В ноябре 1911 года, 110 лет назад, открылось движение по этому самому необычному мосту через Неву. Это был шедевр инженерной мысли своего времени, младший брат Эйфелевой башни.
Когда в самом начале ХХ века разрабатывался проект будущей переправы, в документации мост назывался Охтенским. Однако едва этот красавец обрёл реальные очертания, стало ясно, что такое наименование для него слишком бледно и даже унизительно. А потому мост назвали в честь первого российского императора. Ведь, по преданию, Пётр I, стоя где-то здесь на левом берегу Невы, при виде другого берега воскликнул:
— Ох ты, красотища-то какая!
После чего здешние земли на правом берегу стали звать Охтой, а позже — Большой Охтой, поскольку то, что выше по течению, обрело название Охты Малой.
Однако советская власть, конечно, не могла примириться с топонимами, в которых отражены царские, церковные и прочие старорежимные имена. А потому всем переправам через Неву были даны другие названия. Самый нижний по течению Николаевский мост (в память о Николае I, до того Благовещенский) стал мостом Лейтенанта Шмидта, Дворцовый — Республиканским (до 1952 года), Троицкий — мостом Равенства, с конца 1934 года Кировским, Александровский (в честь Александра II) — Литейным, а этот, Императора Петра Великого, — Большим Охтенским, с 1957 года — Большеохтинским.
Это же официальное название сохраняется и сегодня. Хотя всякий, кто едет со стороны центра Петербурга, видит перед собой выведенное крупными золотыми буквами: «Мост императора Петра Великаго».
Авторы проекта — отечественные специалисты: профессор Николаевской инженерной академии полковник Григорий Кривошеин, военный инженер, архитектор Владимир Апышков, а также инженер, строитель, архитектор Алексей Зазерский.
В конкурсе на строительство участвовали 16 проектов, но победил 17-й, внеконкурсный, представленный Кривошеиным и его коллегами. Очевидно, не в последнюю очередь причина заключалась в том, что, по замыслу авторов, их четвёртый мост через Неву должен был стал символом устремлённости России в новый ХХ век.
Это было грандиозное инженерное сооружение, младший брат знаменитой башни Гюстава Эйфеля в Париже. Оно было выполнено в стиле модерн, который олицетворял наступающую эпоху перемен. Наконец, мост словно обозначал границу старого парадного Санкт-Петербурга и его рабочих, фабрично-заводских предместий, где рождается будущее российского экономического могущества.
И строительство уникального, по мировым меркам, моста проводилось своими, российскими силами. Подрядчик работ — фирма «Рудский и К°», изготовитель разводного пролёта, самой сложной части конструкции, — Петербургский металлический завод (в дальнейшем Ленинградский, знаменитый ЛМЗ).
С одним из рядовых строителей Большеохтинского моста, Дмитрием Шутовым, мне удалось встретиться, но только однажды, в 1981-м…
— Родился я на Большой Охте, в рабочей семье, — рассказывал мне Дмитрий Васильевич. — Жили бедно. Отец работал подёнщиком. Где на день наймётся, где — на два. Умер он в 1904 году. Мне было восемь лет, и я его помню плохо.
А вот мать хорошо помню. Она нигде никогда не работала, всё по дому. Иногда испечёт чего или постирает соседям, которые побогаче.
Дом у нас был двухэтажный, деревянный, в Захаровом переулке (ныне не существует — Прим. авт.). Мы в первом этаже снимали квартирку: одна — большая комната, а вторая — клетушка. Водопроводный кран — на улице. На обед мать варила мясо и кости: мясо — отцу, остальное — нам. Скудно, конечно. Хотя мясо, сказать по правде, было дешёвое: если не ошибаюсь, копеек по 12 кило. И вообще, всё большей частью мерилось на копейки: пачка папирос «Ермак» — 3 копейки, четыре луковицы — 1 копейка…
В девять лет я пошёл в церковно-приходскую школу. Она была недалеко от нашего дома — у церкви Святого Духа. В школе у нас учительница была — всё, как положено. А после урока приходил дьякон с линейкой и, если что не так, лупил этой линейкой по голове.
В школе я проучился всего два года. Как отец умер, старших братьев, Ивана с Фёдором, забрали на военную службу, и мне пришлось идти работать. Братья стояли со своим полком в казармах на Новочеркасском проспекте. Эти казармы и по сей день живы. Там и я бывал частенько, наведывался к братьям. Напротив казарм был плац, и мы, мальчишки, были потешными солдатами, учились, чтобы в праздники промаршировать и спеть «Боже, царя храни».
Видал я там и Николая II. С небольшой бородкой такой господин, и царского в нём — только богато расшитый мундир.
Сперва я работал в пароходстве Шитова. Шитовские пароходы перевозили людей с одного берега Невы на другой. Рядом с Конторской улицей у него и дом был, тут же — пристань, и пароходы рядом починяли. Вот на починке пароходов я и работал. Заклёпки нагревал. Клепальщики клепают, а я, значит, нагреваю. За 12 часов работы платили 50–60 копеек. Клепальщики были поляки, и, если хорошо всё делаешь, то они тебе с получки ещё полтинничек подарят.
После, как перешёл на строительство Охтинского моста, там клепальщиками тоже работали поляки. Пригонят по Неве отдельные части моста, а мы их на месте собирали и клепали. Работа всё та же — ветер на Неве сильный, без мехов раздувает горн, поворачиваться надо быстро. Платили так же.
В день получки я был кум королю!
Иду в булочную, покупаю лом (это пирожные, что не купили накануне, так назывались), по 6 копеек за фунт.
Вообще-то с кормёжкой обстояло так: на работе не кормили, каждый ел, что принесёт с собой; правда, татары, которые работали вместе с поляками на мостах, частенько угощали пирожками. Так что в день получки пир стоял горой. В чайных, кроме пирожных, давали ещё за пятачок стакан чаю и к нему за гривенник порцию варенья. Как засядем с мальчишками, за уши не оторвёшь.
…Вот, в общем-то, и весь рассказ. Буквально на следующий день после нашей встречи Дмитрий Васильевич Шутов сильно простудился, попал в больницу, где и умер. Возраст у него уже был преклонный — 85 лет. А выпало на его долю немало — и тяжёлый физический труд, и Великая Отечественная…
