Даже в самые застойные времена Россия знавала выдающихся искателей приключений — Хлестаковых и Чичиковых. Может, к сожалению, а, может, и нет. Ведь без таких людей скучно было бы жить на свете.
Государь Николай Павлович казался обескураженным:
— Да точно ли так? — вопрошал он графа Бенкендорфа. — Что же, этот подлец всех обманул? И тех, и этих, и тебя, и меня?!
Голос его повышался, и с каждой новой громыхающей нотой шеф жандармов Александр Христофорович всё более вытягивался в струну:
—Точно так, Ваше Величество! Всех обошёл, всех смутил, все бумаги нарисовал собственноручно.
— Стало быть, разыщи живописца и закатай так, чтобы я до конца дней своих о нём более ничего не слыхал!
Было это в 1834-м, а сама история началась на два десятилетия раньше…
Мундир! Один мундир!
Поздней осенью эпохального 1812 года на юге России вдруг объявился молодой столичный офицер. Юный поручик лейб-гвардии Конного полка флигель-адьютант Соковнин прибыл с правительственным поручением набрать отряд из лихих кавказских наездников.
Наполеон уже бежал за Березину, но русская армия преследует его и в Европе. Сотня кавалеристов — сила не слишком большая, но в такой напряжённой борьбе любая помощь крайне важна. А, кроме того, участие горцев во всероссийской победе будет иметь значение и политическое.
Соковнин приехал в Георгиевск. Сейчас это один из райцентров Ставропольского края, а в ту пору он был центром всей Кавказской губернии. Именно здесь в 1783 году был подписан трактат о союзе между Россией и Грузией. «Такой-то царь, в такой-то год вручал России свой народ», — писал много позже Михаил Лермонтов.
Человек из Петербурга — событие важное в жизни далёкой губернии. Гражданское и военное начальство, местные дамы соревнуются за право показать столичному гостю все прелести местной жизни. В ответ адъютант министра полиции не отказывается от развлечений, но и не забывает о деле. Вербует добровольцев — отличных стрелков и наездников и просит у губернатора некоторую сумму, чтобы выдать подъёмные новой воинской части. Десять тысяч рублей — сумма по тем временам немалая, но дело государственное, утверждает Соковнин, и того стоит.
Губернатор приказывает казённой палате выдать деньги. Именно в казённой палате — той части губернского правления, где ведали налогами, — скапливались финансы. Слово начальника — закон для подчинённого, но чиновники неожиданно упёрлись:
— Не можем-с, ваше превосходительство! Потому как подпись на документе господина Соковнина весьма сомнительна-с.
Губернатор затопал ногами, закричал, и деньги Соковнин получил.
Но вот незадача — через полгода гвардейского поручика, адъютанта и порученца Соковнина арестовали. Письма, знаете, побежали по разным канцеляриям, и выяснилось, что в полицейском министерстве о подобном офицере никто слыхом не слыхивал, а под эполетами, мундиром и каской обнаружился петербургский мещанин Роман Михайлович Медокс.
Это был человек, безусловно, талантливый, с актёрскими, художественными и литературными способностями. Достались они ему по наследству от отца, Михаила Георгиевича, эквилибриста и театрального антрепренёра. Роман Михайлович получил неплохое образование, говорил на нескольких европейских языках. Во всяком случае, дневник его читается с интересом.
Но главное, он умел привлекать к себе людей — как мужчин, так и женщин. Документы подделывал виртуозно, да и в карты поигрывал «на верное», то есть не полагаясь на случай.
Вполне вероятно, Александр Сергеевич, предлагая Николаю Васильевичу сюжет будущей комедии, мог быть наслышан о кавказском предприятии некоего Медокса.
Быстрый разумом и действием
Итак, в 1813-м, Романа Медокса схватили, судили и приговорили к заключению в крепости.
Дел-делишек натворил он немало. Началось с растраты казённых средств, доверенных ему как члену народного ополчения. Оттого он и пустился в бега. А пробегая через Тамбов, Воронеж, Ярославль, получил по сфабрикованному уже документу-поручению изрядную сумму денег.
На следствии Медокс показал, что 10 тысяч, полученных в Георгиевске, и вправду роздал завербованным горским воинам. Но суд это обстоятельство не смягчило. Романа Михайловича посадили в Петропавловскую крепость, потом перевели в Шлиссельбургскую, затем снова вернули на Заячий остров.
Во время заключения Медокс познакомился с участниками декабрьского восстания, научился от них азам тюремной культуры и, в частности, азбуке — шифру для перестукивания через стены. Умел человек сходиться с людьми, умел понравиться, умел вызывать сострадание…
Декабристы ушли на каторгу, а Медокс взмолился о помиловании.
В 1827 году ему исполнилось 32 года, из которых 14 он провёл в крепости. Жёстко, на мой взгляд, наказали несчастного, но государство безжалостно карает тех, кто его обманывает. Если бы Медокс объегоривал людей частных, срок ему вышел бы куда меньший. Примерно так, если помните, капитан Жеглов (В. Высоцкий) объяснял Пете-Ручечнику (Е. Евстигнееву), что почём в этом мире.
