Так уж мы устроены — зимой мечтаем о лете с морским пляжем, а в летнюю жару — о прогулке по свежему снежку. Зиму каждый представляет себе по-своему. Я вспоминаю годы работы на Крайнем Севере.
Моё первое путешествие по Колымской трассе (Федеральная автомобильная дорога Р504 «Колыма», связывающая Магадан и Якутск) началось в аэропорту «Сокол», откуда за тринадцать часов предстояло преодолеть без малого 500 километров до посёлка Ягодное. Там, в местной районной газете, давно уже пустовал стол ответственного секретаря. Короче, только меня там и ждали.
Время действия – январь 1984 года, вполне ещё себе советские времена. Стабильная жизнь, стабильная зарплата и, как нам тогда казалось, полная уверенность в завтрашнем дне, включая рост этой самой зарплаты благодаря северным надбавкам.
Что я знал тогда о Колыме? Да практически ничего. Если не считать двух песен Владимира Высоцкого 1960-х годов, посвящённых его однокласснику Игорю Кохановскому, работавшему тогда в «Магаданском комсомольце»:
Мой друг уехал в Магадан.
Снимите шляпу, снимите шляпу!
Уехал сам, уехал сам,
Не по этапу, не по этапу…
И вторая:
Я увидел Нагайскую бухту
да тракты, —
Улетел я туда
не с бухты-барахты.
Нагайскую бухту я увидел не скоро: для этого надо было приехать в Магадан летом. А пока перед моими глазами была уходящая куда-то в даль прозрачного морозного дня заснеженная дорога — те самые «тракты».
Колымскую трассу начали строить в 1931 году заключённые Дальстроя. Но я ещё ничего о ней не знал. Заметил только, что спланирована трасса весьма разумно. Через каждый час автобус останавливается в большом или малом посёлке и, как правило, около столовой, где можно выпить чайку, а то и перекусить. Потом, запахнув тулуп, покурить на бодрящем морозе, размять ноги, затёкшие на тесном сиденье.
Потопчешься так минут пять на крыльце столовой, под ядрёно-синим небом, и хочется уже обратно в автобус, в тепло, до следующей остановки, до следующего жилья. Львовский автобус типа «Турист» словно специально спроектирован для путешествий по северным трассам, главный его принцип— в тесноте, да не в обиде. Не успеешь задремать — новая остановка.
Названия, привычные для колымчанина, при первом знакомстве вызывают любопытство, желание спросить: что за Мякит, почему Оротукан? А Палатка — это действительно палатка? Потом узнаёшь, что так и есть: Палатка — место, где стоял лагерь геологов, а вся топонимика Колымы и Чукотки — причудливая смесь названий, данных многочисленными местными племенами ещё сотни лет назад, таких как Уптар, Карамкен, Атка, Дебин, — и новых, нанесённых на карты геологов-первопроходцев в ХХ веке: Снежный, Яблоневый, Горный, Спорное, Рыбный.
Глядя на плотно укатанный снегом грунтово-щебёночный тракт, на уходящие вверх прямо от правого борта дороги, заштрихованные чёрными стволами лиственниц белые сопки, и на обрыв, падающий слева на сто, двести, триста метров вниз, к долинам замёрзших на долгие месяцы рек, нетрудно представить себе, как вели и везли по этому тракту голодных, всеми ветрами продуваемых заключённых. Да и тем, кто сидел в холодных кабинах раздолбанных полуторок и пятых ЗиСов, приходилось несладко.
Когда-то, вот по этой же дороге, ехала в лагерь Эльген, в наш Ягоднинский район, осуждённая на 10 лет лагерей Евгения Гинзбург, чей автобиографический роман «Крутой маршрут» будет опубликован лишь в годы перестройки:
«…Действительно, вроде дальше было уже некуда, а мы все ехали и ехали, вернее, нас, окоченевших, сгрудившихся, как овцы по дороге на бойню, все волокли и волокли в открытых грузовиках. И казалось, не будет конца этим снежным пустыням, этим обступившим нас сахарным головам сопок».
