Меланхолия и депрессия — два недуга, овладевшие современным обществом. Может ли их побороть каждый человек, сам по себе? Об этом и не только — монография Карин Юханнисон «История меланхолии».
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу…
Анамнез болезни Евгения Онегина я вспомнил, когда проглядывал страничку в одном популярном периодическом издании. «Смертность от психических расстройств в Петербурге возросла почти на 500 процентов», — гласил заголовок центрального, почти полосного материала.
Как вывели эти числа, я не понял, но думаю, умирают вовсе не из-за депрессии. Об этом говорят и профессионалы — их высказывания приведены в этом же обзоре. Однако вместе с тем врачи ожидают, что в ближайшее время люди начнут испытывать ещё бóльшую усталость о жизни. Карантин запирает нас дома, резко меняются привычные условия и ритм жизни. Отсюда суровые расстройства не только тела, но и души.
Но только ли коронавирус будет тому причиной?
Хандра и сплин сопровождают нас все сотни и тысячи лет человеческой истории. Это убедительно показывает Карин Юханнисон в монографии «История меланхолии». Шведский антрополог, историк медицины, исследователь повседневности, она работала усердно и плодотворно, стала членом Шведской королевской академии наук, но скончалась четыре года назад, в конце ноября 2016 года. Сейчас русский перевод «Истории меланхолии» вышел уже четвёртым изданием, но, кажется, именно теперь эта работа особенно актуальна.
Время хандры — так бы я подытожил ощущения родных, друзей и знакомых. И это весьма симптоматично, даже в медицинском смысле. «Потеря смысла жизни или, более конкретно, потеря языка, активности, сил — вплоть до полного нежелания вставать с кровати», — так описывает проявления меланхолии Юханнисон в самом начале исследования. И далее разбирает проявления этого душевного неравновесия в различные эпохи.
А начинает она с античности, когда впервые и появилось представление о чёрной желчи (дословный перевод знаменитого понятия). И хотя желчь не бывает чёрной, но метафора определённого состояния понятна и впечатляет.
Потом автор перепрыгивает почти через две тысячи лет и разбирает формы меланхолии, проявившиеся в более близкие нам времена, — чёрную, серую и белую.
Чёрная меланхолия незаметно пережила Средние века и обнаружилась в XVII столетии. Европейский меланхолик — мужчина, всегда катастрофически не способный к действию. Точнее, из активных поступков он чаще всего выбирает различные возможности самоубийства. «Не проходит и недели, чтобы кто-нибудь не повесился, не утопился в Темзе, не перерезал себе горло или размозжил череп пулей», — писал английский литератор того времени.
Имени Юханнисон не называет. Но мы можем предположить, что и в России люди испытывали те же чувства и вели себя соответственно. «Он застрелиться, слава Богу, попробовать не захотел», — замечает Пушкин, а, стало быть, многие его современники хотели, пробовали и ставили своему существованию свинцовую точку.
Шведский историк предполагает, что проявление чувств, одного и того же ощущения, обусловлено правилами поведения. Этикетом, который диктует человеку эпоха. В те времена и полководцам было не зазорно обливаться слезами, а успешным и состоятельным людям уходить по собственной воле из жизни. Даже рискуя быть похороненным вне церковной ограды.
Серая меланхолия более закрытая. XIX век — время лишних людей не в одной только России. Что меланхоличен Сёрен Кьеркегор — неудивительно. Художнику и мыслителю полагается противостоять миру, быть с ним в постоянном раздоре. Но ведь и железный канцлер Отто фон Бисмарк был подвержен нервным срывам — проявлениям той самой меланхолии. А, может быть, даже депрессии…
Белая меланхолия — синдром прошлого века. Она знакома многим и очень многим. В ней признавался Борис Пастернак, перекладывая на русский язык Поля Верлена:
Хандра ниоткуда,
Но та и хандра,
Когда не от худа
И не от добра.
Но ведь и Константину Симонову, человеку совершенно иного склада, это ощущение было знакомо не понаслышке:
Ни день, ни ночь —
Какой-то средний час.
И скучно, и не знаешь, что такое…
— «Ну что ж, тоскуй.
На этот раз
Ты пойман настоящею тоскою»…
Однако меланхолия разных цветов — состояние яркое. Спектр многих ощущений, который зачастую и может побудить человека к действию. «Почти всегда меланхолия и её спутники свидетельствуют о конфликте между человеком и окружающим миром», — утверждает Юханнисон. А разлад со средой успешно снимается творческой деятельностью. Исследовательница несколько раз повторяет, что «писательство — классическая терапия меланхоликов». Многие коллеги просто радовались нахлынувшему отвращению к жизни, поскольку оно влекло их к письменному столу. «А что мне эта пригоршня праха», — кривился принц Датский и вручал своё стило английскому драматургу.
Сейчас времена иные и более страшные. А потому в середине 1990-х годов мир поразила пандемия депрессии. Меланхолия, по Юханнисон, состояние души. Депрессия — медицинский диагноз. Человек подавлен, общество пребывает в растерянности. Аномия — такой диагноз уже можно поставить и нынешнему столетию. Состояние, в котором размываются все системы моральных норм и этических ценностей.
Даже не знаю, что и кто виновен в этой пандемии — физиология или состояние общества. Но проблема серьёзная. Профессор Бостонского университета социолог Лия Гринфельд (Liah Greenfeld) приводит крайне тревожную статистику: 20 процентов американских студентов либо крайне встревожены, либо крайне подавлены. В своей последней монографии «Mind, modernity, madness» она убедительно демонстрирует, что как шизофрения, так и депрессия по большей части вызываются социальным давлением. С ней солидарна и Юханнисон: «ловушка нашего времени — чувство меры… закручивается спираль потребностей, которая, в конце концов, ударяет и по самому человеку»
Разумеется, с депрессией справиться очень и очень непросто. Но я бы, на своём уровне вечного дилетанта, попробовал сформулировать это так: депрессия — результат запущенной аномии. Косвенным свидетельством тому служат короткие блиц-интервью, помещённые на той самой странице, с которой я и начал свои рассуждения: «если чувствую, что у меня плохое настроение, то ухожу в работу, и оно у меня всегда восстанавливается», «я спасаюсь только работой», «чувствуешь, что грустно — найди себе дело!»…
Вот и я стараюсь превозмочь свою хандру, сочиняя это эссе. Надеюсь, оно пойдёт мне на пользу. И, возможно, не только лишь мне. Помните, как Давид Самойлов обращался к Пушкину, обречённому в холерные времена на заточение в своей небольшой усадьбе:
И за полночь пиши, и спи за полдень,
И будь счастлив, и бормочи во сне!
Благодаренье Богу — ты свободен —
В России, в Болдине, в карантине…
В этой самоизоляции человек сумел за несколько месяцев сделать столько, что другому не хватит и целой жизни. Гоголь утверждал, что наш поэт есть русский человек в его развитии, каким он, может быть, явится лишь через 200 лет. В сроках Николай Васильевич немного ошибся, нам до Александра Сергеевича ещё расти и расти. Но как хорошо, что есть на кого равняться!
