При виде храмов и монастырей, возведённых на приневской земле, взгляду верующего христианина открываются переклички эпох, которые связывают нас не только с нашим, но и с европейским прошлым.
Этот очерк был написан полтора десятка лет назад. Но он в полной мере сохраняет свою актуальность, поскольку передаёт не только дух места, но и времени.
Давно уже нет многих реалий Покрово-Тервенического монастыря и прежде всего его келейных корпусов. Уничтожены за ветхостью. А создатель и настоятель монастыря и подворья давно стал епископом Благовещенским и Тындинским. Зато появились монастырские стены, ведущая к озеру по холму белокаменная лестница и расположенная наверху балюстрада с выложенными вдоль неё громадными буквами словами «СЛАВА ТЕБЕ ГОСПОДИ, СОТВОРИВШЕМУ ВСЯ»… А главное, Тервеничи продолжают оставаться живой моделью и одним из динамичных вариантов развития Петербурга. Премудрость в Тервеничах ведёт поиск, ищет и обретает себя в столкновениях с разными своими же проявлениями — саморазвивается.
Этот процесс не остановим. Если, конечно, не будет прерван силами зла, в планы которых входит, например, отнятие у монастыря его подворья в Петербурге — церкви Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Такое отнятие лишит монастырь средств к существованию и явится аморальным поступком.
В начале 1990-х ненастным и серым петербургским днём я оказался в небольшом странном здании на углу Петергофского шоссе и Ленинского проспекта. У входа в закопчённое снаружи и изнутри строение, которое меньше всего походило на церковь, висела табличка, объясняющая, что это церковь святых великомучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии, находящаяся в ведении Московского патриархата.
В полутьме храма на стенах было развешено несколько небольших икон, принесённых, видимо, из дома прихожанами, и теплились свечи, вставляемые из-за отсутствия подсвечников в песок, насыпанный в ящики. Но, несмотря на обделённость этой церкви красотой, которой всегда славились русские храмы, в ней было удивительно хорошо. Ощущение чистоты и света, незримо разлитого в тёмном помещении, заставляло вспомнить о духе катакомб, из которых возносили свои молитвы к Богу первохристиане. Незримый телесными очами свет, который я ощутил в церкви Веры, Надежды, Любови и матери их Софии, осветил серый ноябрьский день и придал ему духовный смысл.
Через несколько лет на редкость знойным для Петербурга летом мне пришлось побывать в этих местах снова. Тогда в изнуряющую июльскую жару около полудня в районе безликих брежневских жилых кубов Ленинского проспекта было особенно ощутимо томительное присутствие «беса полуденного». Но сверкнувшая белизной, напомнившей о цвете риз Христовых, маленькая церковь близ яркой зелени деревьев пустыря и остатков живописного озера представилась оазисом Надежды. В этом храме казалась особенно ощутимой живительная сила неиссякаемого источника Веры и Любви.
Непохожая по своей архитектуре на храмовые здания церковь без купола стояла в окружении самой новой жилой застройки. Храм был побелён внутри и снаружи и ярко освещён множеством свечей в бронзовых канделябрах. В нём появились большие иконы, по технике письма которых и свежести красок можно было понять, что они написаны недавно. Чувствовалось, что те же руки, которые создавали иконы, расписывали и саму церковь, украшали алтарь…
В притворе над входом висела довольно необычная икона Богородицы, изображавшая Мать с Сыном, склонившихся друг к другу. Удивлял стремительный и грациозный наклон осиянной нимбом головы Богородицы к Богомладенцу на её руках. Сын в ответном порыве, воздевая голову, столь тесно прижался к лику Богоматери, что Его нимб стремился войти в Её. Икона, за исключением белых нимбов Матери и Сына, была выдержана в ярких, но одновременно тёмных тонах, как будто писалась яркими красками южной ночи. Утончённые и исполненные живой духовной красоты черты святых ликов Богоматери и Сына говорили о какой-то южной и не очень древней школе иконописи.
Мне сказали, что икона называется Касперовской, имеет свою историю и считается охранительницей города Одессы, из которого родом был молодой батюшка, не так давно окончивший Ленинградскую духовную семинарию.
В тот июльский день, попав в храм, я окунулся в особую атмосферу, где все прихожане с энтузиазмом и в едином порыве пели вместе со священником слова молитв (явление, к сожалению, встречающееся далеко не во всех храмах), а женщины, многие со слезами на глазах, воздевали своих детей вверх, чтобы те могли увидеть литургию — божественное действо, во время которого на душе становилось особенно хорошо.
