Советская власть рождалась в мечтах о светлом народном будущем. Но очень скоро отгородилась от народа номенклатурной системой льгот и привилегий. Унизительной в том числе для самой номенклатуры.
Однажды я, молодой рядовой журналист, припал к советской номенклатурной кормушке. Мне поручили написать выступление передовой работницы и депутата Верховного Совета РСФСР на сессии этой декоративной организации. Я написал и вскоре был вызван в Смольный, чтобы внести кое-какие коррективы.
Подсадили меня в кабинет к инструктору промышленного отдела горкома КПСС, и курил этот инструктор «ВТ» — болгарские сигареты, лучшие тогда в СССР и, конечно же, дефицитные. А в те самые дни их по всему Ленинграду вообще было не сыскать днём с огнём.
— Простите, где вы купили «ВТ»? — спросил я, прикинувшись рваной кофточкой.
— У нас в буфете, — ответил мой сосед с таким превосходством, словно он был лорд-канцлером, хранителем печати.
— Вот здорово, — продолжил я ту же игру, — пойдём обедать, и я себе тоже куплю.
— Вас туда не пустят, — он процедил это с высокомерной усмешечкой.
И тут настала моя очередь — я протянул ему пять рублей и попросил купить мне блок (одна пачка стоила 40 копеек). Инструктор слега покраснел и признался:
— Я могу там купить только четыре пачки…
Советская номенклатура была строго ранжирована, и всяк сверчок знал свой шесток, до неприкрытого унижения. С одной стороны, чтобы не спекулировал своими жалкими благами, а с другой — чтобы имел стимул бороться за повышение по службе.
Этот принцип существовал повсюду и не гнушался мельчайшими нюансами. Когда в середине 1960-х мой отец, живший в Белокаменной, стал членом редколлегии «Московского комсомольца», он был тут же, без спроса, прикреплён к поликлинике Московского горкома партии, а когда был назначен главным редактором воскресного выпуска «МК», к той же поликлинике прикрепили его жену и обеих дочерей.
Номенклатура — это были спецлюди, потому что они имели спецмагазины, спецквартиры, спецдачи, служебные спецмашины из спецгаражей и лечились в спецполиклиниках и спецбольницах. Короче, вели параллельную жизнь.
Уже в феврале 1990 года, буквально накануне крушения советской власти, тогдашний генсек Михаил Горбачёв, выступая на партийном пленуме, заявил: «Товарищи, есть у нас льготы и даже привилегии, которые предусмотрены законом. Это должно быть».
А люди шутили:
— Правила для всех одинаковые, только исключения разные.
— Народ и партия едины. Различны только магазины…
Но главное — номенклатуре завидовали. Её жизнь рисовалась какой-то волшебно роскошной лишь потому, что она была абсолютно закрытой. На самом деле блага всесильных были велики только на фоне общего советского дефицита. Они представляли собой лишь более светлый оттенок серого…
Уже в 1970-е годы — по подсчётам Михаила Восленского, автора классической работы «Номенклатура», — завсектором ЦК КПСС (средняя номенклатура всесоюзного значения) за счёт многочисленных льгот, привилегий и премий имел общий средний доход — 1154 рубля в месяц, почти в пять раз больше среднестатистического рабочего или служащего. К услугам этого условного завсектором ЦК имелись бесплатные путёвки в санатории и дома отдыха, копеечные цены в цекашном «нарпите», закрытые продуктовый и промтоварный магазины, а также прочие блага.
Благ было много, но…
Да, в спецраспределителях продавали в основном импортные товары и недорого, но выбор не шёл ни в какое сравнение даже с каким-нибудь провинциальным французским или итальянским магазинчиком. Казалось бы, если имеешь выездную визу (существовала и такая), езжай за кордон и покупай там, что хочешь. Однако при загранпоездках номенклатурщику тоже не давали разгуляться. Власть берегла каждый доллар, и, в какую бы страну ни отправлялся партийный или хозяйственный начальник, будь то командировка или турпоездка, — зарубежных денег ему давали в обрез.
Даже Григорий Романов, первый секретарь Ленинградского обкома КПСС и член Политбюро, носил скороходовские ботинки. Правда, сшитые на заказ.
Уже в начале 1990-х годов я оказался на всероссийском семинаре журналистов под Симферополем, в санатории всемогущего Минобороны СССР. В сотне метров за окном был прекрасный ведомственный пляж и плескалось Чёрное море, а здесь — в просторных холлах повсюду лежали тяжёлые ковры-пылесборники (признак советского благополучия), в номерах стояли скучно-тяжеловесные столы, стулья и пыточные кровати с пружинами, в туалете в убогом советском унитазе тёк бачок. Таков был унылый генеральский рай, недоступный для простых смертных.
Нередко льготная система благ для привилегированных порождала в них подозрительность и ревнивую злость не только к завистникам из простого народа, но и к самым близким.
В 1980-м я писал про Александра Никитича Панова, делегата III съезда комсомола, того самого съезда, где Ленин сказал: «учиться, учиться и ещё раз учиться». Панов уже был старенький и больной. Встречались мы с ним в «Свердловке», спецбольнице Ленинградского обкома партии.
Один раз, когда я к нему пришёл, то увидел его в больничном саду в окружении родни. Они обсели его, как голуби, и что-то ворковали, ласково ему улыбаясь.
Наконец, родственники ретировались.
— Приятно, когда близкие тебя так любят, — сказал я без всякой задней мысли.
— Ещё бы им меня не любить! — воскликнул мой герой, зло засмеявшись. — Ведь когда я умру, они все сразу лишатся своих обкомовских пайков и льгот.
Наверное, кто-то из родни и вправду его любил, а он всё равно не верил. Так и доживал свой комсомольский век — совсем один…
