Сегодня мы начинаем знакомить читателей с творческим наследием ещё одного известного петербургского литератора. Нам это особенно приятно сделать ещё и потому, что Татьяна Борисовна была нашим автором.
<…> Мой дед Владимир Викторович — сын Виктора Феликсовича Крамковского, которого юношей сослали в Сибирь за участие в Польском освободительном восстании 1863 года. С «лишением прав состояния». Но молодой человек в Сибири не пропал. …Обосновался в Кургане, поступил приказчиком к богатому промышленнику Смолину. Человек энергичный, умный, с острым понятием чести Виктор Феликсович довольно быстро завоевал полное доверие хозяина, который назначил его управляющим, выдав доверенность на ведение всех своих дел.
В 1872 году Виктору Феликсовичу вернули дворянское звание. Вероятно, он мог вернуться в Польшу, но не захотел, пустил корни в сибирской земле. Помимо службы у Смолина, он и сам занимался тем, что в старой России называлось «дело». Стал землевладельцем, открыл пивоваренный завод. Женился на дочери офицера, этнического поляка. Было у него четверо детей — три дочери (две из них близнецы) и сын Владимир, мой дед.
Сыну разрешили учиться в Московском университете. …Владимир Викторович в Ярославле познакомился с 18-летней дочерью профессора лицея Еленой Константиновной Кедровой и влюбился в неё. …Поженившись, они уехали в Сибирь, где и прожили всю жизнь. Вырастили трёх дочерей. Бабушка выучила польский язык, и когда им приходилось расставаться, писала мужу письма на польском.
Владимир Викторович Крамковский
Елена Константиновна Крамковская
Судя по старым фотографиям, в Якутске, уездном Тюкалинске, в Омске было то, что называется хорошим обществом. Были спектакли, гости, новые книги. Бабушка в бальном платье, дедушка в элегантном сюртуке.
Как непохож был этот красивый мужчина с чеховской бородкой и строгим взглядом на того деда, которого я знала! Бывший коллежский секретарь по министерству юстиции, в моём детстве он сидел за маленьким столом на постоялом дворе и выписывал квитанции приезжим крестьянам. Мне нравилось смотреть, как он работает. За его спиной дышали в стойлах лошади. Пахло сеном.
Уже взрослой, я спросила маму, почему юрист с высшим образованием и огромным опытом работы в государственных учреждениях удовлетворился такой скромной должностью. Никуда не брали? Или сам не хотел ничего иного, считая, что быть на виду в те времена опасно? Она не смогла ответить.
Авторитет деда в семье был незыблем. Спокоен, неразговорчив, надёжен. Было в нём какое-то свойство, которое я сейчас назвала бы нравственной бескомпромиссностью.
Как, однако, зацепляются в памяти пустяки. Однажды после шумных игр на улице я прибежала домой. Объявила:
— Меня мучает жажда.
— Говори проще, — посоветовал дедушка, наливая стакан воды. — Я хочу пить.
Говори проще… Я вспоминала эти слова через 20, 30, 50 лет, обдумывая очередную статью.
Мама до самой старости ссылалась на дедовы слова по разным поводам. В семье существовал жёсткий запрет на участие в любых массовых мероприятиях. Студентом дед подрабатывал, давая уроки. Двое его воспитанников договорились пойти с ним на Ходынское поле. По случаю коронации Николая Второго было объявлено массовое гуляние с раздачей сувениров. Случилась страшная давка, в которой погибли две тысячи человек. Один из мальчиков сбежал, и дед не мог его отыскать. Потрясённый, он вернулся с младшим, и они долго сидели на крыльце, не в состоянии войти в дом. Пока старший не вышел из дома сам.
Оказывается, он выбрался из толпы и даже принёс трофей — фаянсовую кружку-сувенир.
— Не подходи близко к толпе, — …повторяла мне мама. Наверное, оттуда у меня отвращение к митинговой стихии.
* * *
Бабушка работала машинисткой в управлении Омской железной дороги. Моя память сохранила не только внешний облик бабушки, её улыбку, озабоченность, печаль. Мне кажется, что с годами я острее чувствую её доброту, молчаливое терпение. Никогда не видела я её раздражённой, сердитой, неуступчивой. Чем бы она ни занималась — стряпала на кухне или, надев пенсне, раскладывала пасьянс, помогала моему старшему брату разобраться в немецкой грамматике или клеила с нами елочные украшения, — от неё всегда веяло покоем и уютом.
Нас часто навещала бабушкина сестра тётя Рая, Раиса Константиновна Кедрова. Мы с братом радовались её приходу. Всегда она приносила нам какие-нибудь незамысловатые, но приятные подарки. Что-то незнакомое, но вкусное, как, например, пачка гематогена. Она охотно вникала в наши детские заботы и всегда умела помочь. Когда я плакала от боли в ухе — отит — и все вокруг сбились с ног, не зная, что делать, тётя Рая просто взяла меня на руки, так, чтобы ноги упирались в тёплую печку, и боль утихла.
