Мне предстояло работать в газете «Северная правда». Одной из сотен советских «правд», где правда часто расходилась с реальностью. К примеру, с той, что встретила меня уже в магаданском аэропорту Сокол.
Путь от Москвы до Ягодного предстоял неблизкий: 8 часов самолётом и 13 —автобусом по Колымской трассе. Ил-62 приземлился ночью, автобус уходил утром. Пристроив чемоданы — большой с вещами и маленький с неразлучной портативной пишущей машинкой — в камере хранения, я огляделся и обнаружил то, о чём теперь мечтал: вывеску «Ресторан».
Мечтал я, конечно, не о вывеске. Кукольная самолётная еда осталась в далёком прошлом, и все мои мысли и чаяния сходились теперь на рюмке водки и хорошем обеде. Или завтраке, или ужине. Не знаю, как назвать эту трапезу в четыре часа не то ночи, не то утра.
Ресторан, как ни странно, был открыт. Явившийся официант, позёвывая, принёс меню и так же сонно удалился, показывая всем своим видом, что спешить нам с ним некуда. Меня это вполне устраивало.
В меню обнаружились, кроме прочих яств, жареная кета с картошкой и салат из кальмаров. И даже кофе! «Что ещё нужно человеку на пересылке!», — подумал, переходя на колымский.
И Колымой пахнуло почти сразу, ещё до кальмаров. Где-то в дальнем углу почти пустого зала материализовалась угрюмая фигура со стаканом в руке. Диагональ, по которой она шла, вяло, но довольно уверенно, вела ко мне. Непроизвольно перед глазами встал образ другого ресторана — из фильма «Бриллиантовая рука»: «Приезжайте к нам на Колыму!» — «Нет, уж лучше вы к нам…»
В плескавшейся на дне стакана бурой жидкости уже на расстоянии в несколько столиков угадывался до печёнок знакомый недорогой портвейн.
— Разрешите присоединиться? — остановившись на миг, утвердительно вопросил незнакомец в прожжённом в районе живота потёртом свитере.
Я ещё разводил руками — куда, мол, деваться, если уж ты тут, а он уже сидел напротив. Высушенное морозом морщинистое лицо как-то странно контрастировало с чёрной, без следов седины, густой шевелюрой. Будто жили они, лицо и шевелюра, при нём по отдельности, не сообразуясь друг с другом.
— Константин, или просто Костя, — представился он и протянул твёрдую, узловатую пятерню. Моя ладошка утонула в ней с некоторой робостью, но вполне уютно.
— Григорий, — отрекомендовался я, слегка расслабляясь.
— Нормально, Григорий? — засмеялся он, открыв рот с редкими жёлтыми зубами.
— Отлично, Константин! — за ответом лезть в карман не пришлось. Не жизнь, а сплошной цитатник.
Он видимо оживился.
— Угостишь убогого?
— Я себе водки заказал.
— И я не откажусь! — он вылил в рот остатки портвейна. — Залакируем!
Я заказал ещё сто водки.
— Закусывать будешь, Константин?
— А от бутербродика с горбушей не откажусь, Григорий.
Дальше, подумалось мне, надо бы вовремя остановиться, чтобы не прохлопать автобус.
— Ты с московского рейса, я тебя сразу срисовал.
— Из Ленинграда.
— О, кормушка Романовых! Как там Гришка Романов поживает?
— У того Гришки всё в порядке.
— А у этого?
— А у этого всё впереди.
— Не секрет — куда?
— Не секрет. В Ягодное.
— Ну, дык земляк! Я ж там срок сидел. Недолго, правда, пока Виссарионыч наш не подох. А то бы всю десятку отмотал… Потом там же, на прииске, на Бурхале… несколько сезонов впахивал. В Комсомольск так и не вернулся.
Чокнулись, молча выпили.
— Политика?
— Да какая политика! Пятьдесят девятая, три вэ, авария на автотранспорте. Хотя и политика. Пацаном я был, восемнадцать лет. Два месяца, как права получил. А тут выборы в Верховный Совет. Попал дежурным на участок — развозить господ-товарищей из выборной комиссии. И где-то в конце дежурства, а дежурили мы сутками, повёз, а было часов пять утра — ночь ещё. Вот как сейчас. Да. Ну и навернулся. В кювет. Товарищи вывалились, один ногу сломал, другой — под борт машины, и почти сразу, на месте… машина крытая была, ГАЗ-51. Легковых-то не хватало. Да… А вообще-то, я и работал на ней — менял паровозные бригады… За две недели всё смастрячили, тогда шили быстро — авария налицо, ну, и политикой, политикой-то усугубили, конечно. Да. Округлили, значит, до десятки… А ты кем будешь?
— Журналист.
— Во, мотай на ус! Потом рассказ напишешь про Константина Петрова, жертву сталинских лагерей.
— Давно гуляешь?
— А неделя, как в отпуске! Всё спустил! Денег — даже не помню, сколько было, за целый промсезон! За жрачку вычли, ну, в артели старательской. Живём, едим вместе. А остальное — гуляй, Константин! У меня и билеты были на материк, туда и обратно, всё честь по чести. Завязал бы до самолёта — улетел бы, вот те крест!
— А там? Не гулял бы?
— Во, Григорий, тут ты в самую точку и попал. Да. И там бы прогудел, вместе с обратным билетом. А назад как? Пешком?
Заказал ему ещё сто.
— А себе?
— А вот я завяжу. Мне ещё в автобусе трястись, укачает…
— Уважаю. Ну, будь!
Он выпил, и ему стало совсем хорошо.
— Ты не думай, я ведь тоже остановиться могу. Вот сейчас спать пойду. В гостинице ещё двое суток койка оплачена. Хошь — пойдём! Подремлешь.
— Спасибо, я уж тут покантуюсь. Недолго осталось.
— Ну, как хошь. А тебе спасибо. Да…
Когда мы одевались, он не без интереса посмотрел на мой, купленный через третьи руки, серый, потёртый, но некогда белый овчинный полушубок.
— То ещё обмундирование… А глянь на моё!
Пальто на Константине было ладное и совсем новое, видимо, купленное на отпускные — кожа с пристёгивающимся мехом. Но шапка — ни к селу, ни к городу, какая-то замызганная солдатская ушанка.
— Фирмá! — кивнул я на пальто.
— А ты думал! Махнём?
Я деликатно промолчал.
— Ну, доплатишь тридцатку. Считай, что даром.
— А и махнул бы. Да где её взять, её заработать надо…
Мы уже вышли из аэропорта.
Он достал и кармана пачку «Памира».
— Куришь?
— Курю.
— Извини, только «Нищий в горах».
Я уже лез за своими.
— Давай мои, болгарские. Нищий твой никуда не денется.
Минут пять молчали, вдыхая пополам с дымом чистый морозный воздух.
— Ладно, держи пять, обиды не держу, — вдруг сказал он. — А за угощение спасибо. Я тебе скажу — всё путём будет. Артель «Салют». Мимо поедешь — заворачивай, гостем будешь!..
— Спасибо, запомню.
— А шубу всё равно спущу. Она мне на что? Для форсу взял, на материк…
Он развернулся и пошёл. Широкая, чуть ссутуленная кожаная спина и нашлёпнутая сверху серая, с болтающимися тесёмками, шапка.
Скрип его шагов по свежему снегу скоро стих, а вместе со скрипом растворилась за дальним фонарём слившаяся с колымской ночью тень.
Нормально, Константин…
Фото из архива газеты «Магаданская правда»
