Сочувствие, отзывчивость, сострадание… Все мы знаем, что это значит. Но почему тогда не спешим поддержать тех, кто в нас нуждается, а, если и хотим помочь, то зачастую делаем это так неумело?
Я встречала эту пожилую женщину почти каждое утро, в одно и то же время.
Её судьба прочитывалась с первого взгляда. Далеко за восемьдесят. Полноватая, сильно ссутулившаяся. Седые волосы, собранные в жиденький пучок. Зимой — в синем пальто со сшитым из кусочков норки воротником. Летом, даже в самую жару, — в наглухо застегнутом секонд-хендовском плаще. На ногах с опухшими лодыжками стоптанные и не по размеру, но зато удобные кроссовки.
Таща за ручку обшарпанную сумку-тележку с привязанной верёвкой картонной коробкой, она, тяжело переступая, переходила от урны к урне. Собирала бутылки. Иногда стояла, опершись о стену дома. Отдыхала, исподлобья поглядывая на спешащих по своим делам прохожих.
К ней давно все привыкли. Я в том числе. Иногда хотелось подойти, заговорить, может быть, помочь. Но я тут же останавливала себя: а что я ей скажу? Ещё, не дай Бог, обидится.
Или: обязательно расспрошу, но завтра, сегодня никак не получится, просто катастрофически опаздываю на работу!
А иной раз даже успокаивала себя: странно, она же явно ветеран, у неё должна быть приличная пенсия…
Так мы и существовали в параллельных мирах. Она — в своём мире, наполненном безрадостной нищей старостью, я — в своём, под завязку забитом каждодневными заботами и хлопотами. А параллельные прямые, как известно, не пересекаются…
Но в прошлом году, торопясь поздравить соседа-блокадника с Днём Победы, я шла по нашей улице с букетом белых лилий.
И тут из-за поворота показалась она. Та самая старушка. Она занималась привычным делом, подслеповато разглядывая содержимое урн и наклоняясь, чтобы поднять брошенную кем-то под кусты пустую жестяную банку.
Мы поравнялись. Все было, как обычно. За исключением одного — её плащ не был застёгнут, потому что выглянуло солнце и потеплело. Но тут порыв майского ветра откинул в сторону полу, и стала видна колодка с орденскими планками, приколотая к линялой трикотажной кофточке.
Я остолбенела. На секунду. Потом, повинуясь порыву, сделала два шага навстречу — поздравить! Сказать несколько тёплых слов! В конце концов, просто подарить этот букет белых лилий!
Она отшатнулась… Прислонила сумку с бутылками к ограде детского сада. Отвернулась. И застыла, словно хотела стать невидимой, спрятаться от посторонних, которые настырно её разглядывали…
Пряно пахнувшие лилии в моей руке вдруг оказались пошлыми, неуместными. Господи! О чём я думала, когда собиралась подарить ей букет?! Как бы она появилась в пункте приёма вторсырья с цветами, которые стоят несколько сотен рублей?
Ноги стали ватными. Руки опустились. Понурившись, я побрела в сторону дома. Поздравляя соседа, всплакнула. Присела за накрытый его внучкой праздничный стол. Но кусок не лез в горло — перед глазами стояла ссутулившаяся старушка, которая, получив пару десяток за собранные на панели бутылки, вернётся к себе домой, поставит на плиту чайник, намажет кусок хлеба дешёвым плавленым сыром…
Я дала себе слово: когда её встречу, обязательно подойду и скажу:
— Могу я вам чем-нибудь помочь?
На следующее утро я вышла из дома на четверть часа раньше. Шла по улице, выглядывая, не покажется ли вдалеке полноватая женщина в бежевом секонд-хендовском плаще.
Её не было.
Спускаясь в метро, я говорила себе: ну что ж, завтра-то наверняка появится. Но завтра она тоже не появилась. И послезавтра. Её вообще больше не было, ни через неделю, ни через месяц.