Что такое литература художественная? Правда ли, что она уступает место прямому высказыванию — публицистике? Или же fiction и non—fiction повествуют о проблемах, в общем-то, разных…
Недавно на одной окололитературной вечеринке подслушал интереснейший диалог. Когда уже все всё отчитали и отчитались, народ сгрудился вокруг столов и попивая… допустим, британский чаёк… принялся размышлять о делах наших скорбных.
Рядом со мной оказались редактор и беллетрист. Во всяком случае, в конкретной ситуации роли их распределились именно таким образом. В другом месте, в иное время они вполне могли и поменяться местами. Литераторы служат в редакциях, а редакторы, в свободное время, перебирают пальцами по клавишам ноутбуков. Описывать внешность соседей, извините, не буду. Речь не о персонах — о принципах.
— Нет, не возьму я роман, — отнекивался редактор. — Не пойдёт. Ни в какую степь не запустим.
— Ты же ещё не читал, — наседал гневно писатель. — А вдруг — самое-то.
— Не читал и читать не буду. Уже знаю — не то. Никак не зацепит. Все эти выдумки ваши публике не нужны. Аудитории требуется прямой разговор. Нон-фикшн — вот что сейчас продаётся, читается…
Потом они отошли, и я отодвинулся от стола. Снял рюкзачок с венского стула, присел у стены и — задумался.
С одной стороны, редактор прав безусловно. Держит он руку на пульсе книжного рынка, точно знает, чтó покупают, а чтó залёживается на полках. С другой стороны, интересно бы разобрать — почему же читатели хватают именно биографии королей, маршалов и всяких околозвёздных фигур?
Прочитал недавно в одной монографии любопытное соображение о двух видах информации, которую можно выцарапать из текста. Одну автор именовал — фактуальной, другую — концептуальной. Имена этим понятиям можно подобрать более благозвучные, но сейчас опять-таки о другом — как дойти до сути.
Первый вид информации — наипростейший: имена, числа, даты, события. Всё это одним-двумя кликами снимается с поверхности любой, даже самой сложной истории. Легко усвоить, несложно записать в память.
Такой-то царь, в такой-то год
Вручал России свой народ…
Чтобы понять эти строки Лермонтова, достаточно залезть в Википедию. Да, Ираклий II в 1783-м году подписал Георгиевский трактат. И страна его — Карталиния, то есть Картли с Кахетией, — оказалась под российским протекторатом.
Однако дальше начинаются уже непонятки:
И божья благодать сошла
На Грузию! Она цвела
С тех пор в тени своих садов,
Не опасаяся врагов,
За гранью дружеских штыков…
Чьи это слова? На первый взгляд — замечательного поэта, одного из столпов нашей литературы. Но так ли всё просто с этим высказыванием?
Михаил Юрьевич Лермонтов — боевой офицер, поручик Тенгинского полка, адъютант генерала Галафеева, командир роты охотников (тогдашнего спецназа), не просто свидетель, а деятельный участник Кавказской войны. В школе нам объясняли, что он напрямую сообщает читателю свои представления о том, чтó хорошо для стран, сопредельных с нашей державой. Да, действительно, с самого первого года действия трактата русские войска перешли Главный кавказский хребет и сразу вступили в бой с отрядами горцев, которые постоянно опустошали Грузию. Грабили Закавказье наравне с регулярными войсками Османской и Персидской империй.
Однако читаем дальше и ощущаем, что не всё так просто, линейно в развитии самой известной поэмы. Заученной наизусть ещё в школьные годы. Почему Мцыри (послушник грузинского монастыря) уходит в горы, искать свободы и воли?
Да, ребёнок, пленённый русским генералом, не хочет принимать на себя жизнь ему чуждую. Хочет вернуться в свои родные места, «где в тучах прячутся скалы // где люди вольны как орлы». С точки зрения обыденного сознания всё понятно и просто. Поставили человека не на своё место, вот он и собрался дать дёру. Но отчего же профессиональный писатель, талантливый и умелый, так скомпоновал свою книгу? Как соотносится история героя поэмы с её началом?
Мне кажется, короткая жизнь Мцыри опровергает те самые начальные строки, в которых описывается безмятежное цветение земель на берегах Куры и Арагвы. Мол, не так уж всё было спокойно, тихо, завидно под тяжёлой дланью Белого царя. И очень возможно, что Божья благодать существовала только в воображении петербургских чиновников. А тогда строки введения в поэму выглядят уже парафразом, ироническим пересказом реляций людей, рвавшихся на Кавказ за чинами, орденами и состоянием.
