На прошлой неделе Францию накрыла волна терактов, которые совершали религиозные фанатики-одиночки. Почему такие преступления регулярно происходят в этой стране?
В четверг, во время утренней службы в собор Нотр-Дам ворвался молодой человек с ножом. Он обезглавил двух прихожан — мужчину и женщину. Ещё один человек от тяжёлых ранений скончался уже за пределами собора.
Буквально через несколько часов подобный теракт пытались совершить двое. Один, в Авиньоне, был уничтожен полицией, второго, в Лионе, удалось арестовать.
На следующий день, в пятницу, в 15-м округе Парижа ещё один террорист, держа в обеих руках по ножу, с криками «Аллах акбар» атаковал полицейских, но был обезврежен с помощью электрошокера.
Наконец, уже в субботу в Лионе преступник двумя выстрелами тяжело ранил православного священника.
Президент Эмманюэль Макрон сделал ряд крайне жёстких заявлений, и его поддержали большинство французов, в том числе даже Марин Ле Пен, лидер националистов.
Сегодня во Франции почти все политики и политологи призывают принять к исламистским радикалам самые действенные меры, вплоть до высылки из страны активистов и закрытия организаций, которые служат рассадниками экстремизма. Другие точки зрения фактически не встречаются — они не находят поддержки.
Похоже, в последние дни французы убедились: дальше так жить нельзя!
А ведь ещё совсем недавно, после того как 16 октября в парижском пригороде юный чеченец, имевший статус беженца, обезглавил школьного учителя Самюэля Пати (см. об этом в «Мозгократии»), Макрон говорил совсем другое.
Напомню: учитель демонстрировал карикатуры на Пророка, и этот факт спровоцировал не только теракты в самой Франции, но и выступления мусульман за рубежом. В ответ президент заявил, что все французы имеют право на свободу — свободу слова и демонстрацию любых рисунков. «Мы от этого не откажемся!», — сказал тогда Макрон.
Очевидно, потребовалось пережить ещё пять терактов подряд, чтобы понять — такая политика ведёт к катастрофе.
Сейчас во Франции живут свыше пяти с половиной миллионов мусульман, это около 9 процентов всего населения. Более высокого показателя нет ни в одной европейской стране.
Отношения с алжирской, турецкой, марокканской, чеченской, сирийской диаспорами, объединёнными одной религией, слишком долго строились, в общем-то, по одному единственному принципу. То, что у вас там внутри происходит, — ваше внутреннее дело, но вы находитесь на территории свободной страны, а потому обязаны разделять наши европейские ценности и проявлять к ним толерантность, которая является краеугольным камнем нашей культуры.
При этом два важнейших условия этой европейской культуры сами французы напрочь забывали. Во-первых, свобода слова — это не только возможность говорить, чтó думаешь, но и обязанность думать, чтó говоришь. А, во-вторых, толерантность замечательна лишь в том случае, когда её обязаны соблюдать не только другие, но и ты сам.
Почему, спрашивается, мусульмане должны быть толерантными в отношении французов, когда те, наплевав на эту самую толерантность, оскорбляют их религиозные чувства, причём делают это намеренно, заранее зная, какую реакцию это вызовет в мусульманской среде?
Если вам у нас не нравится, отвечали многие французы, уезжайте к себе обратно и там живите, вас сюда никто не звал. Это типичный ответ любого националиста. Но дело-то как раз в том, что звали — Франции нужна дешёвая рабочая сила и на физически тяжёлых работах. А когда речь шла о беженцах — то пускали.
Ну, и что делать теперь? Это должны решать сами французы. Для нас, в России, важно другое — внимательно проанализировать французский опыт и не наступать на те же грабли.
