Изменить такой любви — это как самому себе

Любим ли мы свою страну оттого, что она больше, сильней и богаче других? Или просто оттого, что мы здесь живём?

 

«Я люблю свою страну, потому что она моя», — написал в XIII веке Степанос Орбелян, митрополит одной из частей древней Армении. И его слова дошли до нас сквозь столетия.

А прочитал я их не в истории гавара (княжества) Сюник, написанной Орбеляном, а в книге американского писателя ХХ века. Ниро Вульф, которого придумал Рекс Стаут, расследует убийство где-то в американской глубинке. Заходит в местный клуб потолковать с его владельцем-армянином и в кабинете хозяина видит на стене цитату, написанную на незнакомом ему  языке. Просит перевести и застывает на несколько минут, потрясённый  величием короткой сентенции.

— Просто, но удивительно тонко, — замечает его собеседник. — Даже не верится, что такой глубинный смысл можно выразить всего восемью словами.

Смысл любого текста составляет сумма его прочтений. Что же сейчас, спустя почти восемьсот лет мы слышим в  голосе армянского мыслителя Средних веков? Что такое своя и о чём (или о ком) можно сказать — моя?

Чтó связывает нас с родной землёй, пытались понять великие поэты. Особенно те, кто переживал на ней тяжёлые времена.

Землю, где воздух как сладкий морс,

Бросишь и мчишь, колеся,  

Но землю, с которой ты вместе мёрз,

Вовек позабыть нельзя.

Так определял, что хорошо на свете, а что нет, — Владимир Маяковский. Ему вторила Анна Ахматова:

В заветных ладанках не носим на груди,

О ней стихов навзрыд не сочиняем…

И подытоживала описание своей жизни на этой земле чеканными строками:

Но ложимся в неё, и становимся ею.

Оттого и зовём так свободно своею.

Однако в нашей реальной жизни многие и даже очень многие оценивают своейность земли именно по степени сладости воздуха. «Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше», — щеголяют они старой присказкой, теша себя  миражом из старинной сказки. Мол, есть же где-то такие острова, где протекают молочные речки с кисельными берегами. И отправляются в дальние перелёты за тысячи вёрст в дикой надежде похлебать вволю этого киселя. Может быть, кто-то и оседает по соседству с этим изобилием. Но большинству такая удача не выпадает. Колесо Фортуны раз за разом показывает Зеро, обнуляя надежды.

— Мне говорили, что дороги в Америке вымощены чистым золотом, — признался один итальянский эмигрант почти полтора века назад. — Но оказалось, что они здесь немощёные. И мостить их придётся мне.

Кстати, из самих Соединённых Штатов уезжали многие интеллектуалы. Им было не по себе рядом  с теми, кто упорно сколачивал себе состояния разных форм и достоинств. Генри Джеймс, например, уехал в Великобританию ещё в позапрошлом столетии. А какая американская колония образовалась в Париже в 1920-х годах! Эрнест Хэмингуэй, Фрэнсис Скотт Фитцджеральд, Гертруда Стайн…

Вспоминаю, что  рядом жили ещё и российские эмигранты Иван Шмелёв, Дмитрий Мережковский, Александр Куприн, Зинаида Гиппиус… Странное дело, почему-то эти две общины не пересекались. Не встречал упоминаний — читал ли Иван Бунин «Фиесту» или «Великого Гэтсби».

Между прочим, старший брат замечательного писателя Генри Джеймса — Уильям — остался в родной стране и основал американскую психиатрию. Забавная подробность — он обследовал приюты для умалишённых и пришёл к  любопытному выводу: на первом месте среди причин сумасшествия оказалась несчастная любовь. Зато на втором — размышления о справедливом устройстве государства и общества.

Так что же даёт нам возможность отнестись к стране с притяжательными местоимениями? Мою машину я могу продать, со своей женой— развестись (не дай Бог!), детей — наказать, дом — поменять на другой. Но — «любовь к родному пепелищу» остаётся, может быть, навсегда.

