Для кого шли «жёлтые дожди» Константина Симонова?

Сергей Ачильдиев
Январь17/ 2022

«Жди меня», опубликованное 80 лет назад, стало самым известным и любимым стихотворением Великой Отечественной войны. Но судьба у него — и перед публикацией и после — оказалась непростой.

 

Стихотворение появилось на третьей полосе газеты «Правды». И это несмотря на то, что к тому времени Константин Симонов уже почти полгода являлся специальным корреспондентом «Красной звезды».

Такая странность объяснялась тем, что родная газета отклонила эти стихи. В тот раз, вернувшись из очередной поездки на фронт, Симонов, кроме статьи, предложил в «Звёздочку» два поэтических произведения — «Ты помнишь, Алёша дороги Смоленщины» и «Жди меня». Но главный редактор «Красной звезды» Давид Иосифович Ортенберг, несмотря на всю свою давнюю любовь к автору, первую вещь тут же отправил в печать, а вторую, как выражаются газетчики, зарубил.

Сказал:

— Эти стихи, пожалуй, не для военной газеты. Нечего растравлять душу солдата — разлука и без того горька!

Так через много лет вспоминал о том случае сам Симонов.

К этому можно добавить, что такие личные стихи советская идеология и до войны не жаловала, а с началом войны — подавно. Тем более симоновское стихотворение звучало как молитва, а большевики, называвшие себя воинствующими безбожниками, считали такое неприемлемым.

Симонов, очевидно, и сам всё это прекрасно понимал. Не случайно он ещё с июля 1941-го не раз читал «Жди меня» и близким товарищам, и в дружеских компаниях в действующей армии, а 9 декабря по радио. И хотя видел, какое впечатление это стихотворение производило на слушателей («разные люди десятки раз при свете коптилки или ручного фонарика переписывали <его > на клочке бумаги»), знал: товарищи, компании, даже радио — одно, а газеты — другое.

Но почему же то, что Ортенберг посчитал непроходным в главной армейской газете, не остановило Петра Поспелова, редактировавшего «Правду», главную партийную газету?

Сейчас ответить на этот вопрос трудно. Достоверно известно, что в тот самый день в коридоре здания, где находились редакции «Красной звезды», «Правды» и «Комсомольской правды», Симонов столкнулся с Поспеловым. И тот, зазвав спецкора «Звёздочки» в свой кабинет, стал расспрашивать о стихах, а Симонов взял да прочитал ему «Жди меня».

В ответ Пётр Николаевич, писал позже Симонов, «вскочил с кресла, глубоко засунул руки в карманы синего ватника и забегал взад и вперёд по своему холодному кабинету».

— А что? По-моему, хорошие стихи, — сказал он. — Давайте  напечатаем в «Правде». Почему бы нет?

Думаю, это «почему бы нет?» было ответом Поспелова на его собственные сомнения в целесообразности данной публикации. И тем не менее…

Поспелов ещё задолго до войны занимал важные должности в партийных структурах, даже участвовал в написании «Краткого курса истории ВКП(б)», а потому довольно тесно работал со Сталиным и, вероятно, не только понимал, но к тому же хорошо чувствовал, что в данный момент можно, а чего нельзя. И решился на публикацию. И не прогадал. «Жди меня» мгновенно стало самым популярным и самым любимым стихотворением в стране, прежде всего, конечно, в армии.

Правда, многие — в том числе, кстати, Поспелов — не понимали, откуда у автора взялись «жёлтые дожди», и Симонов вынужден был объяснять, что это цвет тоски. Но люди, разбирающиеся в поэзии, таких вопросов не задавали, а, например, Илья Эренбург вообще считал, что эти «жёлтые дожди» — лучшее, что есть  в стихотворении.

Однако у некоторых читателей появились другие вопросы. Действительно ли это стихотворение первоначально было адресовано жене поэта Валентине Серовой, разлуку с которой он во время войны тяжело переживал? И было ли оно написано в  июле 1941-го, как утверждает автор, а не раньше?

Приведу два отрывка из мемуарного очерка моего отца Игоря Ачильдиева. В 1970-е годы он работал сперва в отделе писем «Литературной газеты», который возглавлял Залман Румер, а затем спецкором той же «Литературки».

И вот однажды, когда сотрудница отдела сообщила, что заказала статью Симонову, Румер вдруг сказал, что его «из-за Симонова»… чуть не расстреляли. Ну, тут, конечно, в Залмана Эфроимовича все вцепились, и он рассказал такую историю…

Я сидел в лагере под Магаданом и, как говорится, доходил. Идём мы однажды вечером с работы. Колонна, у всех руки за спиной. Справа — охрана с собаками, слева — охрана с собаками. Я, конечно, гляжу себе под ноги. Вдруг что-нибудь валяется на дороге? И вижу: лежит в грязи спичечный коробок. Не раздумывая, сразу цап его и в карман. Иду, переживаю — что в нём? Вдруг бычок от папиросы? Или крошки хлеба, кусочек сала? А может, сахарку?… В воротах повезло: коробок на шмоне не отобрали.

Прихожу в барак, достаю находку и вижу, в нём лежит скатанная в трубочку бумага. Развернул — на ней стихотворение. Оно мне так понравилось, что я сразу запомнил его слово в слово. «Жди меня, и я вернусь, только очень жди!..». Ну, и так далее. Я решил, что это стихотворение про нас, зэков. Встал и громко, на весь барак прочитал его. Мне бурно аплодировали, словно я артист Яхонтов. Все тут же решили, что это я написал стихотворение про нас.

