В будущем году нас ждёт важная дата — 100-летие окончания Гражданской войны. Но вот беда — в сердцах тысяч людей угли той войны не погасли и сегодня. Причём как в России, так и во Франции.
В конце 1990-х годов, когда я был российским представителем в штабе международных миротворцев в бывшей Югославии, мы разговорились с весьма вдумчивым американским офицером. И я спросил, на чьей стороне воевали его предки в их гражданской войне.
Вопрос вызвал у моего собеседника замешательство. Ну как было не позавидовать американцам: они свою гражданскую — внутренне изжили и на том забыли — не то, что мы!
Кто мог тогда вообразить, что через два десятка лет в США возникнет движение BLM и будут сносить памятники, которые вдруг станут считаться неуместными?
Но в 2010-х, работая в Карелии, я услышал историю, показавшуюся мне отправной точкой в осмыслении проблемы окончательного примирения между теми, кто до сих пор ментально так и не вышел из окопов Гражданской войны.
Правда или легенда?
Дело было якобы так…
В середине 1919 года в семье командира чекистского отряда, действовавшего в районе Петрозаводска, случилась беда. Состояние его беременной жены оказалось таковым, что вопрос встал не столько о рождении ребёнка, сколько о спасении самой женщины.
А хорошего врача не было. Вернее, он был, родственник этой женщины (возможно, даже брат), причём служил неподалёку — в Северной губернии (ныне Архангельской области). Вот только служил он у белого генерала Евгения Миллера.
Мужу-чекисту удалось через посыльного попросить шурина приехать под гарантию возвращения, так сказать, к месту службы. Медик-белогвардеец согласился, но с условием — «обменять» свой визит на другой. Речь шла тоже о враче, знакомом белогвардейцу по Первой мировой. Со слов рассказчика, ссылавшегося на потомков «красного» врача, его архангельский коллега сказал приблизительно так: «У меня в штабе бушует цинга. А у вас в Петрозаводске есть еврейчик — вот бы нам его! (возможно, потому, что он — стоматолог). Так что давайте: я — к вам, он — к нам».
Так и сделали. Насколько «стоматолог» помог белым, неизвестно. А в Петрозаводске в 1919 году появилась новая жизнь. И маму тоже спасли…
Эта история показалась мне интересной, хотя детали вызвали вопросы. Почему потомки петрозаводского врача ничего не рассказали о его путешествии к белым? Что он у них делал и как вернулся (если вернулся)? Кроме того, почему цинга, не столь характерная для Севера, ни в чьих воспоминаниях о миллеровской армии не упоминается.
В общем, тот сюжет я не забыл, но стал искать дальше. И вот что мне подсказали историки…
Приблизительно тогда же и там же могло произойти ещё одно событие, тоже имеющее отношение к гипотетическому красно-белому компромиссу. Речь о командировании адмиралом Александром Колчаком своего доверенного лица для выработки общего подхода к Финляндии. Смысл подобной координации мог состоять в исключении финнов из Гражданской войны. Было упомянуто даже имя посланца — штабс-капитан не то Лобанов, не то Лобачов. В развитие темы я услышал намёк на то, что подобные согласования могли пройти без «отмашки» из Москвы, что, с моей точки зрения, было нереально.
Историки, имена которых я не называю, чтобы ненароком не исказить их слова, считали, что в Омском центре изучения Гражданской войны могут найтись подтверждающие документы. Туда я и обратился. Меня ждало разочарование. Сотрудники центра признали, что я не первый, кто проявил интерес к этой, как сразу было сказано, легенде. Но документов, сколько-нибудь её подтверждающих, у них нет. Правда, весьма обтекаемо предположили: возможно, историки имели в виду штабс-капитана Лодыженского, который действительно координировал действия Колчака с Юденичем и не исключено, что и с Миллером. В этом контексте могла фигурировать и Финляндия. Но речь шла как раз о поддержке финнами Юденича. А это исключало договорённости с красными.
Тут можно было поставить точку — легенд много, но документов нет. Однако не всё так просто. Позднее, общаясь с парижскими потомками видных белогвардейцев, я пытался собрать хотя бы намёки на то, что случаи красно-белого примирения всё же были. Так вот, один из самых сложных моих собеседников — Александр Ростиславович, внук адмирала Колчака, — при весьма скупых и неохотных семейных воспоминаниях признал, что слышал, по меньшей мере, о попытках деда найти общий язык с красными по поводу Финляндии. Но на прямой вопрос, откуда он об этом знает, ответа я не получил.
