Сегодня исполняется 125 лет со дня рождения Константина Георгиевича Паустовского (1892–1968). Он был одним из самых востребованных писателей послевоенного времени, продолжателем лучших традиций классической русской литературы. Но при этом обладал в литературе своим, неповторимым, исключительным по мастерству стилем. Президентская библиотека предлагает любителям отечественной словесности поразмышлять над стилевыми особенностями произведений мастера, которые содержит её фонд.
Родился будущий писатель в Москве в Гранатном переулке, в семье железнодорожного статистика, бывшего, вопреки прозаической профессии, неисправимым мечтателем. В семье любили театр, много пели, играли на рояле. Младший Паустовский читал запоем, несмотря на то, что по семейным обстоятельствам вынужден был зарабатывать репетиторством ещё в гимназические годы.
Было это уже в Киеве, где в классической гимназии Константину на самом высоком уровне преподавали свои предметы учителя русской словесности, истории, психологии. В 1912 году после окончания гимназии Паустовский поступил на естественно-исторический факультет Киевского университета, затем перевёлся в Московский университет на юридический факультет. Однако ещё в последнем классе гимназии Паустовскому удалось опубликовать свой первый рассказ, и он решил стать писателем. Вот только для осуществления этой мечты надо было «уйти в жизнь», чтобы «всё знать, всё почувствовать и всё понять» — «без этого жизненного опыта пути к писательству не было».
Первой книгой Паустовского стал сборник рассказов «Встречные корабли», затем повесть «Кара-Бугаз», которая открыла читающему миру страны всю мощь начинающего прозаика. После выхода в свет этой повести, а следом за ней «Колхиды» Паустовский навсегда оставил службу и сделал творчество своей единственной работой, более того — потребностью души, смыслом жизни.
Во время Великой Отечественной войны Константин Георгиевич был военным корреспондентом, много писал репортажей, зарисовок, очерков и — рассказов.
На портале Президентской библиотеки можно прочитать электронную копию рассказа Константина Паустовского 1942 года «Встреча», в котором писатель раскрыл свою манеру письма, несущую в себе все признаки самого близкого знакомства с лучшей отечественной литературой. Как много, оказывается, могут передать всего два небольших фрагмента рассказа: «Варвара Яковлевна — фельдшерица туберкулезного санатория — робела не только перед профессорами, но даже перед больными. Больные были почти все из Москвы — народ требовательный и беспокойный. Их раздражала жара, пыльный сад санатория, лечебные процедуры — одним словом, всё».
Речь в рассказе о том, как старая медсестра шла на казнь захваченного фашистами лётчика, приходившегося ей племянником:
«Она смотрела, задохнувшись, задерживая дыхание, глотая слёзы. Это был он. Ваня — всё такой же загорелый, милый, но очень похудевший и с маленькими горькими морщинками вокруг губ. Внезапно руки у Варвары Яковлевны задрожали сильнее, и она уронила сумочку. Она увидела, как люди в толпе начали быстро снимать шапки перед Ваней…».
Этот рассказ можно считать наглядной иллюстрацией к автореферату оцифрованной в Президентской библиотеке диссертации Елены Лихото «Художественный мир малой прозы К.Г. Паустовского 1940-1960-х годов», в котором автор пишет:
«Малая проза К.Г. Паустовского, включающая в себя такие жанры, как рассказы, новеллы, очерки, сказки, представляет собой смысловое и художественное единство. Лежащие в основе этой концепции представления писателя о мире как единстве феноменов природа–человек–творчество в значительной степени сформировались под влиянием идей русских философов-космистов (Н.А. Бердяев, В.И. Вернадский, К.Э. Циолковский) и в художественном плане явились продолжением предшествующей литературной традиции (И.С. Тургенев, А.П. Чехов)».
Автор диссертации выявляет ещё одну существенную деталь: «Представления о мире и человеке были унаследованы К.Г. Паустовским из предшествующей литературной традиции, как романтической, так и реалистической. Это влияние различных типов философско-эстетического отражения действительности обусловило своеобразие стилевой манеры художника (выбор героев, образности, языковых средств)». Особенно отчётливо проявляется это в рассказе «Ручьи, где плещется форель» и других самых заветных вещах писателя.
Паустовский написал серию книг о творчестве и о людях искусства: «Орест Кипренский», «Исаак Левитан», «Тарас Шевченко», «Повесть о лесах», «Золотая роза» — повесть о литературе, о «прекрасной сущности писательского труда». В последние свои годы он работал над большой автобиографической эпопеей «Повесть о жизни».
…На склоне лет Константина Георгиевича сильно удручал тот факт, что в Ленинграде нет музея его любимого поэта Александра Блока. И он зачастил в северную столицу, доказывал в писательских кругах, партийных и общественных, что хотя бы Музей–квартира в доме на Пряжке должна быть. И этот удивительно притягательный в своей подлинности музей был открыт! Об этом в своё время писали во многих газетах и журналах, в том числе в московском журнале «Мир Паустовского», который выходит вот уже не одно десятилетие — настолько широк, многокрасочен, неисчерпаем мир этого выдающегося русского писателя.
Так говорил Паустовский
Нет таких звуков, красок, образов и мыслей — сложных и простых, — для которых не нашлось бы в нашем языке точного выражения.
У меня дурацкая память. Я помню преимущественно ночи. Дни, свет — это быстро забывается, а вот ночи я помню прекрасно. Поэтому жизнь кажется мне полной огней. Ночь всегда празднична. Ночью люди говорят то, что никогда не скажут днем. Вы заметили, что ночью голоса у людей, особенно у женщин, меняются? Утром, после ночных разговоров люди стыдятся смотреть друг другу в глаза. Люди вообще стыдятся хороших вещей, например, человечности, любви, своих слёз, тоски, всего, что не носит серого цвета.
Жизнь каждого — безвестного и великого, безграмотного и утонченного — всегда таит саднящую тоску о другом, более радостном существовании. Так рождается тоска по раю, по стране обетованной, грёзы поэтов, системы философов, переливающееся из одной эпохи в другую томление по недосягаемым краям. «О, вещая душа моя! О сердце, полное тревоги, о, как ты бьёшься на пороге как бы двойного бытия…»
Воображение, рождённое жизнью, в свою очередь получает иной раз власть и над жизнью.
У нас немало книг, написанных как будто слепыми. Предназначены они для зрячих, и в этом заключается вся нелепость появления таких книг.
Ожидание счастливых дней бывает иногда лучше этих дней.
По отношению каждого человека к своему языку можно совершенно точно судить не только о его культурном уровне, но и его гражданской ценности.