У неё была одна странность. Сама она отказывалась от всего вкусного. Не ела ни конфет, ни бабушкиных печений. Исключение делала только в Пасху. У этой странности имелась причина. Тётя Рая приехала из Ярославля погостить у сестры и задержалась в Омске. Начались грозные события Гражданской войны. В Омске правил Колчак, выехать было невозможно. Родители сестёр умерли в Ярославле от голода — голод Поволжья!
Тётя Рая всю жизнь не могла себе этого простить. Замуж не вышла. Работала фармацевтом и почти всю зарплату тратила на тех, кто бедствует. Мне это известно не от неё, рассказала мама. Меня она научила никогда не проходить мимо нищих.
— Подумай, как ему плохо. Хоть что-нибудь дай, хоть копеечку, хоть кусок хлеба. — Нищих стариков в Омске было много.
Тётя Рая брала меня с собой в церковь, рассказывала о святых. Мне было пять лет, когда она окрестила меня. Думая, что готовится купание, я кричала:
— Только без мыла!
Боюсь, что я вела себя с Богом слишком деловито: «Если ты есть, помоги мне».
* * *
…В семье деда жили две тётушки, сёстры его матери. Видимо, возраст их был весьма преклонным, но звали их не бабушками, а тётей Лизой и тётей Маней — чаще просто Манчик.
Тётя Лиза всегда сидела на кровати, о чём-то размышляя, и общалась только с сестрой. Манчик отличалась неиссякаемым интересом к жизни, чувством юмора и милым лукавством, которое я не раз встречала в польках. Именно она ходила на рынок и готовила обед для большой семьи.
…Уследить за нами Манчик, конечно, не могла. Мы с братом были, в сущности, беспризорниками. Как и большинство детей того времени. Но если Жора хлопот не доставлял, то из-за меня приходилось волноваться.
Мы с подружкой отправлялись гулять по городу. Особенно любили Сад пионеров, где были шведские стенки и другие приспособления для лазания. Мама, возвращаясь с работы, спрашивала, где Таня. Никто не знал. Шли искать. Чаще всего находила меня Манчик. Молча брала за руку и приводила домой.
Не зря мама боялась. Мы жили на улице Чехова. Это набережная реки Оми — Омки. Коварная река каждое лето уносила десятки жизней. Подводные воронки меняли рельеф дна, и то, что еще недавно было под ногами твердью, вдруг оказывалось ямой. Нам категорически запрещалось спускаться к реке. Но она манила к себе. Если придёшь пораньше, то может повезти. На кромке воды иногда обнаруживалось что-нибудь интересное — брелок, старая монета. Здесь шли бои с армией Колчака. Выбрасывая разные предметы, Омка напоминала о жертвах.
Права была мама, опасаясь за нас. Я чуть не утонула в Омке. Меня спасла двоюродная сестра Светлана. На моё счастье она оказалась рядом, когда, стирая кукольное платье, я упала с лесенки лицом в воду… Сознание мгновенно отключилось. Я не понимала, что тону. В голове была одна мысль: какая зелёная вода. И если бы Светлана с криком «Ты чего, Танька?» не вытащила меня за платье, я бы утонула.
* * *
<…> Нашу семью не обошли беды 1930-х годов. Все три дочери моего деда Владимира Викторовича и бабушки Елены Константиновны Крамковских стали вдовами ещё в молодости.
Муж младшей — Галины — Николай Воронков (отчества не помню), крупный строитель Сибирской железной дороги, был арестован и вскоре расстрелян. Доискались, что в молодости он был солдатом колчаковской армии? А, может, просто был слишком на виду.
Мой отец Борис Иванович Кудрявцев умер 27 лет. Он был инженер-лесовод. Мы ездили по необъятным сибирским лесам. И в очередной переезд, когда он упаковывал и отвозил на станцию багаж, с ним случилось то, что называли «разрыв сердца».
Вот так мама с двумя маленькими детьми вернулась в Омск, под родительский кров.
Подпись: Фото вверху: Борис Иванович и Ксения Владимировна Кудрявцевы
У дедушки была квартира — одна комната и кухня. Здесь помещались четверо — бабушка, дед и две его тётки. Теперь нас стало семеро. Но не помню, чтобы кто-нибудь из взрослых жаловался на тесноту. Жили дружно, умели радоваться маленьким радостям. Мы с братом принесли в спокойный быт немало шума. Постоянно приходили в гости мамины сёстры и племянники. У тёти Гали детей не было, и она всерьёз просила маму отдать ей брата или меня.