Ещё один нюанс: договаривались ли красные и белые командиры о безопасности своих близких, когда те то и дело оказывались на вражеской территории? Этот вопрос мне также подсказали знакомые историки. Забегая вперёд, поясню: мои парижские собеседники признали, что неформальные соглашения заключались, причём по инициативе белых. Прежде всего, между красными и белыми казаками, хотя, возможно, и не только между ними… Но красные их не только не выполняли, но, злоупотребив доверием, в первую очередь брали в заложники семьи офицеров. Во всяком случае, если какие-то договорённости и достигались, то они были крайне редки, тем более что подробности ни те, ни другие не раскрывали.
Те же парижские собеседники примерно в той же логике пояснили фрагментарные эпизоды обмена лекарствами или отказа от боестолкновений, угрожавших одинаково ценным для сторон местным объектам, например, плотинам. Бывали и случаи освобождения пленных (вспомним эпизод из фильма «Чапаев»), правда, чаще их обмена. Но повторю, оценочный ракурс оставался неизменным — белые вели себя благородно, красные — коварно.
Уже с этого места можно предположить отсутствие в историографии Гражданской войны каких-либо примиренческих доказательств. Собственно, их я не нашёл ни в мемуарах, ни в беллетристике, по крайней мере, мне знакомых. А догадки, даже если они исходят от историков, не в счёт…
Обязательные подробности
— Жертвенность дедов мешает самоидентификации внуков. Поэтому отношение к Москве ещё не устоялось, — это высказывание одного из собеседников наиболее ёмко характеризует услышанное в Париже.
Французские встречи существенно дополнили мои представления о событиях 100-летней давности. И, пользуясь случаем, я ещё раз благодарю тех, кто согласился со мной встретиться. Это — князь Дмитрий Шаховской (спасибо за посредничество недавно оставившему нас представителю в России Объединения членов рода Романовых Ивану Арцишевскому), Александр Колчак-внук, прямые и «отдалённые» родственники генералов Михаила Дроздовского, Александра Кутепова, Сергея Маркова, Георгия Барковского…
Этот список я мог бы продолжить, но отношения между потомками сплошь и рядом нетерпимые. Прямо с порога меня спрашивали, от кого я, а также, к кому и с каким вопросом я намерен обратиться в дальнейшем. А я не исключаю, что к кому-то ещё обращусь или посоветую обратиться. По этой причине и обойдусь без полного списка и без поимённых ссылок на чьи-либо суждения.
Обойду вниманием и характерные телефонные разговоры, которые обрывались после моего «чистосердечного» признания, что я был членом КПСС и дослужился до полковника. По моральным причинам не назову и французских историков «власовского» происхождения или провласовского толка. Кстати, целый ряд выходцев из бывшего СССР, в частности, находящихся в составе иностранного легиона, дорожат знакомством с эмигрантами — посещают, по меньшей мере, чаепития после православных праздников, расспрашивают об истории… Это, конечно, деталь, но именно эти выходцы оказались наиболее независимыми, поэтому полезными для меня посредниками в поиске новых имён-источников. Впрочем, спасибо всем, кто помог мне составить впечатление не только о вчерашнем, но и о сегодняшнем дне.
В целом же картина получалась пёстрая и двусмысленная. Прибегну к старой формуле — с одной стороны, с другой стороны. По общему впечатлению, почти никто — по крайнем мере, из моих собеседников — не забыл об «отеческих гробах». Несмотря на нерусские фамилии (реже — имена), не только акцент, но и примесь французских слов. Память сохранила трогательные реплики типа:
— Послушайте, как внук говорит по-русски. Мы его в воскресную (православную) школу с пяти лет возим — 70 километров в одну сторону…
Кстати, о русском языке. В парижском обиходе он отличается от привычного нам некоторыми лексическими и экспрессивными особенностями: «стояли дождливые погоды», «глупоразмётанные силы», «одночревый полубрат», «отработники» (временные рабочие), «нечестие»… Или нередкое восклицание без видимой смысловой нагрузки, вроде: «Да, но это — Париж!»
Академически образованные собеседники особо подчёркивали значение для себя русского языка:
— Русский, и с оговорками польский, — единственные славянские языки, достигшие высокого уровня развития. Это подтверждается разнообразием причастных и деепричастных конструкций…
Впрочем, в эмигрантской среде бытуют и, так сказать, двуязычные шутки. Так, популярная в Париже торговая сеть monop (то есть, «Моноп») именуется исключительно как «топор».
