90 лет назад, 7 ноября 1932 года, в Ленинграде на Литейном пр., 4, открылся «Большой дом» — новое здание ОГПУ. Газеты писали, что это подарок пролетариата 15-летию Великого Октября.
В Петербурге это место, в начале Литейного проспекта, издавна считалось самым жутким. До революции здесь стояло здание Окружного суда — «олицетворение кровавого царского режима», сожжённое народом в дни Февральской революции, а также царская тюрьма, вытянувшаяся вдоль Шпалерной улицы. Лучшую территорию для строительства здания, которому суждено было стать олицетворением нового, сталинского режима, найти было трудно.
Всесильное ведомство возводило своё жилище, не стесняя себя ни финансовыми рамками, ни идеологическими или моральными. Металлические конструкции для перекрытий привозили аж из Германии, от самого Круппа. В бригаду архитекторов включили Ноя Троцкого, хотя его фамилия опасно напоминала псевдоним главного сталинского врага. А на отделку гранитного цоколя пустили кладбищенские памятники с могил дворян, купцов и священников. В течение долгих месяцев вдоль окрестных улиц сидели рабочие и усердно гранили надгробные плиты с тыльной стороны, которой отныне навсегда суждено было стать лицевой.
В сравнении со зданием, известным в народе как «Гороховая две» (в 1927 году Гороховая переименована в ул. Дзержинского) новый комплекс на Литейном, 4 (в ту пору пр. Володарского) был просто гигантским. Построенный в стиле конструктивизма, он весь был устремлён вверх и подавлял прохожего своей монументальностью.
Единственной защитой от этого конвейера смерти, который не останавливался тут даже в блокаду, мог служить только… юмор. И ленинградцы не скупились на всякие насмешливые прозвища нового здания ОГПУ-НКВД: «Малая Лубянка», «Девятый вал», «Собор Пляса-на-Крови», «Литейка», «Серый дом»…
И анекдоты рассказывали, хотя за такое можно было в мгновенье ока очутиться в «Шпалерке»…
«— Скажите, где у вас тут Госстрах?» — «— Где Госстрах, не знаю, а Госужас — на Литейном».
«Какой дом в Ленинграде самый высокий?» — «Тот, из чьего подвала виден даже Магадан».
Рабиновича забрали. «— Что же вы, — говорит ему в Большом доме следователь, — распускаете слухи, что у советской власти и продуктов нет, и одежды, и обуви… Это временные трудности. Идите, но впредь будьте осторожнее». Рабинович возвращается домой. «— Ну что, доигрался?» — ругает его жена. «Да ты только подумай , — отвечает Рабинович, — у них даже патроны кончились!».
На входной двери Большого дома повесили объявление: «Звонок не работает. Стучать по телефону»…
А уж легенд — одна фантастичней другой — и вовсе было не счесть. Говорили, будто подвалы «Большого дома» уходят вглубь на много этажей, и все тамошние потайные закоулки никто не знает, поскольку всех зодчих и строителей ликвидировали сразу после возведения здания.
Ещё утверждалось, будто во время войны ни одна бомба сюда не угодила, потому что энкаведешники заблаговременно известили коллег из абвера: на верхнем этаже содержатся пленные немецкие офицеры.
Однако, пожалуй, самое невероятное предание связано с тем, что вода в Неве напротив «Большого дома» всегда была красного оттенка. Горожане испуганно шептали: это гебисты спускают по трубе перемолотые трупы своих жертв. Другие утверждали, что, мол, из подвалов Большого дома ведёт в Неву труба, по которой палачи спускают в невские воды кровь замученных арестантов. И никакие специалисты не могли доказать, что просто в этом месте таковы особенности донного грунта.
