Дачурка

Зачем горожанину дача и почему он её так любит? Только там он никому ничего не должен, ни от кого не зависит и сам себе начальник. Короче, свободен, как сама природа. 

 Не люблю я эту работу. Сперва вытаскиваешь погружной мотор из скважины и, обтерев его насухо тряпками, укладываешь на втором этаже. Потом опорожняешь стоящие под водостоком бочки и затаскиваешь их в сарай. Затем собираешь по дому всё, что на зиму надо везти в город, и упаковываешь в машину — увесистую коробку с банками, в которых засоленные женой огурцы и сваренное варенье, два цветка в горшках, старенький ноутбук и кучу всякого барахла, неведомо зачем перевозимого с дачи в город и обратно. 

Ну вот, теперь надо открытое крыльцо укрыть листами гофрированного пластика — от дождя, снега и всяких любопытствующих субъектов. Пластик пружинит под рукой, и гвоздь никак не хочет забиваться. Это потому, что пальцы промёрзли на ледяном ветру, говорю я себе. А на самом деле потому, что всё это я делаю без малейшего желания. Не люблю куда-нибудь надолго уезжать, тем более с родной дачи на целых полгода… 

Конечно, в глазах людей состоятельных наши старые «фазенды» — жалкое зрелище. Шесть соток бывших неудобий с бревенчатым домом пять на пять (самое большое — шесть на шесть), сараем, небольшой банькой и отдельно стоящей будкой («туалетом типа сортир»). То ли дело полгектара земли с лесом, цветами и особняком. Но мне такие просторы с хоромами даром не нужны. Там охрана, высокие заборы и неуёмное стремление «на людей посмотреть и себя показать», то есть сплошной выпендрёж. Помимо собственной воли, ощущаешь себя, будто на официальном приёме, всегда обязан соответствовать и дресс-коду, и дизайн-уровню, и чужим вкусам. 

А тут всё просто, как прущая из унавоженной земли морковка. Воздух такой, что не только за выходные, за весь отпуск не надышишься. Тишина такая, что вечером ложишься спать и слышишь, как у тебя стучит сердце. 

Здесь всё не так, как в городе. Никто никуда не бежит, не толкается, не нервничает. Народ тихий, неспешный, приветливый, мышцы лица расслаблены и всегда готовы к улыбке. 

Образ жизни — свободный. Захотел надеть старую рубаху и мятые штаны — надевай! Захотел плюхнуться на грязный пень, подпирающий стенку сарая, — плюхайся! Никто на тебя косо не взглянет, даже жена.  

И по работе на своих шести сотках можешь делать, что вздумается. Сам—сусам. Лопату схватил — копай, пилу взял — пили, молоток поднял — бей гвоздь! И работаешь не по принуждению, а в охотку, сколько сам себе задал. Да на природном воздухе, где пахнет первобытным устройством мироздания. 

Зато всё, что вырастил, построил, смастерил, — твоё! Не в том смысле, что принадлежит именно тебе и никому другому. Этого-то как раз и нет: на даче чуть не всякий готов поделиться чудодейственными зёрнами и рассадой, излишками урожая, гвоздями, инструментом и даже досками, которые так запросто не валяются, потому как стоят немалых денег. 

А чего сам сделать не можешь — найми бригаду умельцев или пойди к соседям, они помогут и советом, и самым активным участием. Соседи, если сумел правильно выстроить с ними отношения, — самые близкие и незаменимые твои друзья. Среди них всегда найдутся мастера на все руки — мичурины, кулибины, а левши так вообще через одного. Только не всегда можно запросто определить, кто есть кто: тут граждане гуляют не по—городскому скромно, без всяких погон и знаков различия. 

…Как-то раз попал я на дачу, хозяином которой оказался директор одной из крупнейших клиник Петербурга — доктор наук, профессор, светило при всех мыслимых для его ранга регалиях. Захожу в калитку и вижу: человек в стоптанных туфлях, видавших ещё военную подготовку времён Осоавиахима, в дранной телогрейке, с трёхдневной щетиной и прикрытый сверху выцветшей лыжной шапочкой. Он перехватил мой недоумённый взгляд и произнёс вещие слова: 

— Вышли мы все из народа, и очень хочется хотя б на время туда вернуться. А кому не очень хочется — тому вдобавок полезно. 

Поделиться ссылкой: