Лев Толстой в дневниках писал, что люди часто обманываются, думая, будто красота есть добро. Но, наверное, не реже они обманываются, думая, будто внешний вид человека соответствует его уму.
История
Почему в сталинские годы абсолютное большинство народа покорно шло на бойню? Над ответом на этот вопрос бились многие учёные.
А не проявилось ли тогда то свойство человеческой психики, которое часто встречается у отдельных людей при наступлении смертельной опасности? Охваченный страхом, человек не выдерживает эмоционального напряжения и словно засыпает. Об этом белорусы рассказывали Алесю Адамовичу, когда он собирал материалы для книги «Я из огненной деревни…», об этом же говорили мне те, с кем я встречался, когда собирал материалы для книги «Голоса. Воспоминания о погибшем детстве».
Так не произошёл ли и при ежово-ягодо-бериевских ужасах тот же феномен, только в масштабах уже всей нации? Не заснула ли она, оцепенев от страха?
Как только прогремело на всю страну «великое произведение» Леонида Брежнева «Малая земля», журналистов погнали копать всё вокруг этой темы, чтобы ещё больше восславить новоявленного гения. Вот и я был отправлен на прядильно-ткацкую фабрику имени Петра Анисимова, к скромному юрисконсульту с весьма странным сочетанием имени, отчества и фамилии — Александру Моисеевичу Васькину. Этот человек воевал на Малой земле, причём не одну неделю, был сильно ранен и буквально чудом остался жив.
Он объяснил мне, как там было:
— В книжке Брежнева всё правда. За исключением одного — он никогда не был на Малой земле. Не подумайте только, что я хочу сказать, будто Леонид Ильич — трус. Дело в том, что Малая земля — это станица, и, как всякая станица, она представляла собой одну единственную улицу, вытянутую на несколько километров. По одной стороне под развалинами домов — немцы, по другую — мы. Ни немецкая авиация, ни наша там даже не бомбила, ведь всё так близко, что наверняка попадёшь в своих. Мы переговаривались с фашистами, подшучивали друг над дружкой. Примерно каждые два месяца состав менялся полностью, как с их стороны, так и с нашей: выбывали все — кто от ран, кто подчистую. Приказом командующего нашей армией любому офицеру в звании выше майора было запрещено появляться на Малой земле. Так что Брежнев, будучи полковником, просто не имел права у нас бывать. Иначе пошёл бы под трибунал за неисполнение приказа.
Общество
На смену властителям дум пришли властители сумм
Всем многочисленным народам свойственна способность после тяжёлых испытаний самовосстанавливаться, хотя и не сразу, конечно. Вообще, народ — это самовосстанавливающаяся система. Не это ли хотел сказать Достоевский, когда писал в «Дневнике писателя», что «народ спасёт себя сам»?
— Главное — не считать главным то, что все считают главным!
Культура и искусство
Если бы про Робинзона Крузо писал не Даниэль Дефо, а Лев Толстой, то у него наверняка не Робинзон, а Пятница стал бы учителем, и нравственность, уровень цивилизованности Пятницы оказались бы выше, чем у Робинзона.
В советской критике русская литературная классика XIX века всегда называлась критическим реализмом. А правильнее бы — аналитический реализм. Анализу повергались общество, социальные проблемы, людские характеры, слова и поступки.
Дневник отличается от мемуаров тем, что автор не знает, о чём будет следующая страница. Это очень важно: возникает эффект непредсказуемости, ожидания неожиданного. Именно это, а не только правдивость фактов, зачастую оказывается для читателя наиболее ценным.
Гениальная идея — это всего лишь гениальная идея, не больше. Только её реализация способна сделать гениальным и автора.
Роман «Мы», написанный Евгением Замятиным в 1920 году, был тут же запрещён юной советской властью. Вероятно, не только писатель предвидел, что произойдёт с этим обществом в скором будущем, но и она сама достаточно трезво предугадывала себя.
Личность
— Всем, что во мне есть хорошего, я обязан книгам, родителям, школе и всему прогрессивному человечеству. А кому ж я обязан тем, что во мне есть плохого? Исключительно самому себе, что ли?
Если человек обижается раз в год, его любят ещё сильней. Если каждый день — его ненавидят.
— Не надо мне «доширак» на уши вешать!