— Разве можно унести Отечество на подошвах своих башмаков? — ответил Жорж Дантон тем, кто советовал ему спасаться от гнева Максимилиана Робеспьера.

В любой стране мыслящие люди задают себе один и тот же вопрос — что же привязывает нас к нашей земле, даже если само существование грозит нам неисчислимыми бедствиями?

— Люблю отчизну я, но странною любовью, — признавался Михаил Лермонтов.

И развивал мысль свою, отвергая  и «тёмной старины заветные преданья», и даже славу, «купленную кровью». Последнее вовсе удивительно, поскольку поручик Лермонтов был боевой офицер не только по месту службы, но и по нраву. За сражение при реке Валерик генерал Аполлон Галафеев представил его к награде. Ордена Михаил Юрьевич не получил, поскольку указ не утвердил государь Николай Павлович. Были у императору личные претензии к поручику Лермонтову.

Тем не менее, этот поручик Тенгинского полка был замечен всем Кавказским корпусом. И Руфин Дорохов, буян и храбрец, прообраз толстовского Долохова, уезжая в госпиталь по ранению, именно ему оставил свою сотню «охотников». Охотников в том смысле, что охотно вызывались на самые опасные предприятия. Лермонтовская команда славилась своей удалью и удачей, о чём рассказывают мемуары участников Кавказской войны. По сегодняшним меркам Лермонтов считался бы — командиром роты спецназа.

И такой человек при слове «Отчизна» вспоминает даже не Бородино, а — «дымок спалённой жнивы, в степи ночующий обоз»… Кстати, не эта ли строка вызвала к жизни восхитительную повесть Антона Чехова… А каков финал стихотворения:

И в праздник, вечером росистым,

Смотреть до полночи готов

На пляску с топаньем и свистом

Под говор пьяных мужичков…

Есть нечто, друзья, в нашем даже не сознании, а сердце, что привлекает именно к определённому месту, к желанному виду. Если спросить меня — что такое для меня моя страна, сразу отвечу — Карелия. Вроде бы что здесь такого — камни, облака, озера, топкие берега извилистых, порожистых речек, на которые и не сразу-то высадишься по разным надобностям. А ведь — поди ж ты — сколько лет я по ней путешествовал и продолжаю по мере убывающих сил.

Да и в городе своём люблю не блистательную его часть между Невой и Мойкой, а скромные дворики Петроградской стороны с гулким эхом,  с облупившимися брандмауэрами,  расписанными граффити, с цементными серыми маячками на вьющихся трещинах…

Сколько помню себя в этом прекрасном и яростном мире, вокруг постоянно спорили — остаться или уехать? Одни — оставались, другие — уезжали, третьи — тратили дни, месяцы, годы, взвешивая за и против, не решаясь на какой-либо поступок.

Эти же споры усилились в последнее время. И привели в память замечательный эпизод из романа Александра Дюма. Всесильный королевский министр предлагает Д`Артаньяну перейти на его сторону, причём с большой выгодой — офицерский чин сразу и командование ротой после взятия Ла Рошели.

Юный гасконец отвечает кардиналу Ришелье почтительно, но с чувством собственного достоинства:

— Все мои друзья находятся среди мушкетёров и гвардейцев короля, а враги, по какой-то непонятной роковой случайности, служат вашему высокопреосвященству, так что меня дурно приняли бы здесь и на меня дурно посмотрели бы там…

И к досаде кардинала примешивается «нечто вроде уважения».

Не по хорошу мил, а по милу хорош — утверждает древняя присказка. Что моё, то моё. Не знаю почему,  но то место, где я живу, ощущаю своим и не собираюсь от него отказываться ради любых коврижек.

 

Поделиться ссылкой:

Your email address will not be published. Required fields are marked *

Вы можете использовать следующие HTML тэги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

два × 1 =