После того дня мне часто приходилось бывать в этой всё более хорошевшей церкви. И каждый раз, поднявшись на Ленинском проспекте из метро, как из подземных адовых глубин Петербурга, я шёл под какофонию звуков, вырывавшихся из ларьков с сомнительной аудио- и видеопродукцией и палёной водкой, мимо нищих и вопящих уличных торговцев нижним бельём, мимо амбальных бритоголовых мальчиков в униформе, охраняющих эти зоны сфер владычества рэкета, — я шёл и думал о встрече с Богом в маленькой церкви на углу Петергофского шоссе.
* * *
По мере выхода из геологической впадины Приневской низменности, в которой находится старый город, располагаются возвышенности Царского Села, Пулково, Парголовская Поклонная гора и другие петербургские пригороды. Несколько ниже, но на той же местности, которая образует не низинную, а как бы верхнюю часть Петербурга, стрела Ленинского проспекта вонзается в Петергофское шоссе. Именно здесь в самом начале 1980-х в заброшенном помещении, являющем собой фрагмент дореволюционной усадьбы, иеромонах Лукиан (Куценко) решил создать церковь. По отношению к старому Петербургу эта церковь находится на возвышении. И располагаясь на выходе из невской долины, там, где уже, кажется, почти закончился путь из петербургского ада к небу, чудесная церковь, несомненно, являет собой рай Петербурга.
Бывая в церкви, мне не раз приходилось слышать о сестричестве, создаваемом настоятелем о. Лукианом и прихожанками этого храма в Лодейнопольском районе Ленинградской области, а ещё — о чудесах, которые там происходят. Выяснилось, что в храме Веры, Надежды, Любови и Софии висела лишь копия Касперовской иконы, точнее одного из её списков, находящегося в Тервеничах, отдалённом местечке, в котором и обосновалось сестричество, ставшее вскоре монастырём. В 1991 году найденный стараниями настоятеля и прихожанок разрушенный Покровский храм в Тервеничах принял первых сестёр, а церковь Веры, Надежды, Любови стала монастырским подворьем в Петербурге.
А ещё через десять лет я впервые приехал в Тервеничи. Два корпуса келий, построенных по обеим сторонам возвышавшегося на горе Покровского храма, сразу напомнили мне зодчество эпохи итальянского Возрождения и живопись того времени, прежде всего Сандро Боттичелли и венецианской школы.
Взлетевшие дуги полукружий верхнего ряда окон деревянных корпусов в монастырских кельях словно говорили о волне, на гребне которой взлетает ввысь корабль Покровского храма. А контуры шпиля на храмовой колокольне напоминали о Петропавловском соборе в Петербурге. Они рассказывали об очертаниях шпиля главного храма северной столицы, несмотря на явную неуклюжесть шпиля Покровского храма сравнительно с Петропавловским. И происходило это видимо потому, что взлетевшая на гору к небу церковь Покрова Богородицы, как и церковь мучениц Веры, Надежды, Любови и Софии, была раем Санкт-Петербурга, символом которого стал собор апостолов Петра и Павла. Она возносила город к Богу с его дна, из земного низа геологической впадины. В моём представлении эта церковь являла собой уменьшенную копию Петропавловского собора, хотя, конечно, не столь богато украшенную, как он.
Белокаменная, с синими куполом и шпилем колокольни, церковь выглядела весьма скромно. Когда поднимаешься к ней на монастырскую гору со стороны села, перед тобой долго виден только церковный фасад со входом и колокольней над ним. И этот фасад почему-то сразу вызывает в памяти фасада Петропавловского собора в стиле сдержанного северного барокко. Помимо отдалённого сходства внешних форм, о схожести Покровского храма с Петропавловским собором говорило одинаковое положение храмов в пространстве: оба они поставлены так, что вход расположен по центру фасада той западной части церковного здания, где устремляется в небо шпиль.
Впрочем, в отличие от Петропавловского собора, целиком выдержанного в западноевропейском стиле, белокаменная церковь напоминала ещё и о храмах Новгорода и Пскова. И это двойное-тройное сходство недвусмысленно указывало на то, что Покровский храм поднялся со дна геологической впадины Петербурга, приняв архитектурные формы храмов, издавна строившихся в этих землях, подчинённых когда-то Новгороду.
Всё церковное здание, как и монастырский комплекс, можно было увидеть целиком лишь с горы. Отсюда были хорошо видны обрамляющие церковь изогнутые аркады верхних окон монастырских корпусов. Они напоминали о Дворце дожей на площади Сан Марко в Венеции — чудесном двойнике Петербурга. Аркады создавали ощущение лёгкости верхней части зданий, уносящих с собой в небо стоящий между ними храм.