В блокноте остались и мои пометки, сделанные по ходу бесед: «Когда говорим о дореволюционном прошлом, представители аристократических семей более философичны и, так сказать, сухо историчны — пусть и надменны. А начиная с революции, возникает впечатление, что и Колчака расстреляли вчера и на их глазах…»
Записал я также несколько пословиц, тоже непривычных, но примечательных: «мать и в белой, и красной юбке всё же мать», «воробей, родившийся даже в конюшне, всё равно не станет жеребёнком»… Правда, несколько надоедали однотипные исторические анекдоты: возвращенец (в 1920-1930 годы) обещал фотографией рассказать, как его приняла советская власть — «Если стою, значит, хорошо, если сижу — плохо» Прислал фотографию, а он — лежит! Далее — приглашение посмеяться.
Здесь же — не забытые эмигрантские подробности жизненного пути «бывших»:
— Три года носил туши на скотобойне. А ведь — полковник гвардии!..
Историю Гражданской войны многие знают, но почти всегда со «своей» позиции: «белые побеждали, но за большевиками стоял сначала кайзер, потом — Лондон»
Показывали семейные архивы. И добавляли:
— Родине они, по-видимому, неинтересны. Помню, давным-давно приезжал один ваш поэт, интересовался. С фамилией, кажется, Преображенский.
— Может, Рождественский?
— Да-да, Рождественский… Съездите в Ниццу, там был самый большой архив выпускников Царскосельского лицея. Правда, что с ним сейчас, не знаю. Старики-то ушли…
В подтверждение связей с Россией вспоминали тех, кто уже в последние годы обзавёлся в ней квартирами (но пока не переехал!). Объяснение типовое: «исламский фактор». Из-за чего «Париж — toujours est sous les sirenеs de la police (всё время под полицейскими сиренами)». Поэтому: «раз “тётя Хая” съехала с Батиньоля, значит, совсем беда!»
Некоторые потомки в своём узком кругу иногда посещают русские кафе. Чаще — A la ville de Petrograd («В городе Петрограде»). Оно расположено напротив храма Александра Невского и поражает почти станционной убогостью (как там выступал Эдуард Хиль?).
А далее — с обещанной другой стороны. Бескомпромиссное неприятие советской власти в различной степени распространяется и на сегодняшнюю Россию (вновь повторю:
какое там примирение!). Но дальше мелочей разговор не идёт: «Как мог Маклаков (посол при Временном правительстве) прийти на приём к советскому послу в 1946 году?!», «зачем посол Орлов (в 2008-2017 годах) пригласил нас (в то же посольство) под барэльеф вашего… (далее — полуприличное прозвище Ленина)?» «Знаете, что сказала Татьяна Маррэт (известная экскурсовод по русскому кладбищу в Сент-Женевьев-де-Буа) вашему Путину в 2000 году? — “Покайтесь!”»
За философской паузой тут же следует очередной анекдот, поясняющий отношение к любым левым:
— Если вам нравятся социалисты, воспользуйтесь медицинским полисом, если вы любите коммунистов — неотложную психиатрическую помощь получите без предъявления документов. — И снова приглашающий смех.
Но переход от смеха и даже жёстких суждений к сопониманию всё же не исключён. Так, близкая родственница генерала Барковского, проводившая экскурсию по Сент-Женевьев-де-Буа, подвела меня к одному из самых эмоциональных памятников белогвардейцам — мемориалу дроздовцам. Через паузу она поинтересовалась моим впечатлением-настроением. Я ответил, что, если бы был в военной форме, то отдал бы честь. С этого момента наши отношения заметно потеплели.
Кстати, именно в её архиве я нашёл любопытный документ, подтверждающий не столь однозначное отношение ставших уже революционными солдат к «золотопогонникам». Его текст воспроизвожу с разрешения хранительницы:
«Удостоверение № 911 Дано сие от Исполнительного комитета 75-ой пехотной дивизией бывшему командиру бригады и командующему 75-ой пехотной дивизией солдату Георгию Барковскому в том что он за время своей службы в дивизии ни в каких контр — революционных выступлениях замечен не был и в своих действиях всегда был лойялен и благо желателен к солдатам, что подписями с приложением печати и удостоверяется. (Подпись) 13.1.1918»
Конечно, Гражданская война была ещё впереди. Но может, мы действительно не всё знаем?..
Примечательно, что тема участия офицеров-эмигрантов в гражданской войне в Испании в 1936 году была также отклонена. То есть об их участии на стороне Франко что-то слышали. А о белогвардейцах-республиканцах (о которых я ранее узнал от белградских эмигрантов) говорить категорически отказывались.
Могли ли они победить?
Всем поколениям эмигрантов присущи многочисленные расколы, отсюда и взаимное недоверие потомков. Эти расколы берут начало как в Гражданской (даже в Первой мировой) войне, так и в дальнейших жизненных перипетиях.