Бабушка и дед не дожили до беды в семье старшей дочери, Ариадны. Тревоги ничто не предвещало. Тётя Ариадна с мужем и тремя детьми жила в доме, который своими руками выстроил дядя Женя. Инженер, преподаватель института, имел золотые руки. Он взял фамилию жены и стал Крамковским. Друзья шутили:
— Шапиро вышел замуж.
Прямой, остроумный, весёлый, он был под стать озорной тёте Ариадне, смешливой и острой на язык. В их семье был культ шахмат. Мальчики всё время сидели над доской. Глядя на них, научились шахматной игре и мы со Светланой.
Отцом дядя Женя был довольно строгим. Однажды пришлось ему выпороть и меня. Семья не видела иной возможности победить моё упорное непослушание. Конечно, маму убедили согласиться с неизбежностью порки. Наказание происходило на глазах у всех. Было не так больно, как обидно. Когда через несколько дней дядя Женя с чем-то обратился ко мне, я демонстративно отвернулась.
Он покончил с собой во время войны. В армию его не призвали, оставив на преподавательской работе. С каким отчаянием он не мог справиться? Видно, это было что-то страшное, если он смог оставить троих детей и любимую жену с её профессией чертежницы в такое трудное время. Мама что-то знала. Незадолго до гибели он написал ей письмо. Из каких-то обмолвок я сделала вывод, возможно ошибочный, что ему что-то грозило, наверное, арест…
О самом серьёзном в присутствии детей не говорилось. И мы никого и ничего не боялись. Помню наши дискуссии со сверстниками во дворе: «Кого ты больше любишь, маму или Сталина?»
* * *
Когда после папиной смерти мама вернулась с нами в Омск, там было голодно. Кто мог, прибегал к помощи Торгсина. <…>
Мама окончила заочные курсы стенографии и стала работать в горсовете. Приятная в общении, она умела, не обижая людей, сохранять дистанцию. <…> Удивительное дело, к ней обращались не по имени, а по имени-отчеству: Ксения Владимировна. Зазывали в компании. Она обычно уклонялась: дети требуют внимания. Как-то знакомая машинистка, особенно старавшаяся подружиться с мамой, попеняла:
— Мы вчера так ждали вас. Было весело, приходили ребята из органов. Хотели познакомиться.
Этих знакомств больше всего опасался дедушка. Бог уберёг, «ребята из органов» так и не смогли познакомиться с ней. Но арестовали председателя горсовета, и маму выкинули на улицу как «его пособницу». Она долго не могла найти работу. Причина увольнения пугала кадровиков. Наконец, взял её к себе Обллес.
А мама мечтала о театре. Дедушка советовал поехать в Москву учиться:
— Напишу Москвину, — с Москвиным он дружил в студенческие годы.
Владимир Викторович Крамковский с внуками Вовой и Юрой
Но расстаться с детьми мама не решилась. Представилась возможность поступить в театральный коллектив местного Дома Красной Армии. Этим самодеятельным театром руководил профессиональный режиссёр. Спектакли имели успех. Мама играла Джемму Болл в «Оводе» Войнич, Раису Гурмыжскую в «Лесе» Островского, Мирандолину в «Хозяйке гостиницы» Гольдони.
О маме даже написали в газете. Вырезку из «Омской правды» она хранила долгие годы. Наверное, кроме приятной внешности, она имела способности. Предложили работу в профессиональном театре. Но не в Омске, а, по-моему, в Ишиме. Она должна была сшить несколько модных туалетов для спектаклей на современные темы. С этим было плохо. Её наряды, служебные и выходные, сводились к костюму и нескольким блузкам. А главное, дети! Пришлось бы оставить их на попечении родителей в Омске. Театральная карьера не сложилась.
Через многие годы, уже пенсионеркой, мама приехала ко мне в Ленинград. В моём «Скороходовском рабочем» ей попался на глаза очерк о театральном коллективе Дворца культуры имени Капранова. Как-то вечером, победив свою застенчивость, она пришла туда. Это вызвало легкое недоумение. Она садилась в сторонке и слушала репетиции.
— Зачем вы сюда ходите? — спросили её.
— Люблю театр.
Репетировали «Каса марэ» Иона Друцэ.
— Прочитайте слова матери, — попросил режиссёр.
Наверное, эти несколько фраз, обращённых к непутёвому сыну, мама прочла искренно и горько. Удивлённые артисты окружили её, не жалея добрых слов.
— Знаете, в чем между нами разница? — сказала одна женщина. — Мы играем, а вы живёте.
Мама вернулась домой счастливая. Режиссёр пообещал ей роль. Надо только побыстрее привести в порядок зубы. Была ли причиной неподъёмность этой задачи в то время? А может, мама оробела, когда мечта её жизни готова была осуществиться?
Она перестала посещать Дворец культуры.
Публикуется с небольшими сокращениями