В жилых корпусах поражало воображение всё: огромные двери келий и их окна по типу верандных, стенная наружная роспись в виде громадных икон от основания зданий до верхнего ряда полукружий окон, античные вазы посреди прекрасных клумб перед кельями… А самое главное — полное отсутствие того, что столь характерно для традиционной монастырской архитектуры, — замкнутости пространства, его ощутимой отгороженности от мира. Но это было отнюдь не секулярное, десакрализованное пространство. Голубой купол белокаменного Покровского храма не мыслился вне этих келий и составлял с ними неразрывное единство. Соединение венецианской архитектуры с местной по типу псковско-новгородской и архитектуры северного барокко означало единство в Тервеничах Востока и Запада, конца и начала Пути, Альфы и Омеги.
В недавно полностью восстановленной церкви белые свежепобелённые стены были расписаны цветами. А на голубом, как и снаружи, куполе были заметны белые звёзды и белый крест посередине. Ощущение того, что ты стоишь в только что построенном храме в иную эпоху, которую из всего известного мне можно было сравнить только с Возрождением в Венеции или Флоренции — колыбели Ренессанса, усиливалось видом из окон. В божественной симметрии и справа, и слева от храма возвышались одинаковые, точнее — одинаково прекрасные келейные здания, говорившие о неземной красоте. В их симметричном расположении относительно храма чувствовалась тайна божественной гармонии, словно здания были отражением церкви, составляя с ней загадочное целое.
Находясь в храме и смотря из его окон на корпуса келий, можно было ощутить, как они входили в церковь, образуя с ней мистическое единство. Как и в церкви Веры, Надежды, Любови и Софии, иконы были написаны по-академически реалистическим стилем, ориентирующемся на классицизм и наводившем на мысль о том, что иконописцы наверняка имели отношение к Академии Художеств в Санкт-Петербурге. С одной стороны от иконостаса располагалась Тервеническая (недавно Касперовская, потом Касперо-Тервеническая) икона Богородицы, а с другой — икона святой великомученицы Екатерины, прямо отсылающая нас к храму этой великомученицы по проекту Константина Тона в Академии Художеств. Святая была изображена на фоне горы с античными развалинами.
В том же духе была выдержана белокаменная часовня Святой Троицы на горе рядом. Она была меньше похожа на новгородские или псковские, а скорее, особенно внутри, заставляла ощутить светлую и радостную гармонию западного Возрождения и, может быть, классицизма. Строгий геометризм пространства часовни, подчёркнутый белизной стен и льющегося из окон утреннего солнечного света, заставлял пережить необыкновенно радостное чувство, помогая осознанию Тервеничей как продолжения Петербурга — северного Рима и северной Венеции.
* * *
Как выяснилось из рассказа матушки Леониды, ведшей экскурсию по монастырю, всё увиденное мною было явлено на этом месте нескольким монашествующим в видении, когда здесь были ещё только одни развалины старого храма. В соответствии с этим видением и были возведены монастырские постройки. Вот откуда ощущение иного пространства на горе в Тервеничах, где небо соединяется с землёй. И то, что я опознал как пространство, живущее, например, в картинах великого флорентийца Боттичелли или венецианской школы живописи, в действительности есть священное, божественное пространство так, как оно открывается людям в начале XXI века к северо-востоку от Петербурга на живописном холме у блистающих холодной синевой вод чудесного Погостского озера, окружённого синим лесом. Тервенический монастырь мало напоминает древнерусские, но как органично он вписывается в пространство здешней местности! И как похож при этом монастырский воздух на воздушные объёмы картин Боттичелли, немыслимые без его удлинённых Мадонн, напоминающих об иконах и скульптурах Средневековья.
Голубеет среди зеленых холмов купол храма во имя Покрова Божией Матери. Раньше на Руси купола делали либо медными, либо золотили. В соответствии с новой ситуацией на позолоту купола нет денег. Но как удивительно смотрится голубой цвет на фоне бледно-голубого неба и таких же сверкающих озёрных вод русского севера в окружении живописных зелёных холмов!
София-Премудрость, являющая в Тервеничах свои чудеса и демонстрирующая, что здания в стиле эпохи Возрождения идеально вписываются в древнерусский рельеф местности, тем самым указывает: Россию в новом столетии ждёт духовное Возрождение.
Шпиль Покровского храма и венецианские аркады келий поднимают к небу церковь Покрова Богородицы. Но не даёт ей совсем улететь туда округлый синий купол, замыкающий пространство. Округлость церковного купола удивительно гармонирует с плавностью линий зелёных холмов, среди которых возвышается монастырская гора Тервеничей. Воплощённая идея Бога о мире являет нам свой лик в рельефе этой местности.
Возвышаются на холмах вокруг монастырской горы громадные кресты с распятиями, словно указывая путь преображения наших душ и нашей земли.
