70 лет назад умер Иосиф Сталин. О его смерти и похоронах написано много. Но живые свидетельства и осмысление времени рядовыми очевидцами всегда интересны.
Олег Лебедев — доктор педагогических наук, профессор, член-корреспондент Российской академии образования, эксперт магистерской программы НИУ ВШЭ — Санкт-Петербург «Управление образованием».
Его послужной список весьма велик, но, кроме всего прочего, Олег Ермолаевич — человек, проживший в СССР почти весь период его существования. Он был свидетелем Великой Отечественной войны, присутствовал на похоронах Сталина, активно работал на благо отечественного образования при Хрущёве, Брежневе и Горбачёве. Многое из того, о чём молодые поколения знают лишь из учебников истории, Олег Лебедев видел своими глазами.
— Олег Ермолаевич, вы помните, как узнали о кончине вождя?
— Сталин умер 5 марта вечером, а по радио сообщили об этом на следующее утро. Мы, группа студентов истфака Ленинградского университета, собрались и отправились в Москву, считая необходимым проститься со Сталиным. Это не была чья-то организация, мы это сделали по нашей собственной инициативе. Более того, насколько я знаю, в университете попытались выставить дежурных на Московском вокзале, которые задерживали студентов и отговаривали их от этой поездки.
— Почему отговаривали?
— Наверное, чтобы хоть как-то организовать процесс.
В первый день мы не смогли попасть в Колонный зал Дома Союзов, где проходила процедура прощания, — беспорядков было очень много, возникала давка… Сколько тогда было погибших, в те дни не знали, но жертвы были, и их могло быть довольно много.
Мы попали в Колонный зал только на следующий день и после этого вернулись в Ленинград, но «расставание» со Сталиным у меня продолжалось ещё много лет… Это был процесс внутренней десталинизации — изменялось и отношение к самому этому событию, и к общественной системе. Этот процесс занял у меня лет 30.
— Почему для вас и ваших друзей было так важно поехать на похороны?
— Сейчас я объясняю это двумя обстоятельствами. Первое — мы Сталина боготворили. Второе — мы хотели хоть раз увидеть Сталина своими глазами. Сталин редко выступал, его можно было увидеть только на трибуне мавзолея в Москве.
— Как объяснить такое отношение к Сталину?
— Я очень давно думаю об этом… То время было очень сложным. Сильно менялась жизнь, и в этой неопределённости для людей, конечно, очень важна была вера. Вера в человека, который знает, куда идти, какие решения принимать. У Михаила Исаковского есть замечательные слова, которые объясняют общее отношение к Сталину: «Мы так вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе».
Кроме того, мы многого не знали. О массовых репрессиях стали открыто говорить только после выступления Хрущёва на ХХ съезде партии в 1956 году. Но и это ещё далеко не всё. Многое объясняет идеологическая атмосфера, царившая в стране.
— Сколько времени потребовалось, чтобы изменилось отношение к власти и к людям, которые находятся на её вершине?
— Хрущёв вызывал интерес, нередко и насмешки. При нём власть потеряла свою святость, можно было критиковать её, пусть не всегда публично, но уже в достаточно откровенных разговорах. Во времена Брежнева было то же самое — он стал героем многих политических анекдотов, вообще-то, достаточно добродушных. Но уже стало формироваться понимание того, что смена власти — нормальное явление и бесконечное правление одного человека совсем не обязательно.
— Как вам кажется, при каком вожде в СССР жилось лучше?
— Лучшее время трудно выделить. Но, на мой взгляд, наибольшее влияние на развитие страны оказали Хрущёв и Горбачёв. При Хрущёве многое стало меняться в жизни — началось массовое жилищное строительство, у людей появились отдельные квартиры. В «Новом мире» напечатали «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, получили известность поэты-шестидесятники, стали показывать зарубежные фильмы, продавать зарубежные вещи… Люди стали иначе одеваться, появлялись кафе…
А ещё возникла, хотя и редкая, возможность зарубежных поездок. Первая моя поездка за границу — в 1959 году в ГДР. Возможность поехать за рубеж ограничивалась преимущественно странами социалистического лагеря.
Вот всего одна деталь того времени — в моду вошли сухое вино и чёрный кофе!