Гордый, я лёг на нары и уснул. Утром бумажку спрятал в матрас и ушёл на работу. А вечером меня в воротах взяли в сторону… Привели к оперу. Уже кто-то стукнул. В матрасе нашли стихотворение. И пошла писать губерния! «Кто и где сочинял? Где взял бумагу, карандаш? Сознавайся, кто подсказал тебе слова? Зачем читал вслух в бараке?». Они решили, что я написал про заключённых злостное антисоветское произведение, а читая — распространял его, подбивал зэков к бунту.

Наконец, опер мне говорит:

Иди в барак, подумай, что натворил. Даю тебе сроку до утра.

Прихожу в барак сам не свой. Надо, думаю, посоветоваться. А с кем? Только с дружками по нарам. Справа от меня лежал бывший генерал Фредерик Стерн (Клебер), воевал в Испании. Сосед слева, поляк, сидел законно — он был международным вором. Оба советуют идти в сознанку.

Что ты трусишь, Зяма? — толковал генерал. — Ясно, что стихотворение написал профессиональный поэт, оно должно быть широко известно, просто здешние лапотники его не читали. Ты подумай: ну, заведут на тебя дело — и что? Отправят в Магадан. А там тёплая тюрьма. Ещё одну зиму в лагере тебе не пережить. А пока тянется следствие, глядишь, зима кончится. Пересидишь! Не расстреляют же тебя за это проклятое стихотворение…

Поляк говорит:

Положим, расстрелять могут, хотя и по статье не положено. Но ведь и тут ты скоро подохнешь. Может, даже раньше, чем по приговору.

К утру я решился: будь, что будет — пойду в сознанку.

Прихожу на вахту к оперу:

Так, мол, и так, я писал.

Ах ты, — говорит, — такой-сякой!.. Собирай шмотки и в изолятор.

Друзья оказались правы: завертелось дело. Гляжу, меня переводят в Магадан, в тёплую тюрьму. Кормят как подследственного, таскают на допросы. Всё чин-чинарём. Конторское дело неспешное: следователь записывает, я рассказываю, во всём признаюсь…

А на дворе уже скоро весна! И как раз завершается срок расследования по моему делу — третий месяц на исходе. Сижу в тепле, на работу не гоняют. Я немного поправился, отдохнул.

Проходит ещё неделя. Вдруг опять дёргают на допрос. Такого ещё не бывало, чтобы после окончания следствия опять потащили  к следствию. Смотрю — новый следователь. Чином повыше — майор!

Сам писал, говоришь? Ах ты, лагерная сука! Это ж не твои стихи! Это стихотворение товарища Симонова. Оно напечатано во всех газетах. Страна воюет, а ты решил отсидеться в тепле? А ну, мотай в лагерь, зэк вонючий!

Короче, через несколько дней я очутился в своём лагере. Но уже весна, дни пошли теплее. К тому же воры стали давать двойную порцию, они очень уважали поэзию, особенно если про них, да ещё стихи со слезой… Да и я любил поэзию, всё на звезды глядел. Отсюда и прозвище у меня было — Гастроном Астрономович. Так и выжил! А вполне могли и расстрелять… 

Но на этом дело не закончилась. Ещё одну историю про «Жди меня» рассказал Игорю Ачильдиеву его близкий друг Виктор Москалёв — известный московский журналист. После окончания МГУ он был направлен в Норильск, потом через несколько лет вернулся в Москву, работал в «Комсомольской правде», других изданиях. Но считал себя навсегда причастным к «норильскому братству».

Однажды — это было 10 февраля 1978 года — он отправился в Центральный Дом литераторов на традиционный вечер, посвящённый основанию Норильска и известного металлургического комбината.

Вечер, рассказывал мне Витя, был пышным. За столом президиума сидели ответственные работники, партийные деятели, писатели. А во главе стола — Владимир Долгих — тогдашний кандидат в члены Политбюро и бывший директор Норильского комбината. Вёл вечер Константин Симонов.

Публика в зале собралась особая — «северная», любящая выпить и не умеющая сдерживаться. К тому же буфет работал бесперебойно. Когда докладчик начал завираться и витийствовать по поводу великого подвига комсомольцев, построивших Норильск и комбинат под водительством партии, вскочил народный поэт Калмыкии Давид Кугультинов.

Какой комсомол? — закричал он, размахивая руками. — Лучше спросите, где остались мои волосы? Они примёрзли к нарам в Норильске. Где мои зубы? Они остались в Норильске. Костя! — вдруг обратился он к Симонову. — Хоть ты скажи им, ты же знаешь…

И вдруг, сказал Витя, встаёт Симонов и неторопливо, чуть улыбаясь, картавя и совершенно не обращая внимания на Долгих и прочую чиновную знать, говорит:

Да, Кугультинов прав. Норильск строили в основном заключённые. У меня там сидел в лагере друг. Ещё до войны я написал и отправил ему стихотворение «Жди меня».

Он прочитал стихотворение и сел. В зале наступила гробовая тишина. Первым оправился докладчик, продолживший бубнить по бумажке занудный текст. Долгих сидел в президиуме, как каменный, и не улыбнулся, не показал даже виду, что слышал Симонова.

Можно ли верить этим журналистским рассказам? — спросит въедливый читатель. Неужели и вправду «Жди меня» сначала было адресовано безвинно осуждённым и их близким, а уж потом тем, кто воевал на Великой Отечественной?

Что ж, перечитайте стихотворение Симонова. Там нет ни единого слова про войну, бомбёжки и обстрелы, про злую вражескую пулю… Но зато есть загадочное про дальние места, откуда писем не придёт. Может, дальние места — это то, о чём в России испокон веку было принято говорить «места не столь отдалённые», а «писем не придёт» означало приснопамятное «без права переписки»?..

 

Поделиться ссылкой:

Your email address will not be published. Required fields are marked *

Вы можете использовать следующие HTML тэги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

пять × 5 =