Венецианский стиль жилых монастырских корпусов, вызывающий ассоциации с оформлением венецианских церковных дворов и Дворца дожей, равно как и с петербургской архитектурой, заставляет постоянно помнить, что София-Премудрость не только воплощённая идея Бога о мире, но и всеединство на основе креста и Христа. А это значит, что боттичеллиевский дух действительно живёт в этом монастыре, будучи частью всемирного духовного пространства.
Петербург стал преемником свободолюбивой Новгородской республики. Он соединил в себе Запад и Восток в божественном всеединстве. И кажется, что маленький храм на вершине монастырской горы в Тервеничах передаёт петербургскую идею, может быть, даже лучше, чем Петропавловский собор, архитектура которого выдержана целиком в западноевропейском стиле.
На горе у Погостского озера или под этой горой у чудотворного источника в часовне, куда залетают ласточки, расчерчивая монастырское небо, чувствуешь себя близ мест, «где царствует Венеция златая» и являет собой «строгий, стройный вид» северный город, детище Петра. Здесь София-Премудрость Божия вознесла Петропавловский собор к небу, преобразив храм в древнерусский и отказавшись поставить вместо него раззолочённый чертог фей в духе венецианского собора св. Марка. Но Премудрость оставила рядом с Покровской церковью монастырские корпуса, аркады окон которых напоминают о Дворце дожей, стоящем на площади Сан Марко в Венеции рядом с собором Сан Марко. Симметрия двух корпусов монастырских зданий относительно Покровского храма, божественное происхождение которой столь ощутимо здесь, чем-то напоминает симметрию «линий красоты» Петербурга и Венеции — Невы и Большого канала. Кажется, что с двух сторон от храма Покрова Богородицы находится Венеция и одновременно Петербург, слитые в мистическое неразличимое целое. Петропавловский собор глядит в зеркало Невы в Петербурге, как смотрит в зеркала венецианских корпусов Покровская церковь, таинственным образом отражаясь в них. Она отражается в келейных зданиях, как корабль в морских волнах. Ведь полукружия аркад верхнего ряда окон монастырских келий говорят нам о морской волне, вздымающей к небу корабль храма. О такой же волне напоминает плавный извив знаменитой линии Боттичелли.
Когда поднимаешься в гору к храму, перед тобой вначале возникают чёткие силуэты нарисованных на фоне прозрачного и холодного вечернего воздуха деревьев. Затем появляются шпиль колокольни и фасад церкви, следом — голубой купол и необычные корпуса келий, и одновременно открывается вид на прекрасную неброской северной красотой холмистую долину с озером и лесом вокруг него. И тут начинаешь понимать, что на горе и не может быть замкнутого, оторванного от мира пространства. Ибо гора, возвышаясь над местностью, а вместе с ней над нами, уходя от нас в небо, — все же часть земного пространства. И стремясь оттолкнуться от него, улететь слишком высоко, мы лишь ещё сильнее притягиваемся к земле.
В Тервеничах живет особая радость, которой почти нет на «дне» Петербурга, но которая охватывает нас при взгляде в солнечный день на золотые и разноцветные купола и стены Спаса на Крови, московского храма Василия Блаженного или храмы Владимиро-Суздальской земли. Если на «дне» северной столицы мы преимущественно сострадаем и несём Крест, то здесь радуемся и… видим чудеса.
В глубинах Погостского озера живёт пушкинское «спрятанное солнце» Петербурга. Из этого озера оно восходит.
Накануне Покрова в Тервеничах над Погостским озером часто видят перевернутую радугу (напоминающую о Покрове Богородицы, который она часто держит в своих руках на иконах). Несколько раз на озеро прилетали, словно знамения важных событий в монастыре, лебеди. А ведь лебеди обычно не залетают сюда, к белоснежным стенам монастырского храма и часовен. Их белизну особо подчёркивает тёмная ночь, когда ты в одиночестве бродишь по монастырю.
Многая лета, о. Лукиан и сестры Покрово-Тервенического монастыря!..
* * *
Недалеко от Покрово-Тервенического находится ещё один монастырь —Александро-Свирский мужской.
Загадочные очертания храмов Троицкой части этого монастыря напоминают, что он был любим Иваном III и Иваном Грозным. И сразу приходит на ум перекличка с московско-татарским царством, сумевшим именно через жертву подчинения монголам сохранить православие, понеся, однако, серьёзные духовно-нравственные потери. Груз тех потерь до сей поры тяготеет над Россией в виде оков государственности третьего Рима, следы которого сохраняет в своей архитектуре Александро-Свирский монастырь.
Но на здешней земле третий Рим соединяется с Римом северным, античным, возрожденческим, явственно ощутимым в келейных корпусах и часовнях Покрово-Тервенического монастыря. И над северным и третьим Римами в Тервеничах и Александро-Свирском монастыре встаёт монашеский жертвенный Иерусалим, переходящий в Иерусалим новый, небесный.
