Реле с ячейкой иногда шалят не только в старом телефоне. Бывает, ячеи нашей памяти подчас совершенно неожиданно теряют связь друг с другом. И чем ты старше, тем это случается чаще.
Где, в каком времени и пространстве искать тот миг, когда ты впервые ощутил и запомнил себя в этом мире? Иногда это происходит уже в зрелом возрасте. Эмоциональная вспышка вдруг срезает стопор, щёлкает реле, открывая потаённую клеточку памяти, и поди пойми, в самом ли деле это было, или то лишь сон, который теперь будет повторяться из раза в раз.
А, может быть, ты когда-то увидел это на давно забытой фотографии?..
Размышляя таким образом, я всегда считал этот вопрос чисто личным, субъективным, не выходящим за пределы собственных ощущений. Да и не находилось повода как-то обобщить эту проблему, взглянуть на это дело снаружи. Но недаром особенности памяти наука изучает уже много лет. В том числе и волнующий меня вопрос: как и почему человек путает память и воображение (в моем случае: память и сон)? Как функционирует «ложная память»?
Этот термин сегодня вполне научен, причины возникновения ложной памяти анализируются и раскладываются по полочкам. Личностна она, оказывается, лишь отчасти, а масштабы действия этого понятия безграничны. Ложная память, которую можно внушить человеку разными способами, может стать в том числе и страшным идеологическим оружием. Любое искажение истории — это внушение ложной памяти миллионам людей. За примерами далеко ходить не надо, достаточно несколько кликов мышкой.
Есть и другие термины, расширяющие понятие ложной памяти. Например, «эволюция воспоминаний». Это о том, что каждый раз, вспоминая какой-то эпизод, мы можем добавлять в него новую деталь и в следующий раз вспоминаем то же событие, но уже вместе с этой деталью, как будто она была изначально. А вот «ложные воспоминания» — это уже не только психология с неврологией, но и вполне состоявшийся юридический термин — свидетельские показания всегда субъективны, и каждый свидетель рассказывает о событии по-своему или добавляет свои детали. Недаром оперативники говорят: «Врёт, как очевидец».
Обо всём этом сужу на собственном примере. Уже не один год я пытаюсь на основе своего жизненного опыта и личных наблюдений восстановить отдельные картины минувшего века. При этом сам далеко не всегда уверен, что всё, о чем пишу, было на самом деле. Тогда и приходят на помощь различного рода документальные свидетельства — лакмусовая бумага истории.
…Вот мы с мамой сидим на полу в нашей комнате на улице Марата, на каком-то одеяле, слева от входа, там, где потом многие годы будет стоять обеденный стол. Дверь открывается, и входит папа в военной форме. И всё! Экран вспыхнул и погас.
Куда реальнее другие ранние воспоминания.
…Я стою на деревянном крыльце, слева ступеньки, справа и впереди — полуметровая пропасть, развернуться и пойти назад тоже страшно, и от страха и безвыходности начинаю плакать, пока кто-то из взрослых со смехом не снимает меня с этой ужасной верхотуры…
…Кто-то из старших ребят везёт меня на велосипеде, на багажнике, по Дубковскому шоссе Сестрорецка. И вдруг моя левая нога попадает в колесо, между цепью и спицами. Я ору. Идёт кровь. Приезжает скорая, увозит в местную больницу, там накладывают швы, и после ещё будут походы на перевязки. Это не сон. Шраму на левой ноге уже семьдесят…
…Папа привозит меня на Среднюю Подъяческую, 9, к моему двоюродному брату Мише, и я остаюсь у тёти с дядей на несколько дней. Мы с братом ещё не ходим в школу, спускаемся с пятого этажа по широкой лестнице во двор, там много Мишиных друзей и много снега, хотя уже начался март. Я оказался у Миши, потому что моя мама в больнице. А когда я вернусь домой, обнаружу на её руках кулечек из одеяльца, в котором посапывает и морщится во сне маленький человечек, мой родной брат. Теперь нас четверо, и в комнате вновь появится детская металлическая кроватка с опускающейся сеткой, произведение деда Бориса, а Гену мы станем вывозить на улицу на высокой открытой деревянной коляске со странным названием Мальпост.
И вся эта раскадровка — совершенная быль. Даже Мальпост. Уже давно нет родителей, а мы с Геной продолжаем топтать питерские тротуары. Мы тоже две были, хотя совершенно разные…
Вспышками из детского сознания по сей день остаются седые люди, наши соседи. Они умирают почти на моих глазах — тётя Таня, дядя Володя, мать тёти Шуры. Мне совсем не страшно, но почему-то у взрослых на глазах слёзы. Что случилось, почему тётя не просыпается? Первые попытки осмыслить переход человека в мир иной, безуспешные для четырех-пятилетнего ребенка…
И ещё одна вспышка, из мартовских дней 1953 года. Газета «Правда» с траурной рамкой и портретом Сталина, которую я «вижу», лежит на нашем подоконнике, в левом его углу. Эти портреты с траурными рамками были во всех газетах, даже детских.