Николай I, только что оказавшийся на престоле, помиловал Медокса и отправил на жительство в Вятку.
Однако минуло всего полгода, а вся российская полиция вынуждена была вновь разыскивать Романа Михайловича. Тот собственноручно (!) выправил себе паспорт, и спокойно отбыл из ссылки в неизвестном направлении.
Ловили его, ловили, но поймать никак не могли. Пока Медокс вдруг сам не объявился в Иркутске. Причём не преминул сообщить он об этом в объёмистом письме, адресованном… графу Бенкендорфу, главному жандарму Российской империи.
Как верёвочке ни виться…
В письме своём Медокс сообщал, что государственные преступники, осуждённые на каторгу в Сибири, свободно общаются с друзьями и родственниками, оставшимися на свободе. Да мало того, они готовят новый заговор против Отечества. Медокс утверждал, что он якобы вскрыл посылку с табаком (совершенно случайно, без всякого умысла) и нашёл там листочки, писанные несложным шифром. Это была переписка очередного тайного общества — Союза Великого Дела.
Бенкендорф не поверил и потребовал существенных доказательств.
И тут в судьбе Романа Медокса совершается перелом. Бывший плут, пройдоха, обаятельный авантюрист превращается в отвратительного провокатора.
Он едет в Петровский завод, селение рядом с «железоделательным» предприятием, куда уже, за 400 с лишком километров, перевели декабристов из Читинского острога. Там находит своих знакомцев, помнящих его ещё по Шлиссельбургской крепости, и — сам! — организует заговор, в который вовлекает около дюжины каторжан. А в Петербург отправляет донесение, в котором указывает, что сумел войти в доверие к злоумышленникам, да так, что сам был принят в СВД, на ступень невысокую, пятую, но, тем не менее, многое ему открылось. В качестве доказательства приложил диплом-удостоверение, которое, конечно, сфабриковал самостоятельно. Да так красиво, что Бенкендорф ему, наконец, поверил. И не только он, а к тому же государь Николай Павлович.
Медокса вызвали в столицу, чего он, собственно, и добивался. Выдали ему документы и вдобавок — недурное вознаграждение казёнными деньгами.
Роман Михайлович обедал в лучших ресторанах, одевался у модных портных, разъезжал в щёгольских экипажах. А потом махнул в Москву, где женился, взяв изрядное приданое — дом, 6 тысяч рублей наличными и ещё 10 тысяч вещами. В общем, заигрался так, что шеф жандармов начал его подозревать и потребовал, чтобы он в недельный срок разобрал и представил убедительно всю ситуацию с Союзом Великого Дела.
Медокс, естественно, обещал клятвенно и… пропал. По пути в театр, сменив извозчиков, ловко оторвался от приставленного для наблюдения полицейского и как сквозь землю провалился. Вместе с тысячами, полученными от родственников жены.
Тогда-то и пришлось графу Александру Христофоровичу доложить государю, что дело о новом заговоре «друзей 14 декабря» суть провокация и подделка, сочинённые одним человеком. И письма подделаны, и диплом, которому император поверил особенно. Заметим, к чести Николая, что к обманутым декабристам никаких дополнительных строгих мер принято не было, а Медокса, напротив, было велено в кратчайшие сроки изловить и упрятать как можно надежнее.
Кратчайшие сроки растянулись на целый год.
И снова Роман Михайлович, можно сказать, сдался сам. Прокутив приданое жены, вернулся в Москву в надежде выпросить ещё некоторую сумму. Сочинил трогательное письмо, рассчитывая разжалобить «милую Александру Сергеевну». Чтó думала по этому поводу супруга, неизвестно, но родственники решительно выдали Медокса полицейским. А те снова поместили авантюриста в Петропавловскую крепость, по особому монаршему приказу — до востребования.
Ждать востребования Медоксу пришлось отчаянно долго — 22 года. Чем он, человек кипучей натуры, занимался в полусумраке тесной и сырой камеры — Бог весть. Иногда ему разрешали писать родным, иногда — заниматься переводами.
Кстати, обаяние своё господин Медокс не растерял и в заключении, сумев расположить к себе коменданта крепости. Тот даже несколько раз посылал докладные графу Бенкендорфу, в которых расписывал достоинства своего подопечного. Мол, заключённый Медокс — человек отличного образования, прекрасной нравственности и преданного образа мыслей. Такого субъекта не в тюрьме надо держать, а приспособить к государственной службе. Но граф Александр Христофорович постоянно ставил на присланные бумаги одну и тут же резолюцию — «Нельзя».
Вышел на свободу Роман Михайлович только в 1856 году. Новый император, Александр II, освободил его вместе с оболганными им декабристами. Медоксу уже шёл седьмой десяток, он уехал к брату и через три года умер от апоплексического удара — инсульта, если говорить современным языком.