Тут и там вдоль трассы — метки дорожных трагедий: где руль, где колесо, где небольшой памятник… Скопилось их за десятки лет великое множество. Колымская природа коварна. Только что светило солнце, и вдруг повалил густой снег, и уже не видно ни сопок вокруг, ни самой дороги. А летом, после сильных дождей, с тех же сопок обрушиваются на трассу, поперёк её, потоки воды, и проехать через образовавшиеся за считанные минуты промоины уже невозможно. Пока не прибудут дорожники на бульдозерах и грейдерах и не восстановят покрытие.
Трасса идёт до Ягодного, а потом ещё сто километров до Сусумана. За Сусуманским районом — уже Якутия. И, если ехать по той же дороге дальше, переправляясь на паромах через сибирские реки, можно доехать до Москвы, или до Ростова, а, может, и до Калининграда. Уйдёт на это недели три, не меньше. И ведь ездят. И не на вездеходах, а на личных «Москвичах»!
С некоторыми из таких смельчаков я потом познакомился. Северный отпуск, если брать его за три года, — пять месяцев. Сажает такой отчаянный автолюбитель семью в салон своего 412-го и колдыбает через всю страну с востока на запад, привет Литве и Украине от чукчей и эскимосов! На дорогу туда-обратно — полтора месяца, остальные три с половиной — пей да гуляй. Кто-то успеет редиску вырастить и хату подремонтировать, а кто-то — своим ходом, опять же, на Чёрное море…
Январское солнце быстро садится, плотно сгустившуюся тьму режут лишь фары встречных и обгоняющих нас автомобилей. Когда дорога идёт вверх, нет-нет да полоснёт впереди по чёрному небу, словно прожектор, хлёсткий луч, — это по той стороне перевала карабкается вверх встречная машина. Мы сближаемся, и луч всё ниже наклоняется к дороге, и вот уже превращается в две встречные точки фар. Разъезжаемся в вихре вспыхнувшего электрическими искрами снега.
Жёлтые, сонные огни Ягодного впереди — как сигнал об избавлении. Собираю вещи, пытаюсь сквозь лунку в окне разглядеть посёлок. Но реальные очертания нового своего места жительства я увижу лишь завтра.
На остановке — одинокая, укутанная в тулуп, фигура. Андрей, тоже недавно приехавший на Колыму из Ленинграда.
Застёгиваюсь на все пуговицы, поднимаю воротник. В тишине, под каблуками, скрипит снег. Идти, оказывается, не так уж и далеко.
— Да тут всё рядом, — говорит Андрей, — считай, уже пришли.
Двухэтажный деревянный дом, дедушка советского сервиса. Гостиница «Центральная».
— А что, есть и периферийные?
— Да нет, она в посёлке одна-единственная, если не считать ведомственных, на две-три комнаты, — отвечает Андрей.
В кресле, рядом с окошечком дежурной, раскинулась, прямо в шубе, бабулька неопределённого возраста. Дверь хлопнула, она встрепенулась, зыркнула на меня, на вещи:
— Кто таков?
— Наш, питерский, будет в газете работать, — докладывает Андрей.
— Ага, питерский, знаю, говорили… Ну-ну…
Отдаю дежурной паспорт, осматриваюсь. Бросается в глаза объявление:
«Внимание проживающих!
Ввиду ремонта душ временно закрыт.
Администрация».
Это по-нашему! Зачем человеку, который ночь провёл в поезде Ленинград–Москва, потом восемь часов в салоне Ил–62 Москва–Магадан, да ещё целый день в автобусе, —зачем этому человеку душ? Интересно, давно ли оно висит? Надо будет спросить. Может быть, с прошлого лета?
По другую сторону окошечка дежурной — плакатик посолидней:
«СВИДЕТЕЛЬСТВО
В соответствии с положением об отношении гостиниц и номеров в гостиницах к категориям гостинице п. Ягодное присвоен IV разряд.
Основание: Приказ Министерства ЖКХ от 30.11.79 № 737.
Ого! Самому Министерству ЖКХ уже пять лет известно, что есть на краю страны гостиница «Центральная» в посёлке Ягодном! И бабах — ей четвёртый разряд. Или не бабах? Что-то мне подсказывает, что пятый — это уже просто сортир на колесах.
Опять хлопает дверь. Вваливаются румяные с мороза парни с красными повязками. Дружинники.
— Здрасьте, здрасьте! Как обстановка? Бичующих нет?
— Никак нет! — опережая дежурную, бодро рапортует бабушка-бичиха. Себя она не считает, она здесь — местная достопримечательность. Почти памятник.
— Как здоровье, бабуля? — спрашивает главный дружинник, почти милиционер.
— Да вашими молитвами. Погода не дёргает, и слава Богу.
— Мы, бабушка, не молимся, мы к врачам ходим. Потому что комсомольцы.
— Ну да, — соглашается бабушка, — какие у вас молитвы? У вас лозунги…
Получаю, наконец, ключ, осторожно поднимаюсь по гулкой лестнице, по скрипучим ступенькам, на второй этаж. На плече сумка, в руке пишущая машинка. Андрей несёт чемодан. Номер совсем маленький, но главное — одноместный.
Сбрасываю тулуп, сажусь на единственный облезлый стул. Вдруг как-то совсем некстати тарахтит будильник. Наверное, в номере справа. А слева женский голос с характерным южным выговором рассказывает о колымском житье маме из Донецка.
Андрей приглашает к себе, обмыть приезд. Ужинаем, выпиваем по полстакана водки. Скорее символически, чем всерьёз:
— Подъём в восемь. К девяти на работу, — поясняет Андрей, убирая бутылку с глаз долой. — Потерпит до завтра.
— Так уж сразу и на работу?
— А чего ещё-то делать? На экскурсию пойдёшь?
— И то верно. Редакция далеко?
— Не успеешь выйти — уже пришёл.
Так и не увидев толком Ягодного, от фонаря к фонарю, проскрипели утром по снегу до одноэтажного барака, в котором располагались редакция газеты и районная типография.
Газета, где моя жизнь задержится на два года, называется «Северной правдой», хотя могла бы называться и «Ягоднинской», ведь мы находимся в райцентре Ягодное, что в 528 километрах от Магадана, на берегу одноимённого ручья, который тут же, на территории посёлка, впадает в реку Дебин, приток Колымы.
В 1932-м году на этом, ещё безымянном тогда ручье, работала геологическая партия. Поисковики поразились обилию брусники и голубики в окрестностях, и в честь сочных ягод назвали речушку.
Через четыре года берега ручья стали застраиваться, появился посёлок. В историю ХХ века, кроме всего прочего, он вошёл как пересылка, где дважды, в 1943-м и 1945-м, побывал Варлам Шаламов. Именно отсюда оба раза, вопреки всем правилам (в одну и ту же спецзону дважды не сажали), его отправили на штрафной прииск, в спецзону на Джелгале. Потом Шаламов срисует эту спецзону своим угрюмо-выразительным почерком в хорошо известном теперь рассказе «Город на горе».
22 июня 1943 года Шаламов, после попытки побега, ждал здесь смертного приговора, но получил всего лишь 10 лет лагерей по статье 58-10: за антисоветскую агитацию. Это было редкое по тем временам открытое заседание трибунала с тремя свидетелями (правда, одного из них Варлам Тихонович видел впервые), а также с последним словом обвиняемого. «Единственный гласный суд в моей жизни».
…Я сижу за своим новым рабочим столом, передо мной — вёрстка первой полосы завтрашнего номера с двумя «хвостами». Хвосты надо сократить, полосу — вычитать и отправить на правку в типографию, к линотипистке и метранпажу.
За окном, наконец, светает. Сидящая напротив сотрудница говорит, что завтра обещают минус пятьдесят.
Ягодное. Фото Владимира Чеховских