Перебираю старые родительские фотографии, а их сотни. И вот, как наваждение, возникает снимок: «Я стою на деревянном крыльце, слева ступеньки, справа и впереди — полуметровая пропасть…». Уже описанные выше ощущения двухлетнего ребенка. Или все эти ощущения — ложь, выдумка, и вспоминаю я не свой детский позор, а этот старый снимок из родительского альбома, о котором забыл, по терминологии бабушки Ксени, как про Паньковы штаны?
Память подбрасывает стереотипы, и как тут не запутаться вконец?..
Но нет такого снимка, где мы с мамой сидим в нашей комнате на полу, на каком-то одеяле… Было или не было? И почему папа в военной форме?
Впрочем, по поводу формы ответ, кажется, есть. Из папиного воинского личного дела, добытого в военкомате, следует, что он трижды в послевоенное время был на сборах. В том числе в 1949-м и 1951-м под Ленинградом, а, значит, приезжал домой в военной форме. Так что всё сходится, и нашу с мамой радость при виде папы хорошо вижу.
В продвинутом ХХI веке, когда вся жизнь рассчитана по компьютеру и зафиксирована на селфи, казалось бы, уже не должно быть места суевериям и предрассудкам. Но их, как ни странно, стало больше. Может быть потому, что люди одичали от внезапно навалившихся интернетизации и капитализации? Исчезает культура дружеского общения, больших застолий и коллективных вылазок на пленэр.
Впрочем, появилась ещё одна, совершенно нетехническая причина.
Какой-то дурак придумал притчу о негативе и позитиве, перенеся эти термины из фотографической жизни в реальную. Это о том, что жизнь делится на позитивные, то есть хорошие, радостные события, и негативные, то есть плохие и печальные. И людей, соответственно, тоже надо делить на позитивных и негативных. С позитивными можно общаться и даже дружить. Но поди найди таких, если в основном вокруг одни негативные, погрязшие в своих проблемах. Выходы из своих тупиков негативные видят в поисках позитивных, чтобы, на правах новых вампиров, набрасываться на них и выпивать их энергию. А в итоге получается, что позитивные, шарахаясь из стороны в сторону от всякого негатива, дичают всё больше и быстрее…
В те времена, когда негативы были только в фотолабораториях, люди умели дружить и петь хором за большим, хотя и небогатым, столом. И когда я пишу о первом своём воспоминании, первом ощущении себя, первое, что вспоминаю, — нашу с мамой радость, и этими словами, да ещё таким странным, на первый взгляд, посылом, как «счастливые пятидесятые», определяю свои ощущения тех лет и переношу их на всю нашу семью, а в широком смысле — и на всю страну.
Ещё свежа была в памяти народа война со всеми её бедами. А потому особо ценен был мир, давший детям фронтовиков пусть и бедное, но беспечальное и безмятежное детство. Конечно, страна у нас большая, и в каждом краю жизнь текла по-разному. Но уж не хуже, чем в войну. Да и говорю я прежде всего о своих пятидесятых, беспечально прожитых в тесной комнатке ленинградской коммуналки.
Вокруг меня были добрые и любящие взрослые. И я не знал врагов ни на улице, ни в школе, а значит, не было причин для детских войн. Кроме тех, в которые мы играли во дворе.
Потом приехала из ссылки бабушка. Нашлась младшая бабушкина дочь Вита, выросшая в детдоме для врагов народа. Приехал с семьёй в гости из Саратова бабушкин брат Николай — дядя Коля. Наша семья становилась всё больше.
А сколько больших и малых радостей было летом, в Сестрорецке, на даче! Если всё это не считать счастьем, тогда что же оно?
В газетах, на радио, на телеэкранах, вдруг открывших нам новый мир, вместо сводок Информбюро, звенели лозунги о трудовых победах социализма, и вместе с бравурными маршами до нас доносились новости, дававшие (тут я говорю прежде всего о наших родителях) надежду на то, что самое печальное позади, а впереди — только светлое. Страшные кампании против интеллигенции, деятелей культуры, «космополитов» остались в прошлом. Безвинно осуждённые — те, кто выжил, — вернулись, как моя бабушка Ксения, домой. Появились первые победы в космосе. И не случайно в 1961 году, когда было объявлено, что до коммунизма осталось всего 20 лет, это известие было принято народом почти всерьёз.
Все хотели верить в лучшее!
Так было. Или не было, и всё это — лишь ложная память моего поколения?
