Этот ужин у баронессы и Карлика Носа поражал фантасмагорией непонятного и загадочного. Он весь был из сказки… Но запомнился навсегда и очень даже реально.
Мы с мужем никогда не любили фастфуд, но периодически пользовались им как люди дорожные и не обременённые излишним самомнением. Летним вечером заглотить у палатки порцию из «бомж-пакета» — для нас не унизительно. Мы предполагали, что есть противники фастфуда из числа таскающих за собой на пленэр супницы и презирающих даже барбекю, но то, что ненависть к быстрому питанию может принять маниакальные формы, наши умы не заботило, поскольку мы с этим нигде не сталкивались — ни в нашей стране, помешанной на оливье с варёной колбасой, ни в других.
Но однажды мы угодили прямо-таки в логово гастрономических маньяков, исповедующих здоровую и медленную пищу. Вышло это абсолютно непреднамеренно, ибо повышенное внимание недуховной пище мы уделяем не слишком часто.
Итак, выбрали мы для ночлега один сельский отель по дороге на Ханко, оказавшийся Свартой — усадьбой баронов Линдеров, некогда богатейших людей Финляндии (разумеется, шведов). Усадьба огромна, стоит в 85-гектарном парке с прихотливым водоёмом, рядом бывшая ГЭС и завод, тоже барский, кирха с фамильным склепом — в общем, полный ассортимент удобств.
Всё было очаровательно ровно до ужина. С утра, по солнышку, мы немного поснимали, повалялись в чистом баронском снегу среди садовых скульптур и декоративных мостиков, полюбовались на «нумера», сделанные из деревянных домиков для рабочих. Потом уехали по делам, а вернулись уже впотьмах.
Нас встретила романтическая красота: свежий снежок в свете фонарей (жаль, не газовых, они трепетно мигали бы), старые-престарые деревья, среди которых особо поражала гигантская туя — на её ветвях запросто можно было вывесить на просушку мокрое небо окрестностей. И ресторан — всего лишь урождённый каретник, а затем гараж, но зато в готическом стиле! — тоже манил призрачными огоньками. В общем, на эти огни Святого Эльма мы и полетели, простодушно хлопая крыльями, в предвкушении чего-нибудь необычного.
Необычное не заставило себя ждать. Зал был довольно большой и тёмный, освещаемый преимущественно большим камином и свечами на столах. Все столы были пусты. Других желающих вкусить здешний ужин не нашлось. Нас это даже не насторожило — ну мало ли, зима, отдалённое поместье… Порадовались, что взяли с собой лупу — меню в полумраке было совсем нечитаемым. Впрочем, мы мало поняли и с лупой. Многие слова нам ничего не говорили. Помощь официантки — милой дамы средних лет, лицо которой тоже странно изменилось в неверном свете свечей, — не внесла ясности, ибо на английский язык меню переводилось плохо. Приходилось привлекать описательные конструкции, из которых выходило что-то вовсе фантастическое.
Заказали салат и какого-то ягнёнка с чем-то (почему-то именно ягнёнок успокаивал, это было что-то такое милое домашнее, отвлекающее от мыслей о странности нашего положения среди тёмного готического каретника, называемого рестораном, окружённого парком, переходящим в тайгу). Пока ждали заказанного, официантка принесла две огромных белых тарелки, которые издали казались пустыми.
«Это» сопровождалось словами: «Вот вам подарок от шеф-повара». На дне тарелки странной конфигурации — огромные борта и крошечная площадочка дна, так что посудина была похожа на воронку — возникли какие-то завитушечки соуса с крошечными сухими веточками вокруг прозрачнейшего ломтика лосося.
Масло и сыр (домашней работы и страннейшего вкуса) подали на куске полированного камня. Всё это колебалось в свете свечей и камина, улыбка официантки стала абсолютно чеширской, а с каждым глотком «подарка» в голове начинала расти какая-то пустота, пахнущая тмином и тимьяном. Мы тоже пытались улыбаться, но это получалось несколько искусственно. В какой-то момент мне показалось, что это мы лежим на дне огромных белых тарелок, маленькие-маленькие, посыпанные сухой травкой и украшенные разноцветным терпким соусом. «Надо бы перечитать Бруно Шульца», — подумала я, медленно выбираясь из тарелки.
Тем временем подоспел «салат». В реальности это оказалось нечто луковое. В такой же конической посудине были художественно расставлены несколько кусков репчатого лука — не резаного, а только очищенного от верхних чешуй, и не варёного, а как будто маринованного. В одну луковку был воткнут рваный кусочек белого ноздреватого хлеба. Другая луковка явно щёчку себе запекла — видимо, прислонилась к противню. Разумеется, вокруг был хоровод стебельков травок — как будто совсем миниатюрный бонсай. Чеширская официантка торжественно взмахнула соусником и полила луковую инсталляцию бульоном. Теперь можно было браться за большие ложки.
Мы так и не поняли, что это было. Крепкий солёный бульон с недорезанным луком — такого мы от баронов не ожидали. Это был явный подвох, в этом скрывался какой-то месседж, от верной расшифровки которого зависела наша судьба — по крайней мере, до рассвета. Нам казалось, что это шеф-повар — некий Карлик Нос, порождённый фантазией Вильгельма Гауфа, — стоит у кухонной двери и посылает нам знаки, которые мы обязаны разгадать.
