосифа Бродского. Он тоже жил в Доме Мурузи, но с другой стороны здания, глядящей на Спасо-Преображенский собор.
<…>
Слушала я Бродского в доме Геннадия Моисеевича Рахлина на улице Софьи Перовской, 9 (ныне Малая Конюшенная ул. — Прим. ред.). За столом в этой комнате на пятом этаже бывало много интересного народа. Эпоха чтения стихов! Ахмадулина, Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Кушнер, Соснора, Окуджава…
Когда стол раздвигали на всю комнату, за ним помещался целый театр: дважды была «Таганка», пели Высоцкий и Золотухин, ещё почти безвестные. И все мы на сделанных в ту пору снимках такие молодые!
Бродского, увы, в тот день не снимали. Внезапная была, видно, встреча, а мы-то рядом жили и вот сидели за столом, не раздвинутым и не накрытым, и слушали Иосифа Бродского.
«Большая элегия Джону Донну» читалась долго, раскрылась в деталях лишь после многократных прочтений, после появления книг поэта. «Остановка в пустыне» («Теперь так мало греков в Ленинграде…») запомнилась сразу навечно. Такое чтение могу в своей жизни сравнить лишь с пением Александра Вертинского… Такая же глубина постижения поэтом — событий, слушателем — его чувства. Сразу и навечно: «Для них тут садик, говорят вам — садик», — эта строка звучит и сейчас в моей памяти…
Вверху на снимке: Борис Зеликсон. Фото Ольги Зябловой
(Публикуется с незначительными сокращениями)