Однако и этот, второй план поэмы тоже легко опровергнуть. Вспомним начало истории хрестоматийного бунтаря:
Однажды русский генерал
Из гор к Тифлису проезжал.
Ребёнка пленного он вёз.
Тот заболел…
То есть герой поэмы по рождению — горец. Даргинец, кумык, табасаранец. А может быть, даже аварец. Представитель одного из самых мощных народов, населяющих Кавказские горы. Омар-хан аварский дважды в XVIII веке проходил Карталинию насквозь, с армией в полтора десятка тысяч воинственных всадников. А сколько было менее грозных набегов, уже и не сосчитать.
Лекианоба — так называется набеговая система кавказских горцев. В Грузии она исследуется во многих диссертациях. В истории Дагестана (читал я два академических издания) об этом не нашёл даже слова.
С этой точки зрения Мцыри (увы, мы не знаем его настоящего имени) — природный враг Грузии, страны, которая его приютила, вылечила, воспитала. Народы горские и равнинные соперничают друг с другом по своей сути. Эту проблему, кстати, основательно исследует Юрий Карпов в объёмной монографии «Взгляд на горцев. Взгляд с гор». И это экзистенциальное противостояние существует везде — на всех стихиях, на всех широтах. Так в повести американского писателя Джона Шульца «Сын племени навахов» индейцы Скалистых гор постоянно нападают на обитателей равнинных пуэбло.
Причины здесь чисто экономические. Ну не могут горы обеспечить своих обитателей нужными им ресурсами — продуктами, одеждой, не говоря уж об оружии. В фольклоре дагестанских народов есть печальная притча о человеке, который отправился обрабатывать своё поле. Работал, работал, устал, захотел прилечь. А когда проснулся — ничего не нашёл рядом. Искал, искал, решил, что шайтан унёс его землю. Заплакал, пошёл домой. А когда поднял бурку — увидел тот самый клочок земли.
Так пробуем и мы вычитать концептуальную информацию. Хотим понять – что пытался нам сообщить Михаил Юрьевич в своей поэме, вроде бы изученной историками литературы вдоль и поперёк.
Однако это всё относится к историческому фону. Главное же в литературе не обстоятельства, а — человек.
Но людям я не делал зла,
И потому мои дела
Не много пользы вам узнать.
А душу можно ль рассказать…
Так говорит умирающий Мцыри своему воспитателю.
Он — неправ. Он — не поэт, хотя и с поэтическим взглядом на мир. Душу можно и нужно рассказывать, показывать. Думать над ней. Над чужой, как над своей. Именно этим и живёт художественная литература. Мы обязаны, убеждает нас Лермонтов, ощутить и понять трагедию человека, который искренне старался вырваться из клетки, убежать от унылых условий существования. Он пытался найти самого себя, а закончил тем, что вернулся на то же треклятое место.
Следить за странствиями души — работа сложная, требует знаний, упорства, воображения. Но — без неё трудно жить Человеку.
Впрочем, мало кто из нас пытается воспитать в себе Человека. Большинство, если и берёт в руки книгу, хочет узнать всё те же имена, числа, даты. Всё, чем можно щегольнуть в подгулявшей компании.
Попробую всё же закончить рассуждение на высокой ноте.
Мотивы поэмы Лермонтова я обнаружил в стихотворении нашего современника — Вадима Шефнера. Есть у него замечательная баллада «Ручной волк». Речь в ней идёт о воспитанном лесником звере, который «как собака дом свой стережёт». Но в жизни и этого человеческого воспитанника случаются времена, когда он готов броситься вон из сторожки, навстречу неуюту и опасностям.
Но в феврале, когда метель клубится,
Волк смотрит настороженно во тьму.
И сам хозяин в эти дни боится
Его погладить, подойти к нему…
Я помню это стихотворение с детства, но смысл осознал только недавно. Тогда — кажется, в классе десятом, — меня задели две строчки, которые я принял за прямую речь автора: «Злом за добро он всё равно отплатит // На зов волчицы кинувшись во тьму…»
Как же — рассуждал я мальчишкой — его ещё волчонком спасли от смерти в «неистовую позднюю пургу», а он до сих пор способен разорвать горло доброму и радушному хозяину? И только много-много лет спустя понял, что истинное сообщение —message, говоря языком дня сегодняшнего, — заключено совсем в иной строфе:
Там где-то стая ждёт его прихода,
Его зовёт клубящаяся мгла,
И, может быть, голодная свобода
Ему дороже тёплого угла…
Полужирным выделил я строки, которые сумел понять, прочувствовать спустя целую жизнь.