Не разгадывалось. Зато в качестве ягнёнка пожаловало что-то правильной параллелепипедной формы, тёмное и ноздреватое, окружённое малостью бледного картофельного пюре и ярко-зелёными крошечными горошинами. Оно было полито соусом, похожим на вязкую субстанцию, которая остаётся на сковородке, когда с неё ушла последняя котлета. Ну и бонсай, само собой. Горошинки вязли и лопались на зубах, соус горчил, ягнёнок охотно поддавался ножу и вилке, но не желал оставить на языке хоть сколько-нибудь приятное послевкусие. Вероятно, это всё полагалось запивать изрядным количеством вина — в старые времена, наверное, кувшин красного у нас ушёл бы, — но вот уже много лет мы обходимся без наркоза и свои ощущения предпочитаем переживать под минералкой, незамутнёнными.
Карлик Нос неслышной тенью обитал за кухонной дверью, но его флюиды вились над нашим столом. Когда возникла чеширская официантка, мы сказали, что было очень вкусно. Дураки. Лучше бы сказать, что было очень интересно. Это было бы правдой, кроме того, Карлик Нос хотя бы частично удовлетворил своё кулинарное эго.
Мы вышли из ресторана и там, под невесомыми снежинками, начали смеяться, безудержно и как будто без повода, что пугало. Даже проскальзывала мысль, что мы смеёмся не по своей воле, но ситуация была действительно комичная, а главное — уникальная. Мы же не такие идиоты, чтобы ещё раз припереться сюда на ужин… И пусть Карлик Нос является к нам в номер настойчивым видением, пусть хоть Белую Даму прихватит с собой — этот персонаж был обещан рекламным буклетом об усадьбе, взятым на ресепшене, — мы не вылезем из-под своего настоящего козьего одеяла и не поддержим дискуссию о тонкостях доведения пряных травок до бонсайного состояния или о превращении репчатого лука в изысканный натюрморт. Из корзины с завтраком, поставленной нам на стол загодя, ибо мы уезжали утром до открытия ресторана, исходил аромат неведомых хлебов и колбас, но мы были образцом стойкости и не поддались на эту провокацию.
…Дома мы стали выяснять, куда же это мы угодили. Оказалось, что баронесса-хозяйка — ярая сторонница движения Slowfood в Финляндии. Символом Slowfood стала милая садовая улитка — из тех, что при сказочнике Андерсене шли на фрикасе. Шеф-повар ресторана Niko Tuominen — не меньший фанат, причем инициативный, 15 лет в этом деле. Он публично декларирует один из лозунгов «Рутина на кухне — это преступление» как главный подход к своей работе (автором лозунга Routine in cousine is crime считается Edouard Nignon, (1865 – 1934), кулинар, откормивший всю французскую богему). Так что кухня эта — прежде всего французская, но её адепты в разных странах учитывают одну тонкость: блюда должны быть приготовлены из местных продуктов.
На сайте отеля-усадьбы нашлось и меню, которое мы в ресторане не смогли прочесть как следует. То, что с луком, — это было консоме (такой концентрированный до невозможности бульон). То зелёное, что сопровождало ягнёнка, оказалось полбой. Полба — это старейшая раса пшеницы, сопровождающая человечество с его ещё диких времён, когда-то была очень распространена и в России. Помните, как Балда заключал контракт с попом? «Есть же мне давай варёную полбу». Ну хорошо хоть не дошло до «трёх щелков по лбу», впрочем, убойная сила блюда могла равняться и пяти щелкам. А такой кислотный цвет полбяных зёрен мог быть обусловлен вываркой их в иссопе — травка такая пряная, на Кавказе её зовут тархун, и она действительно даёт такой цвет. Кстати, о травках: вся эта бонсайная икебана тоже местная, все приправы выращиваются тут же в поместье. Да и рыба с мясом здешние: в меню даже указано, кто поставляет лосося, кто —барашка.
Как видим, ничего плохого нам не желали, собственно, ничего плохого мы и не получили. Да, еды было откровенно мало, она была странная, зато запомнилась — ого-го, вот пишу эти строчки и до сих пор полба во рту ощущается.
Но, как мне кажется, слоуфудовцы в своём креативе могли бы зайти и дальше. Дарю идею. Раз в качестве тотемного животного у этого сообщества фигурирует садовая улитка, надо её использовать поинтенсивнее. Берём несколько охлювей поздоровее. Охлювь — так называют это животное болгары, слово сочное — огромная виноградная улитка, такие гуляют по Эстонии, по югу Псковщины, по Белоруссии, по Чехии — в общем, по всей тёплой Европе. Итак, несколько полосатых откормленных охлювей впрягаются в деревянную тележку — кто бонсай может настрогать, тому и тележку из палочек сделать нетрудно. На тележку кладётся листок салата — лопух прочнее, но он горчит. На салат кладётся излюбленная Карликом Носом порция: три плевочка разноцветного соуса, прозрачный ломтик лососины, корочка хлеба. И вперёд, пусть везут по столу к тарелке. Можно на стол поставить табличку: «Ездовых охлювей не кормить и не есть». Если же груз потяжелее — шматочек мяса и горстка полбы, — то, соответственно, запрягаем уже большее число охлювей. А чтобы у них был стимул ползти, возле тарелки ставят очищенную свежую морковку, направленную носом в космос. Охлюви за морковку готовы на всё.
Вот это был бы креатив!.. Если слоуфудовцы это прочтут и используют, мы даже не будем претендовать на комиссионные за идею. Главное — чтобы на пользу!
Фото Александра Потравнова
