Гузель Яхина, автор книг «Зулейха открывает глаза» и «Дети мои», до издания первого романа писала 30 лет — и до конца не осознавала, что занимается литературой. Она рассказывает, как создавала тексты в детстве, как пишет их сейчас и какие единичные детали в её книгах оказались неточными.
— Гузель Шамилевна, в 20 лет вы перестали публиковать свои тексты и потом долгое время не писали — девять лет, как вы говорили в одном интервью. Сложно ли вам было восстановить стиль письма?
— Не могу сказать, что у меня был какой-то особенный стиль. Писать было несложно. Я училась сценаристике: переводить свои мысли на язык кино для меня оказалось довольно просто. И кинематограф стал тем ключом, который помог мне расписаться в прозе.
— Ещё вы рассказывали о том, что техника сценаристов — работа с карточками — помогает вам построить сюжетную линию. Как вы ей пользуетесь?
— Сценаристы так работают, когда нужно создать стройную структуру и уже есть представление о конкретных сценах и эпизодах. Эти сцены графически изображены или обозначены парой фраз на отдельных листках. Карточки со сценами легче тасовать между собой, подбирая нужную последовательность. Какие-то сцены могут слиться в одну, какие-то — объединиться в один эпизод. Получаются детали конструктора, из которых складывается целое. Какие-то из них ты можешь удалить за ненадобностью, какие-то можешь дополнить.
— В ваших романах детали изображены точно, документально, вплоть до описания подстаканников с кружевом…
— Тут вы попали пальцем в небо, потому что именно подстаканники в романе «Зулейха открывает глаза» я описала неверно. Так старалась, чтобы каждая мельчайшая деталь была правильная, а здесь я села в лужу! Как выяснилось гораздо позже, в то самое время, которое я описываю, в 1930-м году, подстаканник в вагоне коменданта поезда не мог быть кружевным — тогда они были цельнолитые, очень простые. А вот всё другое — всё другое описано правильно.
— Помогали ли вам редакторы с фактической стороной романа «Зулейха открывает глаза»?
— Да, редактор очень помог. Её зовут Галина Павловна Беляева, она работала с первым моим романом, а затем и со вторым. К примеру, изначально пуговицы на кителе офицера Игната были сделаны из одного металла — я уже не помню, из какого. Галина Павловна обнаружила, что в то самое время их делали из другого металла. Или — также вопрос на засыпку: из чего была изготовлена станина пишущей машинки, которую могли использовать в 1930-м году в городе Казани? У меня снова был один материал, а Галина Павловна посоветовала взять другой. Благодаря редактору роман стал более правильным, гораздо более аутентичным.
— А во второй вашей книге, «Дети мои», есть неточности, подобные кружевным подстаканникам?
— Я уже была научена первым романом и все детали отслеживала сама. Несмотря на сказочность повествования, всё, что касается мелочей — строчки песен, поговорки, нюансы в описании быта, суеверия, — это всё правда, всё взято из жизни. А если кто-то захочет найти несоответствия — пусть попробует. Таких ошибок, как с подстаканниками, в этом романе нет. Вычитано и выверено всё: местоположение посёлка, фамилии героев, события, бытовые детали…
— В одном из отрывков вашего первого романа написано: Муртаза «досадливо крякает» на Зулейху, мол, вот лентяйка! За этим следует предложение: «Его рваное дыхание приближается», — и оно приближается явно для героини, то есть фокус переводится с мира Муртазы на Зулейху. Такой приём, смена точки зрения, есть в литературоведении. Думаете ли вы не об исторических, а о филологических деталях?
— Нет, нет. Я не задумываюсь об этом просто потому, что не владею предметом. Я не литератор по образованию. Стараюсь глубоко погрузиться в героя, почувствовать его, это правда. И это максимум.
— Вы ведь с семи лет писали детские стишки, рассказы. О чём они были?
— Темы появлялись очень разные: начиная от жизни американских школьников и заканчивая приключениями пиратов в XVII веке. Я черпала идеи из литературы — писала о том, о чём читала, подражая очень разным авторам. Это шло вслед прочитанным книгам — не сразу, но спустя какое-то время.
— Куда потом попадали ваши произведения?
— Никуда не попадали. Я очень жалею, что к этому относилась достаточно безалаберно. Многие вещи потерялись, некоторые — во время переездов. Конечно, их надо было хранить, но осталось, к сожалению, немногое. А жаль.
— Вы пользовались ранними текстами, когда писали более поздние рассказы или романы?
— Нет, не пользовалась никогда. То, что было написано, оставалось лежать в ящиках. Какие-то вещи «публиковались»: в старшей школе мы издавали классную газету. Это была не стенгазета, а именно газета, написанная от руки. Она распространялась по классу, её читали по очереди. Таким оказался мой первый опыт «печатного» — в кавычках, конечно, — рукописного издания. Потом была юношеская газета «Резонанс», которую делал коллектив старшеклассников из разных школ. Я там была автором и некоторое время — главным редактором. Публиковала в таких изданиях свои художественные тексты: рассказы, стихи, статьи.
— Кто редактировал ваши тексты?
— Никто. В газете я сама была редактором, а вещи, написанные в стол, начала показывать уже в старшей школе. Первый серьёзный комментарий я получила от профессионального режиссёра — члена Союза кинематографистов Татарстана. Я показала ему сценарий — первый, который написала, я тогда училась в 11 классе. Это был сценарий полного метра, лирическая любовная история. Я серьёзно думала о поступлении на сценарный факультет ВГИК.
— А почему раньше никому не показывали то, что писали?
— Не знаю, не могу сказать. Публикации в газетах были главным выходом.
— В одном из интервью вы говорили, что после издания «Зулейха открывает глаза» почувствовали ответственность перед читателем. Ощущали ли вы её тогда, в юности, когда публиковали свои тексты?
— Нет, ну что вы! Мы просто были счастливы, что наши стихи и рассказы напечатаны в настоящей типографии, размещены в настоящей газете, которая распространяется по школам города Казани. О какой-то ответственности речь вообще не шла. Это просто было огромное счастье.
— Вы сказали ещё, что, когда писали «Зулейху», не заботились, литература ли это вообще. А в юношестве вы задумывались, что ваше дело называется именно так?
— Нет, я не оперировала такими словами — просто писала: делала то, что нравилось, вот и всё. Была потребность излить то, что накапливалось внутри.
— После издания романов вам пришло это «осознание литературности»?
— Да… говорят, что это литература.
— Где тогда она начинается?
— Понятия не имею. У меня литература началась там, где появились читатели: 2014 год, журнал «Нева», рассказ «Мотылёк». Да, наверное, она начинается там, где есть читатель.
Беседовала Анастасия Колесниченко
Фотография предоставлена образовательным центром «Сириус» (Сочи)