— Что же, раньше никто не пил вино и кофе?
— Раньше сухое вино никто серьёзно не воспринимал, а кофе чаще пили только с молоком или заменяли цикорием.
— Вы вслед за Хрущёвым назвали Горбачёва. Сегодня его обвиняют в развале СССР.
— Да, многие связывают имя Горбачёва с распадом Советского Союза и множеством проблем, которые возникли в конце 1980-х и в самом начале 1990-х годов. Это так, и Михаил Сергеевич как руководитель, естественно, не безупречен, но тот поворот, который определила деятельность Горбачёва, изменил всё последующее развитие страны.
При Горбачёве стало понятно, что люди на самом деле могут выбирать власть, потому что до этого выборы носили совершенно фиктивный характер — это была процедура голосования, но не процедура выборов.
— Чем стал для вас распад СССР — трагедией или началом новой главы в истории нашей страны?
— Распад Советского Союза, думаю, был неизбежен — советская система исчерпала свой потенциал развития. Но всё же прекращение существования СССР я встретил с грустью. Если использовать слова из одной песни, популярной в своё время, это была «слеза несбывшихся надежд».
Было жаль, потому что те изменения, которые происходили на протяжении моей жизни, всегда были связаны с определёнными надеждами. В годы войны мы ждали победы, после ждали, когда наладится нормальная жизнь, во времена Брежнева — что же изменится в стране, потому что уже устали от того жизненного уклада, который сложился. С распадом Союза было сожаление от того, что в этой жизни у нас было столько хороших надежд, и всё-таки они не сбылись… Осталась надежда на то, что теперь жизнь будет другой, произойдут качественные изменения в обществе.
— Если бы у вас была такая возможность, что вы взяли бы от Советского Союза, а что оставили в прошлом?
— Хотелось бы вернуть чувство коллективизма, которое в СССР развивалось, было значимо. Это относится к разным сторонам жизни, в том числе и к этническому самоопределению. Когда я был заграницей, я никогда не говорил, что я русский. На Кубе я произносил по-испански: «soy sovietico!», — и людям это было понятно. Там и воспринимали всех именно как советских.
Ну, а в прошлом я оставил бы очереди, которые были всюду. Помню, уже в начале 1990-х был такой забавный эпизод. Я в то время работал председателем комитета по образованию Санкт-Петербурга, и у нас были регулярные контакты с департаментом образования Манчестера. Специалисты из этого департамента во время поездки по нашему городу обратили внимание на очереди в магазине. Рой Джобсон, директор департамента, спросил: «Из-за чего очередь, за чем эти люди стоят?». Ему сказали: «За сыром». «А почему они не могут прийти за ним завтра?» — «Потому что сыра не будет!». Очередь за продуктами питания, за обувью — это было обычное явление.
— Так как же сегодня, через 70 лет после смерти Сталина, оценивать его эпоху. Как время тирании, репрессий, гибели множества людей? Или же как время прорыва — ведь строились фабрики, заводы, Советский Союз победил в Великой Отечественной войне?..
— Думаю, теперь к оценке того времени надо подходить более спокойно. С объективной точки зрения. При реализации крупных проектов всегда надо считаться с тем, во что это обойдётся людям. Надо учитывать, что каждый человек имеет право на жизнь — нельзя реализовывать проекты, перечёркивая это право.
Мне рассказали одну давнюю историю. В дошкольных учреждениях стали увлекаться закаливанием детей, и во время дневного сна было рекомендовано открывать форточки. Потом случилось несчастье — кто-то из детей простудился. Закончилось всё очень печально, и когда это стало предметом общего обсуждения, кто-то сказал, что нельзя так увлекаться закаливанием, потому что дети могут погибнуть. Но ему ответили: «Да, несколько детей умерло, зато сколько оздоровилось».
Нельзя в проектах исходить из того, что можно кем-то пожертвовать. Урок того времени — это вывод о ценности человеческой жизни. Из этой ценности и надо исходить, когда мы принимаем какие-либо масштабные решения. Сейчас жизнь ценится больше, чем она ценилась раньше, и я думаю, сами люди стали больше ценить свою собственную жизнь. Это самое важное.