Общее место — разделение на монархистов и немонархистов (тех же кадетов и не вполне понятных республиканцев), на приверженцев того или иного дома Романовых — сторонников великого князя Николая Николаевича (таксистами и на прочих «чистых должностях» работали, якобы, по его протекции) и его конкурентов, на «настоящих галлиполийцев» и остальных — более «везучих». Наконец — на «французских» и прочих эмигрантов. Даже на приверженцев двух «конкурирующих» литературных подходов — Владимира Набокова (который «не скучал по родине») и Бориса Зайцева.
Сверх того, на послереволюционных эмигрантов распространился и пресловутый классовый раскол. По воспоминаниям их потомков, большая часть белогвардейцев была представлена выходцами из низовых сословий — не выше мещан и разночинцев. Поэтому их мало что связывало с «высокоблагородиями», тем более теми, кто ещё выше. И это несмотря на то, что немалая часть эмигрантов из армейской среды в Гражданской войне, по сути, не участвовала — уехала из России в начале 1918-го.
Даже лидеров Белого движения их потомки оценивают часто с «разнесённых» сторон: «настоящие» (такие, как, скажем, погибшие Дроздовский и Марков) и «мемуарные», многие из которых «работали на красных» (здесь — разнобой с конспирологическими предположениями родом из Гражданской войны). Некоторые гипотезы-суждения отдают примитивом: «Гражданская война началась с ареста Корниловым государыни» или «Деникин занимался не армией, а своей женой, а Колчак — любовницей».
Мой блокнот испещрён и другими частностями, не вызывающими ничего, кроме недоумения…
Но надо признать: «настоящие белогвардейцы» не приемлют коллаборационистов («Графиня Шереметева сначала работала во французском МИДе, потом — у Риббентропа» /утверждение не проверено — Прим. авт./), а также власовцев, которые «неправдиво приравнивают» себя к послереволюционным эмигрантам.
К слову, во Франции воевавших в РОА осело немало. И их ненависть «к Москве» по сей день — животная. Правда, из разговора с их потомками запомнилось: «То, что вернули Крым, — это правильно» Впрочем, и другие собеседники были явно не на стороне Киева, тем более не на стороне прошлых и нынешних бандеровцев. А вот множащиеся, на изгородях православных церквей, — предложения на суржике, типа «Можу мыти полы», в Париже уже примелькались.
Не знаю, какой бы вывод сделали вы. Но меня раньше, пожалуй, ничто так не убеждало в исторической предопределённости того, что произошло 100 лет назад. И ещё: на память приходят слова генерала Алексея Брусилова, перешедшего, как известно, на сторону красных: «Эти генералы победить не могли» Это он о белых генералах и Гражданской войне.
…Нет, до примирения пока далеко. А может, его не будет совсем: уйдут те, кто что-то помнит из первых уст, а четвёртое-пятое поколения будут вспоминать свои корни по лекалам, сложившимся к их зрелому возрасту. Тем более что самые мудрые из моих собеседников предупреждали о меморициде — преднамеренном размывании памяти.
Грустно…
* * *
Так почему же примирение между красными и белыми до сих пор не состоялось?
Насколько оно нам, здесь, нужно?
Что связывает события 100-летней давности с современностью?
Ответ может быть таким: в нынешний, трудный для страны период обостряющегося политико-идеологического одиночества государству и обществу необходимо консолидировать все российские патриотические силы, в том числе в ближнем и дальнем зарубежье.
Обратите внимание — из нашего обихода уже почти ушло понятие «герой Гражданской войны». Всё больше людей считают, что правильней говорить о трагедии Гражданской войны, ведь когда дерутся два сына, Родине-матери не остаётся ничего, кроме как молиться за обоих. Тем более лозунги «За Веру, Царя и Отечество!» и «За Россию, за свободу до конца!» имеют одну и ту же основу.
Post Scriptum
Так получилось, что мой разговор с историками-власовцами предшествовал спланированному посещению кладбища Пэр Лашез. Именно под впечатлением от услышанного мне захотелось непременно побывать у стены, где были расстреляны последние коммунары. Почтить память.
Долгий — уже в глубоких сумерках — поиск с многочисленными переспрашиваниями, наконец, привёл к 76-му участку…
Сделал со вспышкой несколько снимков у неприметной таблички (где-то 80х40) Aux Morts au Commune 21-27 mai 1871 (Погибшим в Коммуну). Собрался было на выход, но в сгущающейся темноте жена вдруг заметила, что чуть поодаль кто-то стоит. Кажется, в наушниках. Не просто стоит, а будто что-то шепчет. Я подошёл к вполне респектабельному мужчине средних лет:
— Вы поёте?
— Oui, Monsieur
— Простите, а что?
— l’Internationale, Monsieur…
